— Нас притянут к ответу. Партия за это имеет право притянуть нас к ответу. Мы были в составе руководства, и если мы не знали, так это наша беда, но мы ответственны за все.

Хрущев сказал:

— Если рассматривать нашу партию как партию, основанную на демократическом централизме, то мы, как руководители, не имели права не знать. Я, да и другие находились в таком положении, что не знали многого, потому что был установлен такой режим, когда ты должен был знать только то, что тебе поручено, а остального тебе не говорят, и сам не суй носа. Мы и не совали носа. Но не все были в таком положении. Некоторые знали, а некоторые даже принимали участие в решении этих вопросов. Поэтому здесь ответственность разная.

Короче, Хрущев был готов, как член Центрального Комитета с ХVII съезда и член Политбюро с ХVIII съезда, нести свою долю ответственности перед партией, если партия найдет нужным привлечь к ответственности тех, кто был в руководстве во времена Сталина, когда допускался этот произвол.

С ним опять не соглашались, возражали:

— Ты понимаешь, что будет?

Особенно крикливо реагировали Ворошилов и Молотов. Ворошилов доказывал, что нельзя, не надо этого делать.

— Кто нас спрашивает? Кто нас спрашивает? — повторял он.

Хрущев сказал:

— Преступление-то было. Надо нам самим сказать, что оно было. Когда тебя будут спрашивать, то тебя уже судить будут. Я не хочу этого, не хочу брать на себя такую ответственность.

Но согласия не было. Хрущев увидел, что добиться решения от членов Президиума Центрального Комитета не удается. В президиуме съезда он эти вопросы не ставил, потому что не было договоренности внутри Президиума Центрального Комитета.

И тогда Хрущев выдвинул такое предложение:

— Идет съезд партии, во время съезда внутренняя дисциплина, требующая единства руководства среди членов Центрального Комитета и членов Президиума ЦК, уже не действует. Отчетный доклад сделан, каждый член Президиума и член ЦК имеет право выступить на съезде и изложить свою точку зрения, даже если она не совпадает с точкой зрения отчетного доклада.

Хрущев, по его словам, не сказал, что выступит с таким докладом, но те, которые возражали, поняли, что он может выступить и изложить свое мнение по арестам и расстрелам.

Хрущев не запомнил точно, кто его поддержал персонально. Но думает, что это были Булганин, Первухин и Сабуров. Он не уверен, но думает, что, возможно, и Маленков поддержал его. Ведь он был секретарем ЦК по кадрам и его роль в этих вопросах была довольно активной. Он, собственно, помогал Сталину выдвигать кадры, а потом уничтожать их. Не говоря уже о том, что проявлял инициативу в репрессиях. В тех краях и областях, куда Сталин посылал Маленкова для наведения порядка, десятки и сотни людей были репрессированы и многие из них казнены. Вот до какого положения мы докатились, возмущался Хрущев.

Прямо противоположную точку зрения относительно ХХ съезда и секретного доклада на нем высказывает В. Ф. Аллилуев. Тогда он был курсантом, и в один прекрасный день офицеров и курсантов этого военного училища познакомили с секретным докладом Н. С. Хрущева.

— Помню, что уже тогда он не произвел на меня впечатления, многое мне уже было известно, я был уверен, что люди, которые сами усиленно создавали этот культ и были повинны во многих недостатках и преступлениях того времени, не способны ни бороться с культом личности как с явлением политическим, социальным и идеологическим, ни грамотно ликвидировать его последствия, ни вывести страну на качественно новые рубежи, преодолев ставшие узкими рамки государственного социализма. А что касается всякой чуши и чепухи вроде того, что Сталин планировал военные операции по глобусу, что он был трусом и невеждой и тому подобное, то с этим примитивным поливом и спорить-то противно, поскольку клевета слишком явная, откровенная. Однако парадокс был в том, что ХХ съезд подтвердил правильность курса, по которому шла страна. Шла вопреки?… «Десталинизация» стала прологом будущего демонтажа социализма.

На взгляд В. Ф. Аллилуева, ХХ съезд партии был вторым шагом по тому самому пути, который привел великую державу к катастрофе наших дней.

