Тут парень не выдержал и, судорожно вздыхая, тихонько заскулил, слизывая с кривившихся губ стекающие по щекам слезы. Ему хотелось забиться в истерике, броситься на землю, кататься по угольям горящего перед ним костра, и сжечь в нем свою раздавленную чеченским сапогом душу, смешать с огнем костра свои воспоминания, жгущие его изнутри как расплавленный свинец... Но он боялся, что вернется страшный черный чеченец, его хозяин, и будет бить его и колоть ножом, как тот уже делал не раз, за то, что он не выполнил его приказание...

И парень не двигался с места и только слегка качался, сидя перед костром, взад и вперед, тихо плакал и, продолжая дергать за дребезжащие струны, повторял сквозь еле сдерживаемые рыдания:

– Ва... ля! Валень... ка! Ва... ля!

В руку ему ударил камень и, отскочив, брякнул по корпусу дечигпондара. Парень вздрогнул и оглянулся. Из-за обломка скалы выглядывал чеченец с перекошенным лицом и угрожающе показывал ему свой старинный кинжал, конец которого был тонким и колол, как игла, а лезвие было острым, как бритва. Батя косу так никогда не затачивал, уж на что острая коса была...

– Нэ скули, русский свэнья!.. – донесся до него злой шепот чеченца.

Парень сжался и испуганно замер, перестав дергать за струны.

– Нэ призывай к сэбе гнэв Аллаха и мой кинжал! Или я зарэжу тэбя, вонючий шакал! – рассвирепел Аслан, но кричал на парня все тем же сдержанным, свистящим в ночи, словно крик хищной птицы, шепотом.

Над горным ущельем, по которому шла дорога, вновь поплыли унылые звуки чеченской балалайки, которую мучил русский парень, похожий в чужой чеченской одежде на огородное пугало.

...Сумасшедший появился часа через полтора после того, как день окончательно кончился и началась ночь, темная, как мысли врага. Аслан третий час сидел без движения, слившись с обломком вулканического туфа, к которому припал и частью которого казался. Наконец, на противоположной стороне освещенного костром круга, но границе света и темноты, он уловил едва заметное движение, которое на первый взгляд можно было принять за игру теней, отблески костра на тонущих в темноте скалах.

Стараясь не двигать даже зрачками, Аслан напряженно вглядывался в темноту. Он различил темный силуэт слегка согнувшегося и тоже припавшего к скалам человека. Он очень медленно и бесшумно двигался по границе освещенного круга по часовой стрелке, с таким расчетом, чтобы оказаться за спиной сидящего у костра человека. Аслан тоже двинулся по кругу, но в противоположную сторону, против часовой стрелки, чтобы в итоге оказаться по одну сторону освещенного круга с Сумасшедшим и таким образом максимально сократить расстояние до него.

Убить его или ранить Аслан мог бы уже сейчас, он не думал, что промахнется с двадцати шагов по довольно отчетливо видимой цели. Но раненый при захвате «товар» сильно терял в цене или требовал долгого и внимательного лечения, поэтому Аслан стрелял всегда только в самых крайних случаях, когда приходилось спасать свою жизнь и другого выхода просто не было. Если же «товар» уходил от захвата, не угрожая при этом Аслану опасностью, он просто отпускал его, давал ему уйти целым и невредимым, поскольку справедливо полагал, что тот, кто избежал его ловушки однажды, не гарантирован от того, чтобы попасть в нее вновь. Зачем же зря портить «товар», которым ты, возможно, еще сумеешь завладеть, если окажешься более умелым и осторожным, чем на этот раз? Аллах милостив. Он даст тебе еще один шанс. Если ты, конечно, не грешник и не неверный.

Оказавшись за спиной у подсадного парня, Сумасшедший осторожно вступил в освещенный круг и начал приближаться к нему сзади. Аслан находился от него примерно на таком же расстоянии, что и от костра. Поэтому он приготовился и ждал, когда тот пройдет половину расстояния до приманки и окажется, таким образом на наименьшем от охотника расстоянии. В руке у Ночного Убийцы он различил нож и досадливо шевельнул левой ноздрей. Это было единственное проявление эмоций, которое он позволял себе во время работы. Лучше, когда «товар» вооружен огнестрельным оружием, эффективность захвата в этом случае повышается.

