На Ивана пахнуло смертью. Это был как раз тот запах, по которому он просто уже почти тосковал, запах, помимо никогда не покидающего его опыта и мастерства в убийстве людей, дающий ему силы, энергию и волю к победе. Иван упал на спину, почувствовал под собой тело одного из противников, который собирался схватить его руками и удерживать, давая возможность второму его прикончить, но от падения на него Ивана несколько обмяк и руки его ослабли.

Иван мгновенно оценил расстояние до нападавшего и время, которое ему понадобится, чтобы по широкой дуге всадить нож Ивану в грудную клетку. Получилось секунды полторы или чуть меньше. Примерно с четверть секунды Иван оставался в неподвижности, выжидая когда рука с ножом наберет достаточно большую скорость, чтобы у нападавшего уже не было возможности изменить направление удара. Это был тоже тактический прием, владеть которым в спецлагере обучали с особенным вниманием. Суть его была очень проста и заключалась в том, чтобы не начинать движения, пока твой противник полностью не сформировал направление своей атаки. Другими словами, проигрывал всегда тот, кто первым начинал движение, и дальше двигался уже по инерции, оставляя время противнику среагировать на свою атаку. Курсанты называли его «закон негативной инерции» или « пиздец Ньютону». От того, насколько технически грамотно ты сумеешь его применить, почти всегда зависит твоя жизнь. Это инструктора в спецлагере вдалбливали в головы курсантов с настойчивостью дятлов.

Еще в лагере Иван довел технику владения этим приемом до автоматизма, поняв, что самое главное, точно, до сантиметра и до долей секунды, оценить время и расстояние. И ему столько раз приходилось применять эту тактику после спецлагеря, уже в Чечне и в Москве, что он практически не ошибался.

Когда лезвие ножа было уже в каком-то метре от его груди, а нападавший просто падал на него, уверенный в своей победе, Иван сдвинул корпус вправо сантиметров на тридцать и одновременно согнул левую руку в локте, сжав пальцы в кулак а локоть уперев в бедро лежащего под ним парня. Нож задел кожу у Ивана на левом предплечье и, войдя в живот лежащего снизу мента, пригвоздил того к полу. Сверху на кулак Ивана всем корпусом упал нападавший с ножом. Иван почувствовал вспышку острой боли в кисти левой руки, локоть ее соскочил с бедра ледащего снизу мента и через его живот уперся в пол. Что-то дико хрустнуло, и оба мента затихли. Один под Иваном, другой на нем.

Иван попытался столкнуть с себя тело верхнего и почувствовал, что его левая рука чем-то блокирована. Опираясь на правую руку, Иван кое-как сполз с пригвожденного к полу парня, и тут только понял, что кулак его левой руки, встретив в твердом упоре падающее сверху тело нападавшего, пробил ему грудь в районе солнечного сплетения и застрял у него в грудной клетке. Иван пошевелил пальцами левой руки, Они шевелились, хотя и плохо после выдержанного удара, Иван чувствовал под пальцами какую-то густую, студенистую массу, которая просачивалась сквозь пальцы и, казалось, издавала что-то вроде бульканья.

Сквозь дыру в груди по руке Ивана на него тек обильный поток крови, перемешанной с какими-то белыми, с кровавыми прожилками мелкими кусочками, которые были, скорее всего, обрывками разодранного рукой Ивана легкого нападавшего на него милиционера. Иван подумал, что при желании он мог бы нащупать рукой и сердце, которое еще судорожно, неровно трепыхалось где-то рядом с его рукой. Но делать этого он не стал. Правой рукой он выдернул из живота второго мента нож и принялся вырезать свою левую руку из груди убитого. Кровь хлынула рекой, залив его практически полностью. Он был похож на неумелого мясника, разделывающего тушу. Но ни лужа крови, в которой он сидел, ни труп, в котором застряла его рука, Ивана не смущали, не вызывали у него никаких неприятных или даже – просто сложных чувств. Это был труп побежденного им противника, убитого в честном поединке. Все было нормально, закономерно – тот кто оказался сильней, принес смерть тому, кто оказался слабее. А как выглядит и пахнет смерть Иван знал очень хорошо, этот запах Иван запомнил навсегда и ему он был слишком знаком, чтобы Ивана можно было чем-то удивить.