Такого же мнения придерживается и известный писатель Владимир Крупин. В 1999 году он говорил:

— Доклад Хрущева на ХХ партийном съезде был вовсе не для того, чтобы разоблачить культ личности Сталина, а для того, чтобы свалить всю вину только на Сталина. Ворье закричало: «Держи вора!» Рыло у всех было в пуху, а уж у Никиты особенно.

Большие потери понесло мировое коммунистическое движение, в нем произошел раскол, от которого оно уже не смогло оправиться.

Н. А. Мухитдинов отмечает, что развенчание культа личности Сталина хотя и началось официально в феврале 1956 г. с доклада Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, но это был, так сказать, пик тех процессов, которые вызревали в кремлевской верхушке. Симптомы изменения отношения к Сталину, переоценки его деятельности периферийные вожди почувствовали, находясь на Пленуме ЦК, состоявшемся через четыре дня после похорон Сталина, 14 марта 1953 года.

Вот несколько фактов. Иван Федорович Тевосян, крупный металлург, машиностроитель, бывший тогда заместителем Председателя Совета Министров, министром СССР, кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, выступая на этом Пленуме и услышав в речи Маленкова слова о необходимости серьезного изменения и совершенствования работы всех звеньев партии и государства, созданных при Сталине, поднявшись на трибуну и стуча себя в грудь кулаком, с армянской эмоциональностью заявил:

— Никто не может вырвать из нашего сердца и памяти нашего дорогого учителя и великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина!

Скоро он оказался в Токио, став советским послом в Японии.

Старейший большевик А. А. Андреев, услышав, что Маленков, будучи Председателем Совета Министров, одновременно возглавит Президиум (Политбюро) ЦК, приветствовал это, заявив, что Маленков — достойный преемник товарища Сталина. Тот немедленно подал реплику:

— Преемником является Президиум, теперь у нас коллективное руководство.

А Хрущев выразительно посмотрел на Андреева и следил за ним, пока тот не сел. Прошло немного времени, и А. А. Андреев, являвшийся тогда членом Президиума Верховного Совета, был освобожден от этой должности и стал советником Верховного Совета.

Второй виток невидимой для страны антисталинской кампании начался в 1955 году, когда в основном завершился первый этап расстановки и перестановки кадров в высшем звене. Никита Сергеевич задумал созвать ХХ съезд КПСС раньше уставного срока, чтобы закрепить там свое положение лидера партии, получить одобрение проведенной работы за последние два-три года и основных аспектов внутренней и внешней политики, а также значительно обновить состав ЦК и его Президиума.

Всесторонне обменявшись мнениями на Президиуме ЦК, решили созвать съезд в феврале 1956 г. Определили примерную повестку дня, после жарких споров предварительно договорились об оценке деятельности Сталина, о сборе и изучении документов о репрессиях 30-40-х годов с тем, чтобы, ознакомившись с ними, определить, кому, как и в каком объеме сказать о них на съезде.

Н. А. Мухитдинов отмечает, что идея созыва съезда с такой повесткой пришла в голову Никите Сергеевичу (как он рассказывал впоследствии в минуты откровенности в узком кругу) чуть ли не 8 сентября 1953 г., то есть буквально на следующий день после его избрания Первым секретарем ЦК. Так, без огласки, начал он готовить съезд.

Первоначально предполагалось, что секретарь ЦК КПСС П. Поспелов проинформирует ХХ съезд по этому вопросу. Затем стали говорить, что «рядового» секретаря ЦК маловато, что по этому вопросу должен выступить кто-то из членов Президиума ЦК. Говорили, в частности, что доклад должен сделать Суслов. Но в конце концов Никита Сергеевич сам выступил на съезде…

Все высокопоставленные деятели партии, которых я расспрашивал о подробностях, отмечали, как туго проходила подготовка и предварительное обсуждение материалов о культе личности Сталина в Президиуме ЦК. Представители «сталинской гвардии» возражали против представленного проекта доклада, считали, что он может вызвать нежелательную реакцию внутри партии и за рубежом. Докладчиком, как они предлагали, должен выступить кто-либо из секретарей ЦК, но не Первый. Никита Сергеевич настаивал на сохранении полного текста и на том, чтобы самому сделать доклад. Оппоненты продолжали упорно возражать, Хрущев проявил характер и заявил: