И тут Иван понял, от какой мысли он все последнее время прятался, понял, также, что не сможет ехать дальше, хотя бы просто потому, что не сможет вести машину. Он резко нажал на тормоз. С оглушительным визгом машину начало закручивать на шоссе, и едва не выбросило с дороги в кювет, и, хотя Иван не предпринял абсолютно ничего, чтобы предотвратить аварию, с машиной и си ним, конечно, ничего не случилось... Впрочем, это только с машиной, не с ним. С Иваном, наоборот что-то произошло и он даже понял – что.

Еще мгновение назад спокойный равнодушный и агрессивный одновременно, страшный и вызывающий жалость, этот пустой мир, населенный людьми, взорвался болью, словно кусок тротила. Грудь Ивана раздирало что-то посильнее пули или железного прута, ножа или любого другого куска железа. Это не была боль, пришедшая извне, она родилась в самом Иване, и поэтому он понимал, что избавиться от нее нет никакой возможности.

– Надя... – с трудом произнося это волнующее его имя, Иван чувствовал, именно здесь кроется причина его страдания...

Рассматривая старую березу на краю дороги, Иван вспомнил еще раз, как он прощался накануне своего отъезда с Надей... Он обещал вернуться. Иван ясно видел сейчас, что Надя не верила ему. Нет, даже не ему, она знала, что Иван ее не обманывает, что он на самом деле вернется, но не верила, что еще когда-нибудь увидит его... Она словно знала больше того, что видела и слышала.

– Надя, – повторил вновь Иван, привыкая к звукам ее имени, которое он никогда не произносил вслух, – Я вернусь к тебе. Мы с тобой еще встретимся, непременно. Я тебе это обещаю.

Ставший, почему-то непослушным язык Ивана с трудом выговаривал странные, непривычные слова, от которых становилось еще больнее, но в то же время захотелось вновь и вновь произносить их, словно в них заключалась какая-то непонятная надежда...

Еще несколько мгновений назад казавшееся столь важным задание, которое дал Ивану Крестный, казалось теперь незначительным, какой-то мелочью, глупостью и даже более того, вызывало у Ивана неприязнь. Особенно мерзкое чувство Иван испытывал теперь, вспоминая, как он мылся в душу на компрессорной станции и смывал с себя кровь убитых им людей. Ему показалось даже, что он до сих пор стоит под тем душем и ногтями сдирает с себя засохшую кровь, которая никак не сходит. Эта картина начала преследовать его, ему начало казаться, что чужая пролитая им кровь просто пропитала его насквозь, и ее нельзя отмыть, ее можно только срезать Ивана ножом, вместе с его телом, чтобы выпустить наружу что-то, что мечется внутри этого тела, задыхаясь от душащей его чужой крови, захлебываясь в ней...

– Я вернусь к тебе, Надя! – еще раз повторил Иван, чувствую, что обретает что-то похожее на твердость внутри себя. – Мы еще встретимся с тобой, Надя. Я люблю тебя, Надя...

Теперь Иван сидел уже в нетерпении. Он знал, что ему нужно делать, будущее определилось для него. Иван достал сигарету, закурил. Нужно только подождать, пока перестанут дрожать руки...

Иван выкурил две сигареты и прочувствовал, что дрожь в руках успокоилась. Он завел машину, развернулся и набрав скорость помчался назад, к Ульяновску, от которого не успел отъехать далеко. Он забыл о том, что нужно устраивать какие-то взрывы, кого-то убивать, забыл про задание Крестного. У него теперь была только одна цель, которая заполнила его сознание так же, как недавно заполняла его необходимость выполнить поручение Крестного...

Забыв о Крестном и его поручении, Иван стремился как можно скорее увидеть Надю. Он стремился как можно быстрее попасть в Москву.

Промаявшись всю ночь, утром Крестный, наконец, заснул, тревожно вздрагивая во сне от каких-то мучавших его кошмаров. Он проспал несколько часов и, проснувшись, прежде всего бросился за газетами в ближайший киоск. «Эхо России» вышло, как обычно, напичканное материалами о событиях в Поволжье. Кроме того, треть газеты занимали материалы о взрыве атомной станции под Ульяновском и истерические по тону газетные вопли о том, что Москве угрожает страшная опасность в виде радиоактивного облака, движущегося в ее сторону со стороны Поволжья. Все было, вроде бы нормально, так, как он и планировал. И все же ощущение тревоги не покидало его, не давало успокоиться.

