Как я дошла — вопрос отдельный. Если честно, и помню-то как-то не все. Оказывается, в тапках совершенно неудобно топать по грунтовой дороге. Оказывается, мелкие камушки всю жизнь мечтали забраться кому-нибудь в обувь. Кроме того, холодно как-то в апреле по ночам. Особенно если вы всего лишь в халате, надетом на ночную рубашку. Уже метров через двести до меня доходит, что в сторожке я могла бы позаимствовать что-нибудь потеплее. Впрочем, вернуться не решаюсь.

Пока добираюсь, есть время поразмыслить над полученной информацией. Расфасовать ее, упорядочить и полученную массу проанализировать. Погода к размышлениям как раз и располагает. В ускоренном темпе. В результате получаю следующее. Пациенты в тишине действительно обрабатываются. Производится это в целях установления над ними контроля, можно сказать, кодирования. На настоящий момент задействовано в операциях всего несколько человек. Остальные поддерживаются в постоянной форме. Для того, чтобы связь не прерывалась, необходимо повторение процедур. Периодичность — примерно раз в полгода. Для плохо поддающихся — чаще. В результате со временем у пациентов образуется зависимость, подобная наркотической. И они начинаю приезжать сами, все чаще и чаще.

То, что люди, прошедшие «очищение» в Тишине, начинают у окружающих энергию подсасывать — является всего лишь побочным эффектом. Поскольку иные источники энергии у пациентов перекрыты, через пищу они ее получают лишь в очень ограниченном количестве, а доступ к чистым источникам имеют лишь в Тишине, беднягам приходится подкармливаться за счет отходов производства иных организмов. Такая вот энергомания. Помимо этого, у пациентов наблюдаются суицидальные наклонности. Впрочем, реализованы они всего лишь двумя бывшими пациентами.

Рустам в данной композиции далеко не главный. Он получает задания от главврача — той самой женщины, которую мне не удалось идентифицировать. Она тоже несамостоятельна. Заказы на людей поступают откуда-то со стороны. Откуда — Руслан не имеет представления. Спрашивал. Она не призналась, несмотря на достаточно близкие между ними отношения. Подбором пациентов также занимается главврач.

В общем, что здесь творится — понятно. Кому вот только это может быть нужно? Кому нужны подступы к ключевым фигурам управления? Причем нужны настолько, что для этого нужно было организовать целый центр подготовки роботов? К сожалению, для того, чтобы ответить на эти вопросы, у меня не хватает ни информации, ни фантазии. Помню я одну организацию, которая любила всякого рода эксперименты над людьми производить. Но как-то надеялась я, что она прекратила свое существование. ПОПЧ я имею в виду. Может, я ошибалась? Может, мы все ошибались? Вот так вот. Информацию я получила, а легче мне от этого совершенно не стало. Хватит. Отказываюсь об этом думать. Вот и дорога, в конце концов.

Должно быть, забавное зрелище я из себя представляю: в халате, тапочках, и при этом не сидящая мирно в кресле с книгой в руках, а голосующая на трассе. Не удивительно, что водители никуда подбрасывать меня не спешат. Подозревают, видимо, во мне пациентку какого-нибудь зашифрованного неподалеку сумасшедшего дома. И они почти правы. Дом — ненормальный, и от голодовки у меня явно уже крышу снесло. Но необходимость выбраться отсюда от этого не уменьшается. И прохладно, если честно. На дворе хоть и апрель, причем достаточно теплый, но для тапочек погода не очень подходящая.

Вероятно, нахождение в Тишине все же сильно повлияло на мои умственные способности, поскольку решение я принимаю в результате весьма специфичное. Рвану, — думаю, — на дорогу перед близко идущим транспортом. Все равно ведь они меня должны будут в больницу отвезти, если что, а она в городе. Вот и доберусь до места назначения.

Бредовые идеи — они всегда быстрее толковых исполняются, наверное, потому, что их обдумывать не надо. И потому я, заметив приближающуюся по трассе легковушку, поджидаю ее приближения и с визгом бросаюсь к ней под колеса.

Водитель выкручивает руль влево, машину заносит, она вылетает на встречную полосу, разворачивается там и останавливается.