Он, наконец, освободил свою руку, слегка порезав тыльную сторону ладони об острые осколки ребер. Пальцы слушались плохо, и Иван принялся разрабатывать их, резко сгибая и разгибая, разбрызгивая при этом вокруг себя капли чужой крови. Он не чувствовал при этом никакого опьянения кровью, о котором говорят дилетанты, впервые сталкивающиеся с человеческой кровью и принимающие опьянение близостью смерти за опьянение кровью. Но близость со смертью длится неуловимые мгновения, во время которых теряешь ощущение самого себя и вдруг оказываешься опьяненным каким-то символическим подобием сновидения и чувством единения с самой природой. Длится это доли секунды, но действует как наркотик, вызывая позже настойчивое труднопреодолимое желание испытать это чувство вновь и вновь...

А сейчас у Ивана было уже похмелье. Он отправился на поиски душа, по пути сдирая с себя пропитанную кровью одежду и швыряя ее где попало. Душ он разыскал уже раздевшись догола и долго драил себя какими-то мочалками, принадлежавшими убитым им людям. Смыв с себя кровь, он осторожно, чтобы не испачкаться об оставленные им кровавые следы, прошел в каморку, где лежал с перекошенным лицом труп человека с заклеенным скотчем ртом и носом. Еще моясь в душе, он вспомнил, что из всех убитых он больше других соответствовал Ивану по телосложению. Иван стащил с него джинсы, рубашку и переоделся.

Выйдя наружу, он нашел оставленную у стены еще до нападения на первого охранника сумку с тротилом. Пройдя в компрессорный зал, пристроил ее у первого от входной трубы газопровода компрессора, подключил запал с часовым механизмом и вышел из станции. выстрелом из пистолета сбив висячий замок на въездных воротах, он быстрым шагом зашагал прямо по бетонке к оставленной им машине. У него в запасе было полчаса, и он спешил убраться за это время как можно дальше от станции. Его не особенно привлекали подобные эффектные фейерверки.

Внутри было пусто и слегка подташнивало, словно ранним утром, когда всю ночь провел с женщиной и даже не с одной. Иван вспомнил, что очень похожее состояние опустошения и какой-то слабости владело им очень давно, когда он возвращался в спецлагерь из самоволки, трахнув за короткую летнюю ночь двух-трех баб и не по одному разу.

Вспомнив это, он усмехнулся и прибавил шагу...

Рвануло, конечно, не так сильно, как под Саранском. Но это Ивана мало заботило. Он эту часть задания выполнил – взорвал объект в непосредственной близости от атомной станции. Он гнал по шоссе своего «жигуленка» к Ульяновску, а за спиной у него коптили черным обгорелые останки здания компрессорной станции. Факел, зажегшийся на конце трубы, не коптил, газ сгорал прозрачным пламенем, и был плохо заметен на фоне неба. Но главную задачу выполняли дымившие черным дымом развалины станции.

Иван не успел доехать до Ульяновска, как газ, вероятно, уже перекрыли, он видел в зеркало заднего вида, как на глазах факел начал уменьшаться и за несколько минут погас. Когда он уже подъезжал к Ульяновску, навстречу ему по мосту через Куйбышевское водохранилище пронеслись штук пятнадцать пожарных машин.

На КП перед въездом в город его остановил гаишник, потребовал права, спросил, откуда он едет. Чтобы не становиться объектом слишком пристальных расспросов, Иван ответил, что едет с дачи, из-под Мулловки, лежащей в стороне от газопровода.

– А не знаешь, что за взрыв там был? – спросил его милиционер.

Иван сразу же сделал скучное лицо. он отвернулся от гаишника и сказал в сторону:

– У меня очень мало времени, нельзя ли без лишних вопросов?

Гаишник сразу же заглотил наживку – лицо его исказилось гримасой раздражения, он, как говорится, окрысился на Ивана.

– А ты меня, козел, не торопи, а то живо в отстойник поставлю!