Пробежав глазами газеты, он выбросил их в урну и, вернувшись домой, припал к телевизору, в ожидании известий из Чебоксар. Но никаких известий не было. Все молчали, словно сговорившись.

Наконец он дождался сообщения, но не из Чебоксар, а из Москвы. Сообщения, которое говорило, что не только у Ивана возникли какие-то проблемы, но и у него самого —тоже. В утреннем выпуске новостей почти все каналы телевидения сообщили, что прошедшей ночью возник сильный пожар в здании, в котором располагалась редакция газеты «Эхо России», и что один человек погиб. Личность погибшего установить пока не удалось, но есть предположение, что им был главный редактор газеты Иван Русаков...

Крестному не нужно было дополнительной информации, чтобы понять, что пожар возник не случайно, и Аблязова просто убрали. Кто? И на этот счет особых сомнений у Крестного не было. Он не мог, конечно, знать наверняка, но чувствовал, что в игру вступил тот, чьего участия в ней он очень опасался, хотя и был уверен, что без него не обойдется. Крестный теперь уже был прочти уверен, что в развитие событий вмешался Никитин.

Известие не добавило ему уверенности. События и без того развивались что-то не в том темпе, который его устраивал бы. Что-то очень уж медленно раскручивалась колесо запущенной им общественно-политической интриги. Россия оказалась гораздо более инерционным государственным образованием, чем та же Франция, не говоря уже о мелких латиноамериканских странах, поднять истерический переполох в которых можно было всего за пару дней. Крестный подумал, что где-то здесь может лежать какая-то его принципиальная ошибка. Он не любил Россию, и хотя знал ее досконально, в чем-то главном – не понимал.

Больше всего его удивляло то, что в Москве не поднимается паника, как это произошло в Ульяновске. Москва все так же была переполнена народом и потоками машин, которые не стремились выбраться из города, чтобы спастись от надвигающейся на него опасности. Не могли же все в Москве знать, что опасности на самом деле никакой и не существует. Крестный рассчитывал, что стоит еще немного подогреть общественное мнение сообщениями о нестабильности в Поволжье, как Москва дрогнет, заволнуется и двинется в поисках безопасного убежища.

В первоначальный план нужно было вносить коррективы, нужно было вновь вставать во главе событий, которые, как уже понял Крестный, вышли из-под его контроля. Кое-какие заранее продуманные разработки у него, конечно, были, но он чувствовал, как вокруг него сжимается какое-то кольцо неудач. Это не грозило ему серьезной опасностью, но вызывало ощущение собственного бессилия. Очень неприятное ощущение для любого человека, а тем более для Крестного, который всегда был уверен, что нет на свете ничего такого, чего он не сумел бы добиться, если бы очень этого захотел.

Но для того, чтобы что-то предпринять Крестному нужен был исполнитель его воли, нужен был инструмент, оружие, с помощью которого он достигал своих целей. Крестный почти никогда и ничего не делал сам, предпочитая роль мозгового центра. Зачем делать самому, когда всегда найдется человек, который за определенную плату сделает это для тебя. Единственная проблема – найти такого человека, который мог бы делать любые по сложности дела гарантированно успешно. Таким человеком для Крестного был Иван Марьев, Отмороженный.

«Ваня, – подумал Крестный, – брось все, возвращайся. Ты мне очень нужен здесь, в Москве.»

Крестный не знал, что уже опоздал со своей мысленной просьбой. Что Иван Марьев уже летит из Ульяновска в Москву на самолете «ИЛ-42» по билету, за который он заплатил в десять раз дороже его стоимости, поскольку в ульяновском аэропорту творился кошмар от желающих покинуть город и купить билет было просто невозможно. И улететь из Ульяновска удавалось только лишь тем, кто мог платить огромные деньги за билеты.