На то, чтобы оказаться у охранника за спиной у Ивана ушло ровно четыре секунды. Парень еще не кончил прикуривать. Тихим ударом в основание шеи Иван лишил его возможности оказать себе сопротивление. Милиционер так и не успел понять, что прикуривал последнюю сигарету в своей жизни. Отработанным до механизма движением, взяв его за затылок и подбородок Иван свернул ему шею и оттащил тело к стене, чтобы его раньше времени не увидели из окна проснувшиеся сменщики. Сколько человек охраняет компрессорную станцию, Иван, конечно, не знал, но не предполагал, что больше пяти, не такой уж это был важный объект.

Все также бесшумно проникнув внутрь помещения, Иван принялся искать комнату, в которой охрана должна была устроить себе караулку. Но сначала наткнулся на компрессорный зал.

«Тоже неплохо, – подумал Иван. – начнем с дежурной смены.»

Он издалека заметил человека в черном халате, ковырявшемся в каком-то агрегате неясного для Ивана назначения. Впрочем, ему было наплевать на технические подробности. Главное – человек этот склонился над своей железякой и не видел Ивана, подходящего к нему сзади справа. По пути Иван поднял лежащий на полу внушительных размеров гаечный ключ. Коротко взмахнув им Иван буквально всадил железо в череп дежурного инженера, и только тогда понял, что не рассчитал удар, который оказался слишком сильным. Из проломленного черепа, в котором прочно застрял глубоко, на половину своей длины, вошедший гаечный ключ, начала вываливаться, пузырясь, белая масса мозга.

Больше в компрессорном зале никого не оказалось. Иван проверил двери, выходящие с противоположного конца обширного и гулкого помещения, в котором стояли поддерживающие давление в трубе газопровода компрессоры, и в одной из комнатушек обнаружил второго человека в черном халате, спящего на коком-то засаленном топчане. Валяющаяся на полу пустая бутылка дешевой водки местного производства и запах перегара, стоявший в каморке, не оставляли сомнений, в том, что он в стельку пьян.

Иван увидел на столе, стоящем в каморке, груду каких-то чертежей, графиков, таблиц, испещренных пометками, сделанными шариковой ручкой, но его внимание привлекли не эти совершенно бесполезные бумаги, а широкая катушка липкой ленты, скотча. Им он и решил воспользоваться. Отрезав от катушки нужный кусок скотча, Иван примерился и заклеил спящему рот, прицелившись так, чтобы нос тоже оказался заклеенным. Тот вздрогнул, открыл глаза и попытался дернуться, чтобы встать, но Иван уже крепко держал его за руки, следя, чтобы его нельзя было достать ногой.

Пьяный замычал, грудь его судорожно заходила, все чаще и чаще, челюсть задергалась вниз, пытаясь преодолеть липкость ленты, склеившей его губы и нос. Он начал крутить головой, стараясь содрать ленту со рта о засаленную подстилку на топчане, но воздуха ему уже не хватало, он пару раз взбрыкнул ногами, глаза его выкатились из орбит до предела, которого трудно было и предположить, лицо исказилось кривой гримасой, затем поднятая грудь опустилась и, вздрогнув еще пару раз, он затих.

Оставив его, Иван отправился дальше со своим обходом. Он обошел почти всю станцию, и, обнаружив, наконец, комнату, в которой в разных углах спали два милиционера, был уверен, что на станции кроме них двоих и его самого нет ни одного живого человека. Ему даже стало скучно от легкости той задачи, которую ему предстояло сейчас выполнить, и выполнить которую, как он предвидел, не составит ни какого особого труда.

Осторожно подойдя к одному из спящих, он взял стоявший у стены автомат и, немного подержав его, тихо, стараясь делать это без щелчка, отсоединил обойму, и сунул ее в карман, а автомат положил на стол, стоявший у дальней от обоих спящих стены. Затем подошел ко второму спящему охраннику, который лежал со своим автоматом в обнимку, осторожно снял предохранитель и, не вынимая оружие из рук милиционера, нажал на курок.

«Развлекаться, так развлекаться...» – подумал в этот момент Иван.

