Сколько раз я мечтал о тебе,

О глазах твоих и руках!

Сколько дней я иду от тебя,

Чтоб прийти к тебе навсегда!..

(Из киргизской песни)

Песок… Тысячи километров пространства он заполнил зыбкой, неверной массой. Те, кто жил здесь, хорошо знали его запах и вкус.

— Ты возьмешь меня с собой в маршрут? — Девушка спросила это медленно, с усилием, так, словно хотела сказать что-то совсем другое.

— Нет, Лена. Мы вернемся скоро, тебе придется остаться и подождать.

Ушли. Лошади подбрасывали копытами высокие волны песка. Постепенно силуэты всадников исчезли в раскаленном плывущем мареве.

«Почему я здесь? Как это стало возможным? И возможно ли это?» Разные вопросы возникают в голове человека, если он остается один.

Когда-то песчаные равнины были горами, потом горы рассыпались, превратились в песок. Так говорил Алексей.

Лена зачерпнула горсть песка и тонкими струйками пропустила сквозь пальцы. Из песка можно сделать часы и отмерять ими время. Такие часы стояли в институтской лаборатории. Из одного сосуда в другой падали песчинки, одинаковые, как дни.

Письма приходили все реже, словно застревали в бесконечном пространстве. Потом что-то случилось.

Она вспоминает последний желтый конверт со штампом незнакомого города. Измятый листок бумаги, чернила, полинявшие от солнца. Короткие, уже почти чужие фразы.

Долго ждала следующего письма. А когда перестала ждать, вдруг поняла, что не сможет забыть ничего.

… С тех пор, как они познакомились, Алексей ждал ее после занятий, Вместе ходили в библиотеку, в кино. Читали друг другу любимые книги. Дружили… Вот, пожалуй, и все. Она сама не хотела тогда ничего другого. Все главное, большое должно было быть потом… Может быть, именно в этом была ее ошибка? Почему, все же, потом?

Наверное, потому, что Алексей никогда не говорил о своем чувстве. Уехал в экспедицию и перестал писать.

Возможно, на этом все бы и кончилось, если бы не последнее письмо. Чужое, не похожее на письма Алексея. Мятая бумага. Сбивчивые, злые слова. Нельзя было понять, что он хотел написать ей. А самое главное — нельзя было понять, чего он не хотел писать. Что-то случилось у него, непонятное, страшное…

Вместе с этой мыслью пришло решение поехать к Алексею.

Долго не давали отпуск в институте, с трудом добилась отсрочки для зашиты диплома. Дома слышала много умных и, наверное, справедливых фраз. Когда слова перешли в бессвязные упреки, она уехала.

Паровоз тяжело оторвал состав от вокзала. И только после этого она честно спросила себя: почему едет? Кто ее, собственно, звал? Раньше старалась поменьше думать об этом, чтобы не изменить решение, а теперь уже поздно. На последние два письма не получила ответа. Послала с дороги телеграмму и даже не знала, придет ли он встречать. Все равно ничего уже не изменишь. В конце концов, она могла поехать куда угодно. К нему заедет на один день. По крайней мере, все сразу узнает.

За окном мелькали полустанки и станции. Она плохо запомнила эту дорогу. В последнюю ночь не сумела заснуть. Утром чемодан показался вдвое тяжелее. Кто-то помог вынести его и поставил рядом с ней на песок.

Поезд сразу стал чужим и огромным — может быть, потому, что перрона здесь не было. Не было и станции — просто торчала на тонкой палке доска с каким-то названием.

Когда поезд ушел, на другой стороне железнодорожного пути она увидела Алексея. Он не смотрел на нее.

Случилось что-то более важное, чем все ее сомнения и раздумья. Лена поняла это сразу, как только он шагнул навстречу. Качнулись плечи, руки растерянно шарили по лыжной куртке. И взгляд, избегающий ее, все время уходивший в сторону.

— Хорошо, что смогла приехать…

И замолчал. Нет, он не обрадовался. Даже не удивился. Просто замолчал. И по тому, как он ее встретил, поняла, что сейчас ни о чем нельзя спрашивать. Нужно просто идти за ним к старенькому «газику».

