Никитин посмотрел на Герасимова прищурившись, без раздражения, но и не добродушно.

– Могу тебе подсказать, как довольно точно можно посчитать сумму, – сказал Никитин, – которая могла бы удовлетворить Крестного. Все очень просто и математически точно... Подсказать?

– Ну, – согласился Герасимов, который понял, конечно, что ирония генерала направлена в его адрес прежде всего, но ради дела готов был выслушать со вниманием даже «камни в свой огород»..

– Прежде всего нужно прикинуть, хотя бы грубо, сколько долларов поместится вот в такой примерно...

Он показал руками, какой.

– ...рюкзак. Умножить полученную сумму на два. Ведь рюкзаков, как ты помнишь, было два... Затем нужно ввести коэффициент, учитывающий местные условия. Посчитать его просто. Нужно узнать расстояние от Сан-Сальвадора до городка Эскуинтла, где мы, а вернее сказать, я, чуть не взорвал несуществующую атомную станцию...

– Сто тридцать пять километров, – тут же сообщил Никитин, – это если по прямой.

– По прямой, по прямой... – подтвердил, кивая, Никитин. – Облака, ведь, по прямой летают. В том числе и радиоактивные...

Его нисколько не удивило, что Герасимов уже высчитал расстояние. Скорее было бы странно, если бы он его не знал уже через час после того, как Никитин рассказал ему свой сальвадорский «боевик».

– А затем узнать расстояние от Москвы до Димитровграда, где Отмороженный – Иван Марьев пока не взорвал еще тамошнюю атомную станцию, хотя, может быть, уже и собирается...

Никитин выжидающе посмотрел на Герасимова. Знать это вот расстояние было прямой обязанностью начальника аналитиков.

– Восемьсот верст, – ухмыльнулся Герасимов.

– Делишь русскую цифру на сальвадорскую и получаешь тот самый коэффициент, – завершил свои «объяснения» Никитин. – А теперь бери калькулятор и прикинь, что там у тебя получится...

Герасимов и без этого указания уже вовсю нажимал на кнопки.

– Если считать вес одной пачки тысячедолларовых кредиток за сто грамм, – бормотал Герасимов, – получаем по пятьсот пачек в одном рюкзаке, то есть – пятьдесят миллионов долларов. В двух рюкзаках – сто миллионов... На двоих – совсем не плохо... Теперь так: коэффициент почти точно равен шести. Ну, самую чуточку меньше, это не существенно. Итого получаем...

– Шестьсот миллионов американских долларов, – громко сказал Герасимов.

– Извини, Гена, я забыл возрастной коэффициент ввести, – не дал тому прочувствовать цифру Никитин, – Здесь уж тебе придется мне на слово поверить – один и шесть в периоде...

– Понижающий или повышающий коэффициент? – уточнил Герасимов.

– Скажи мне, пожалуйста, – Никитин говорил уже просто ехидно, – где это ты видел, чтобы с возрастом у человека уменьшались потребности? Конечно – повышающий! Ну, что там у тебя получилось?

– Один милли...ард долларов.

Герасимов был слегка озадачен результатами своих вычислений. Он смотрел на Никитина недоверчиво, но тот был теперь абсолютно серьезен и, как казалось, совершенно не намерен был шутить.

– Ты хотел узнать масштаб целей этого человека, Гена? – тихо спросил Никитин. – Тогда начни с одного миллиарда долларов. Это – его минимум!

– Но где он собирается взять такие деньги? – искренне изумился Герасимов. – Такую сумму ни в одном банке не возьмешь...

– А о чем, ты думал, я голову ломаю... – буркнул Никитин. – Какой ему пямятник ставить, когда мы его шлепнем? Эх, ты, – мыслитель хренов...

– Но... раз уж вы об этом думали... – растерялся Герасимов. – На что же именно он нацелился? Где у нас хранятся такие деньги? Если мы поймем это, мы сможем и на самого Крестного выйти!

– Вот ты и подумай об этом, пока мы с Коробовым Ивана в Москву загонять будем. И учти – думать об этом надо быстро. Как только Иван в Москве окажется, они могут на дело пойти. Один Крестный не сунется. Он Ивана будет ждать. Надо Ивана отыскать. А уж Отмороженный нас и к Крестному приведет...