Сонную тишину комнаты разбила автоматная очередь из пяти выстрелов. Милиционер, державший автомат, заорал и вцепился во вздрагивающее от выстрелов оружие, но так неудачно, что сунул одну руку под выстрелы и, выпустив автомат, схватился правой рукой за ладонь простреленной левой. Иван одним движением смахнул автомат с его груди и отправил его в окно, вылетевшее со стеклянным грохотом. Милиционер, обезоруженный Иваном прежде, успел очнуться и бросился к столу. Но, подскочив к нему и сообразив, что оружием он воспользоваться не сумеет, повернулся к Ивану, намереваясь атаковать его без оружия.

Этого Иван, собственно, и добивался. Ему уже осточертело это мотание по лесам и степям, очень похожее на бегство, не понятно, правда, от чего. Убийства, которые он совершал до этого, были пресными и скучными, это были даже не убийства, а просто он давил мимоходом каких-то червяков, не способных оказать ему сопротивление. У него даже возникло чувство досады из-за того, что один из милиционеров прострелил руку, и не мог теперь оказать ему полноценного сопротивления.

Раненый все еще держался за свою руку, сидя на кровати, и Иван повернулся к нему боком, не выпуская его окончательно из вида, а оставляя в поле бокового зрения. А сам следил главным образом за нападавшим на него милиционером. Тот действительно нападал. Делая это так, как его учили на занятиях в школе милиции, – откидывая корпус назад и выбрасывая одновременно ногу вперед, с целью попасть в голову противника и ошеломить его, а потом воспользоваться этим и нанести поражающий удар. Иван чуть не рассмеялся от такой наивности. Тот план атаки, что предполагал провести нападающий на него милиционер, годился, разве что, для первогодок в их лагере спецподготовки, а уже на втором году обучения входил в число запрещенных приемов, заранее проигрышных. Два раза применив такой прием, можно было заработать наряд вне очереди. С дисциплиной, в том числе и с тактикой ведения рукопашного боя, у них в лагере было строго.

Легко качнувшись назад и избежав удара просвистевшей перед его лицом босой ноги, Иван оценил состояние раненого в руку милиционера, который только-только сконцентрировался и отвлекся от поврежденной руки, начав слишком медленно вставать с кровати, Иван решил предоставить нападавшему на него еще одну попытку победить себя.. И даже разозлился, когда тот повторил элементарный прием, только что окончившийся неудачей.

«Что тут, детский сад, что ли?» – подумал Иван и вспомнил, что за подобные промахи в учебном бою сразу засчитывали поражение. Сейчас бой был не учебный, Иван выступал в ролях и противника этого парня и инструктора по борьбе, и судьи одновременно. И он по справедливости засчитал своему противнику поражение. Осталось только это поражение осуществить в реальности.

Легко поймав ногу парня во время второго удара, Иван резко вывернул ее в направлении, противоположном движению, и сразу же потеряв интерес к сопернику, повернулся ко второму, который был уже за спиной, шагах в двух от него. В правой, здоровой его руке, Иван увидел нож.

«Ах ты, сука! – подумал он. – Ты хочешь умереть от ножа?»

Раненый милиционер, широкоскулый, широкоплечий мужчина лет сорока, сделал ножом широкий взмах впереди себя, от которого Иван увернулся, втянув живот и прогнувшись назад в поясе. Мент с ножом, показалось Ивану, страдал косоглазием, он смотрел, вроде бы прямо Ивану в глаза, но как-то одним глазом косил мимо. Он занес нож над головой, собираясь нанести удар сверху, и Иван уже начал движение вперед, чтобы опередить его и зафиксировать в верхнем положении его руку с оружием, поскольку этот прием тоже был технически неграмотным, стандартным положением при нападении дилетантов, против которого существовало даже несколько вариантов столь же стандартных противоприемов, как почувствовал, что теряет опору и падает на пол. Он тут же понял, что мент с ножом не был косоглазым, просто он смотрел за спину Ивану, и видел как к ногам Ивана подбирается второй мент, которому Иван вывернул ногу и, оттолкнув к стене, забыл про него. В чем, конечно, допустил непростительную ошибку. Но уж слишком тот был непрофессионален.