Наконец, Сумасшедший оказался в нужной точке, Аслан встал, широким бесшумным движением размахнулся и резким броском отправил веревочную петлю точно на голову медленно крадущегося убийцы.

Едва петля скользнула ему на голову, Аслан резко дернул веревку, стараясь затянуть петлю. Однако Ночной Убийца среагировал тоже мгновенно. Он вскинул руки кверху и, схватив веревку у себя за головой, прыгнул назад, падая на спину и ослабляя петлю и одновременно пытаясь разрезать ее ножом. Это ему удалось, но встать он не успел. Подскочив к нему ближе, Аслан опустил на его голову свою специальную дубинку, которой всегда глушил свой «товар», если это было необходимо.

Дубинку он заказывал год назад в Грозном, одному своему земляку на картонно-футлярной фабрике и заплатил за нее довольно большие деньги. Но теперь нисколько не жалел о них. Работа того стоила. Внутрь дубинки был залит по специально высверленному отверстию свинец, а сверху ее покрывал сначала толстый слой резины, а затем тонкий – плотного войлока. Удары получались к Аслана надежные, да что там – просто убойные, но дубинка при этом не разбивала головы, предназначенные на продажу.

Аслан достал из сумки наручники, закинул безвольные руки Сумасшедшего за спину и защелкнул браслеты. Затем связал его ноги короткой веревкой, оставив между ними расстояние в полметра, чтобы тот, когда Аслан погонит его в аул, мог делать только короткие семенящие шажки. Потом он сел рядом с лежащим на земле телом, вытер пот со лба, достал свою трубку, кисет, набил ее и с наслаждением закурил. Он чувствовал удовлетворением от хорошо сделанной работы. Завтра Аслан поведет его в долину, и через верного человека сообщит своим постоянным покупателям о том, что выставляет на продажу самого Ночного Убийцу, самого Сумасшедшего, о котором знала уже вся Чечня.

«О цене можно не беспокоиться, – подумал Аслан, – Аллах помог мне взять его, Аллах поможет и продать! Они сами будут набавлять цену, стараясь перекупить его друг у друга...»

Тут только он заметил, что русский парень в напяленном на него чеченском бешмете все также неподвижно сидит у костра, слегка наклонившись вперед и бессильно свесив голову на грудь.

«Заснул, собака! – сердито подумал Аслан. – Эх, убью шакала!»

Он встал и подошел с костру. Русский раб сидел, не шевелясь, спиной к нему.

– Э! Русская свэнья! – хрипло крикнул ему Аслан, чтобы его разбудить, и несильно толкнул его носком сапога в плечо.

Однако парень не вздрогнул, не вскочил и даже мне съежился. Он медленно начал крениться вперед и немного вправо. Руки его безвольно висели. Он упал вперед, прямо в костер, лицом в прогорающие угли, вспыхивавшие холодноватым уже красно-голубым пламенем. Папаха слетела и русые давно не стриженные спутанные волосы мгновенно вспыхнули как солома, моментально прогорев и обнажив его неровный шишковатый череп.

Аслан нагнулся ниже и увидел, что глаза парня открыты, в них и в искаженных гримасой боли губах застыли страх и страдание. Аслан резко выпрямился и с досадой сплюнул себе под ноги, попав на свой правый сапог, отчего раздражение его усилилось. Он тщательно вытер плевок о бешмет, надетый на парня.

– Эх, шакал! – неожиданно высоким визгливым голосом выкрикнул он, разозлившись на парня за то, что он испортил ему праздничное настроение от столь удачно завершившейся охоты, и, не став вытаскивать его из костра, вернулся к своей добыче.

Сумасшедший уже открыл глаза и что-то бессвязно бормотал, озираясь по сторонам и пытаясь подняться на ноги. Аслан стукнул его ногой по лицу и, зайдя сзади, схватил его за ворот брезентовой куртки и одним рывком поставил его на ноги. Сделать это оказалось на удивление легко. Ночной Убийца весь был каким-то иссохшим и невесомым. Он смотрел на Аслана совершенно бессмысленным злобным взглядом, словно собирался броситься на него и перегрызть ему горло зубами, раз уж руки были в наручниках.