Полетела навстречу клубящаяся песком дорога. Только тогда Лена заметила, как давно он не брился. Почему-то вспомнила Алексея на волейбольной площадке. Он был гордостью курса. Ничего лишнего не было ни в его движениях, ни в жизни, подчиненной простой и видимой цели. И никогда вот так, без дела, не двигались руки…

Перегрелся мотор. Они вышли на несколько минут из машины. Тогда она в первый раз по-настоящему увидела песок. Не тот, из которого лепят домики, и не ласковый золотистый песок пляжа… Этот песок заполнил собой пространство, пропитал воздух, замутил далекое отсюда небо, спрятал солнце. Жалобно скрипел в его невидимых бархатных лапах металлический кузов машины.

Она не хотела начинать разговор. Но не выдержала и спросила:

— Может быть, ты что-нибудь скажешь?

Тогда он заговорил.

Они ушли вперед, осталась за желтой горой машина, а он все говорил — сбивчиво, неровно. Было в его словах что-то такое, от чего в сознании вставала реальная картина происшедшего… Даже сейчас, когда Алексея нет рядом, закрыв глаза, она видит все.

Два человека идут по пустыне. Багровое, злое солнце прячется за горизонт. Люди идут очень давно, оба устали. Ночью они спали рядом, завернувшись в брезент. Много раз до этого маршрута засыпали они вот так, вдвоем. Курили по очереди последнюю папиросу и никогда не говорили о дружбе.

Утром на сером брезенте сверкали холодные капли влаги. Только на третьи сутки они нашли этот проклятый шурф. Квадратная черная яма, пятнадцать метров глубины, и закон Архимеда.

— При чем здесь закон Архимеда?

И снова Лена слышит ответ Алексея:

— Стенки шурфа делают из бревен. На них со всех сторон давят десятки, сотни тонн текучего, как жидкость, песка. Больше пяти дней крепление обычно не выдерживает; этот шурф простоял десять. Нужно было залезть в него, чтобы повторить шестнадцатую пробу. Никто не верил в нее. Мы оба видели, что спускаться в шурф уже нельзя. Бревна разошлись и местами треснули. Я говорил Николаю… «Если крепление не выдержит, пятнадцать метров песка и завал из бревен разберут не раньше чем через месяц. Ты же знаешь, я ничем не смогу помочь!»

«Разведку закончили, наш отчет на много лет заморозит этот участок. А я верю, понимаешь, верю в шестнадцатую пробу! Она не случайна, титан где-то здесь, совсем близко. А помогать тебе не придется: бревна выдержат».

Когда он шагнул к шурфу, я схватил его за руку.

«Ты не полезешь!»

«Не нужно шутить, Алеша».

Дальше плохо помню… Кажется, я его оттолкнул, и сам упал на песок. Николай был сильнее. Когда я поднялся, он уже висел где-то на середине шурфа и даже крикнул мне:

— Привет!

Потом одно бревно отошло: наверно, спускаясь, он неосторожно нажал на него, — и песок хлынул вниз широкой шуршащей струей. Так всегда бывает, когда не выдерживает крепление. Если вырвало одно бревно, остальные рассыпаются, как спички. Песок сомкнулся. Я видел большую воронку на том месте, где только что был шурф. Ее поверхность некоторое время шевелилась…

Он замолчал. Сзади послышался шум догоняющей их машины. Отвернувшись, Алексей закончил совсем бесцветным, пустым голосом:

— Когда обваливается крепление, ничего нельзя уже сделать… Титана там не нашли…

И больше не сказал ни слова до конца дороги.

В лагере двумя рядами стояли палатки, загон для лошадей, фанерная кухня.

«Здесь он живет», — подумала она тогда.

Задолго до ее приезда он уже жил здесь и, наверно, сам мог спуститься в такой же шурф…

Ее удивило, что никто не вышел навстречу, хотя в палатках горел свет. Лагерь словно вымер. Шофер тоже куда-то исчез, как только остановилась машина. Алексей взял ее чемодан и, не оглядываясь, пошел к крайней палатке.

Лена не знала, что делать: ведь она приехала к человеку, который даже не звал ее, но уже дорогой, после его рассказа, поняла, что все это сейчас не имеет никакого значения.

Увидела, как Алексей выносит из палатки какие-то веши, и догадалась, что здесь еще недавно жил Николай. — Спать будешь тут, — сказал Алексей. — Завтра решим, что с тобой делать дальше.