И тут я обнаруживаю, что сижу на асфальте, и тапки в разные стороны разлетелись, а рот открыт. Из машины на разборки никто не выходит, и потому решаю необходимым сходить проверить, что там случилось. Легковушечка смотрится вполне целой, только стекло ветровое треснуло, но водитель лежит грудью на руле и не шевелится. Что-то в сердце у меня кольнуло. Возможно, это были угрызения совести. А потому я открываю дверь с водительской стороны, включаю аварийку и занимаюсь осмотром раненого. Он все ж еще живой, просто разбил лоб об ветровое стекло и грудью сильно о руль треснулся. Аккуратненько вытаскиваю его с водительского сидения, перемещаю назад. Ну, звучит это легко, а на самом деле он довольно-таки тяжелый, да еще и ранен, что предполагает более осторожное, чем обычно, к нему отношение. Насколько могу, стараюсь снять болевой шок. Голова его почти цела, но вот несколько ребер сломаны. К сожалению, по заращиванию костей я не спец. Товарищу явно нужно в больницу. Что же, заедем и туда. Укрываю беднягу его же собственным чехлом с заднего сидения автомобиля, позаимствовав у него на время лежащую на соседнем сидении кожаную куртку, сажусь за руль. Осталась самая малость: вспомнить, что там такое нужно делать с машиной, чтобы она поехала.

Пока вспоминается, залажу рукой в бардачок. Нахожу там водительские права на имя Анексимова Алексея Михайловича 39 лет, наручники, календарик, отвертку и аккуратно завернутый в целлофан бутерброд с копченой колбасой. Не знаю, как даже описать возникшее в тот момент ощущение счастья — полного и безудержного. Дрожащими руками разворачиваю сокровище, вдыхаю божественный аромат мяса, чеснока и слегка зачерствевшего хлеба. Откусываю крошечный кусочек хлеба и жую его, жую, жую… Когда я прихожу в себя, нигде не видно даже крошек, и целлофан тоже какой-то подозрительно чистый. Вздыхаю тяжело-тяжело. Съедобного в бардачке ничего больше нет. Грустно. Тупо гляжу на права, на лицо, изображенное на них — хорошее такое лицо, волевое, строгое и замечаю, наконец аббревиатурку в правом нижнем углу — СИ, которая давным-давно означает уже сотрудника инквизиции.

Ну вот, — думаю, — коллегу угораздило покалечить. Но, с другой стороны, стало быть и номера у него на СИ зарегистрированы, а значит шансы доехать без помех у меня значительно повышаются. И какая же, все-таки педаль за что отвечает? Поворачиваю ключ зажигания. Машина резко дергается вперед и затихает. Сломалась, — думаю я, — но потом начинаю сомневаться — не мог же, в самом деле, лоб Алексея Михайловича наделать в автомобиле повреждения, мешающиеся последнему двигаться. Не мог, а значит, это я что-то не то делаю. Быстро темнеет. Водитель на заднем сидении тихонько стонет, и это радует — значит, жив. Но с другой стороны, это означет, что блокада моя противоболевая снимается. Вылажу из машины, иду к нему на заднее сидение. Склоняюсь над раненым, чтобы лоб ему хотя бы вытереть, и тут он открывает глаза. Сначала мутные такие, а потом я прямо-таки отшатываюсь — до того яростными они становятся. Того и гляди, снесет меня волной праведного гнева.

— Тихо, — говорю, — тихо, коллега, сейчас Вам станет легче.

Кладу пальцы ему на виски и стараюсь по максимуму быстро товарища усыпить. Ну, не так, как животных в клиниках, а просто, чтобы поспал. Ему это сейчас полезно, а мне объяснять ему, что я тут делала на дороге в халате и тапочках, не интересно. Слышу — задышал уже ровнее, успокоился.

Вновь сажусь на место водителя, закрываю изнутри все двери, и приступаю к процессу вождения. Сперва рывками, затем более спокойно, но машина двигается вперед. Постепенно руки вспоминают, каким образом переключаются передачи, ноги — на какие педали нужно в каких случаях нажимать. В общем, руки-ноги делают свое дело, а голова следит за дорогой и удивляется. Спасает еще и то, что машин на трассе практически не нет, а если какие и появляются, то я прижимаюсь к обочине и еду тихо-тихо.