Сгоревший в редакции своей газеты Ринат Аблязов уже не мог знать, что Крестный его обманул. Однако и сам Крестный не знал, что снабдил редактора купленной им газеты ложной информацией. В ту ночь Новочебоксарский химический комбинат благополучно доработал до утра, а на дрянновском торфяннике ночь прошла так же спокойно, как и предшествующие ей, по крайней мере, тысяча ночей. Вероятно, так же спокойно пройдет и последующая тысяча ночей.

Этой ночью Крестный никак не мог заснуть, то и дело ворочался, не находя удобного положения в постели, вздыхал, тер себе грудь – сердечко, что-то поджимало – вставал курить, бутылку сухого вина выпил... А все без толку, сна не было.

За окном заметно посерело, из темноты начали проявляться крыши и стены стоящих рядом домов. Вот-вот уже солнце должно было взойти, а он все мучался бессонницей, раздираемый сомнениями и воспоминаниями. Прожитая им жизнь вставала перед глазами, словно не его это были годы. Все было глупо, как в индийском кино, хотя и динамично, как в американском боевике, последние годы, правда, все больше смахивающем на кровавый триллер.

Отсутствие известий о новых террористических актах в Поволжье изматывало Крестного стоящей за всем этим неопределенностью. Он уже одурел от уверенно-всезнающего тона дикторов радиостанции «Эхо Москвы», с напряжением ожидая в каждом информационном выпуске долгожданного известия. Но «Эхо Москвы» час за часом рассказывая о новостях, ничего не сообщало о событиях а Поволжье.

Наконец, настало утро, а сообщений все не было. У Ивана что-то явно, не сложилось, подумал Крестный. Вот черт! Не мог же Иван лажануться! Если Иван за что-то берется, можно говорить – готово! Что же там у него случилось? Неужели нарвался на засаду каких-нибудь омоновцев и порезали его очередями? Нет не может быть. Иван засады чует за три версты, и обходит за при километра.

«Ваня! Что там с тобой? Ваня! – думал Крестный, куря сигарету за сигаретой. – Где ты Ваня? Почему молчишь? Зачем мучаешь старика!»

Иван не попал в засаду, Он действительно чуял опасность издалека и всегда успевал к ней приготовиться, прежде чем сидящие в засаде противники, успевали его заметить. Чаще всего – они его вообще не замечали. Иван подбирался к засаде как можно ближе незамеченным, а потом расстреливая, сидящих в ней, или душа их руками. Так он расправлялся с засадами.

Но сейчас засада была абсолютно ни при чем. И все же – химкомбинат на Волге, который они с Крестным наметили взорвать, остался цел, а Иван сидел в машине на трассе Ульяновск-Чебоксары и не мог заставить себя двинуться дальше. Машина стояла на обочине. Иван откинулся на сидении назад и испытывал очень необычное для себя, и в то же время мучительное состояние. У него болела душа... Его оттаявшая отмороженная душа.

Иван мчался по пустому шоссе в сторону Чебоксар, не думая, практически, ни о чем, лишь изредка поглядывая на часы и прикидывая – успевает он уложиться в график, который они с Крестным наметили еще в Москве. Пока, вроде бы, успевает...

Шоссе было пустым, Ивана ничто не отвлекало от мыслей и воспоминаний. В голову лезла Чечня, кровь и смерть, которые возникали просто неизбежно, стоило Ивану подумать о Чечне. Но Иван старался отогнать воспоминания о Чечне, не дать ей вновь завладеть собой полностью, как всегда случалось, когда он погружался в страшные чеченские воспоминания о гладиаторских боях.

Иван старался отвлечься, принялся рассматривать пролетающие мимо деревья, поскольку больше остановить взгляд на пустом шоссе было не на чем. Дорога впереди делала небольшой изгиб, почти поворот, и еще издалека перед глазами Ивана, прямо впереди, перед его лобовым стеклом, возникла сначала маленькая, небольшая, но с каждым мгновением растущая, увеличивающаяся перед глазами береза. Она словно вырастала перед Иваном, становясь все больше и больше, заслоняя собой практически весь обзор, приковывая взгляд, заставляя думать о себе...

Увидев ее, Иван принялся ее разглядывать сначала для того, чтобы отвлечься, затем она сама по себе притягивала его внимание, а потом он просто уже не мог отвести от нее взгляда... Она словно подготавливала его к какой-то мысли, поймать которую он и боялся и очень хотел в одно и то же время.