Отдышавшись и закурив, он посмотрел на запад, в ту сторону, откуда пришел этой ночью. Три высоких столба черного дыма поднимались на западе к мрачно-темному еще небу. Средний был пониже и пошире двух крайних. Слабый у поверхности земли и все усиливающийся с высотой северный ветер, сносил дым к югу, и Ивану на мгновение показалось, словно три огромных немилосердно коптящих паровоза мчатся к югу друг за другом по одной колее.

Но Иван хорошо знал, что это иллюзия, игра воображения. Ему было известно происхождение этих дымов. Посередине дымила станция поземного хранения газа, расположенная в сорока километрах к северу от Саранска на нитке газопровода Саранск-Нижний. Точнее – бывшая станция. На ее территории догорало все, что могло гореть. А гореть на месте взрыва нескольких кубических километров газа могло почти все – даже железо.

А два других поднимающихся вверх дыма – это концы разорванного Иваном газопровода. Газ сдетонировал в трубе на расстоянии не меньше километра от эпицентра взрыва. Нитка газопровода по обе стороны от станции взлетела в воздух, словно линейный шнуровой заряд, поднимая вверх тонны земли, валя окружающие деревья, линии электропередач, словно муравьев разбрасывая и насмерть калеча случайно оказавшихся около газопровода людей.

Тем, кто оказался на станции в момент взрыва, повезло больше. Они умерли практически мгновенно, не успев понять, что происходит. Это была легкая смерть, без мучений, без боли, без осознания невозвратности совершающегося, без страха перед неизвестным. Люди просто мгновенно превратились в пепел в потоках расширяющегося и одновременно взрывающегося сжатого газа, и пепел этот уже разнесен по лесистым и луговым просторам их малой родины, лежащей в центре Родины большой.

Первая искра того костра, о котором говорил Крестный Ивану, была зажжена. И зажег ее Иван. А сейчас ехал на север, чтобы зажечь там вторую искру, выпустить на волю еще один язык пламени, в котором, по расчетам Крестного, должна была сгореть Россия.

Ивану повезло даже больше, чем он рассчитывал. Вагон, на который он запрыгнул – большая открытая сверху коробка на колесах, – был загружен только лишь наполовину свежей сосновой восьмидесяткой. Иван спрыгнул внутрь и с удовольствием растянулся на широких, больше полутора метров в поперечнике сосновых досках. От густого, плотного, почти осязаемого запаха сосновой смолы временами начинала кружиться голова.

Он, почему-то, был уверен, что полвагона отличной деловой сосны попросту украли предприимчивые, хотя и простецкие с виду аборигены этих мест. За сутки, которые он провел в Мордовии, выбирая наиболее подходящее место для терракта, он насмотрелся на местный народ, наивно-простодушный на первый взгляд, но никогда не упускавший возможности украсть то, что плохо лежит, а то, что лежит хорошо разглядывающий долго и внимательно, словно не веря до конца, что украсть это нельзя.

Иван улыбнулся, вспомнив, как на трассе Пенза-Саранск ранним-ранним утром он остановил своего «жигуленка» на совершенно пустынном шоссе. Облегчиться захотел, поссать, то есть. Едва он спустился к кустам красной смородины, росшим за обочиной, – ягоды, может быть, еще и не созрели, но выглядели очень аппетитно, – как с противоположной стороны, из таких же кустов вышел низкорослый, одинаково широкий как в плечах, так и в бедрах, мужчина в засаленных джинсах и мятом широченном пиджаке, который когда-то был, скорее всего, желтого цвета. Судя по резко очерченным скулам и безмятежно-ясному выражению мясистого лоснящегося лица, вряд ли он был русским.

Не обращая внимания на Ивана, нагнувшегося к кусту за ягодой, мужчина спокойно уселся на место водителя и начал деловито копаться в замке зажигания. Иван знал, что не сможет он завести его «жигуленка», который без ключа упорно не желал заводиться, Иван убедился в этом на своем опыте, когда никак не мог найти ключи, а ехать нужно было срочно. Но, все же поспешил к машине. Дело в том, что в отличие от замка зажигания замок багажника открывался от случайного прикосновения любым предметом. В багажнике у него лежало несколько тротиловых шашек, лишиться которых он не хотел. Мужчина даже не посмотрел на приближающегося Ивана. Он откручивал замок зажигания, рассчитывая, вероятно, соединить провода зажигания напрямую.

– Покататься решил? – спросил его Иван, открыв левую дверцу.

– Не-е, – помотал головой мужчина. – Мне машина нужна.

– Понял, – с демонстративной серьезностью кивнул в ответ Иван. – Понял, не дурак. Но ты знаешь, мне она тоже нужна.

– Если нужна – забирай, – легко согласился с Иваном мужчина.

Он посмотрел на Ивана своим наивно-ясным взглядом и вылез из машины.

– Карманы выверни, – сказал ему Иван.

– Зачем? – спросил тот, моргая на Ивана младенчески-чистыми глазами.

Но полез все же во внутренний карман своего грязного, затертого пиджака и протянул Ивану паспорт и водительские права. Иван открыл паспорт. Тот выл выдан Свиридову Василию Георгиевичу. На фотографии – лицо Ивана. Свиридов – это был он.

– Что еще взял? – спросил Иван.

– Ничего, – равнодушно пожал тот плечами. – Ничего не взял.

– Ладно, – сказал Иван. – Пошли.

– Куда? – спросил мужчина, выражая готовность идти с Иваном куда угодно.

– Туда, откуда пришел, – ответил Иван, имея ввиду нечто иное, чем придорожные кусты, из которых вылез неудавшийся похититель машины..

Иван не хотел его убивать, но выбора у него, собственно, не было. Мужчина мог заглянуть в паспорт или права и запомнить фамилию, под которой Иван сейчас существовал. Кроме того, Иван вспомнил, что, прежде, чем лезть в салон, этот простодушный грабитель заглянул в багажник. Видел он взрывчатку или не видел, теперь было уже безразлично. Судьба его была решена.

Иван хотел застрелить его в кустах смородины и уже наставил ствол пистолета на его затылок, но не выстрелил. Ему захотелось увидеть – какое выражение примет это невозмутимо-спокойное лицо под взглядом самой Смерти? Он тронул мужчину за плечо. Тот обернулся. Иван поднял пистолет, наставив его прямо в глаза, в которых рассчитывал увидеть ужас или хотя бы сильный страх. И – не увидел ничего. Глаза были по-прежнему безмятежно-спокойны, кристалльно-ясны и невозмутимы.

Иван выстрелил. Правый глаз мужчины превратился в кровавую дыру. Левый не утратил своего выражения. Мужчина медленно упал на бок, подвернув под себя правую руку, несколько раз дернулся и затих...

Вспомнив об этом сейчас в вагоне на сосновых досках, Иван снова, как и тогда, после выстрела в кустах смородины, поморщился...

Непривычное, давно забытое им саднящее чувство залило его грудь и заставило коротко простонать. За равномерным грохотом колес он не слышал своего стона, но его левая рука сама потянулась к груди и начала растирать ее, словно это могло облегчить ощущение какой-то тоскливой боли, поселившейся внутри. Мужчина, убитый им на шоссе, лежал точно в такой же позе, в какой лежала Надя, когда он видел ее в последний раз. И выражение ее глаз было таким же ясным и спокойным, отчего Ивану становилось еще тоскливее и еще больнее.

Таким было их расставание – в тот день, когда Иван покидал Москву. Иван, конечно, не сказал ей ничего определенного по поводу того, куда и зачем он должен ехать. Только – что уезжает. На две недели, а то и больше. Как получится. А Надя ничего у него не спрашивала, только смотрела в его глаза с напряженной готовностью сделать все так, как он хочет. С готовностью женщины принять все мужское. Будь то хоть половой член, хоть пуля, хоть удар ножом. От Ивана она примет все.

Иван с усилием поднял руку, коснулся ее щеки, провел пальцами по подбородку, не зная, как сказать ей что-то важное о себе, хотя и сам не знал – что именно. Он не понимал, почему не может просто молча уйти, забыв об этой женщине, случайно ворвавшейся в его жизнь в московском метро, ничего не требующей, ни на чем не настаивающей, ничего не просящей, ничего не предлагающей.