Миссия была направлена в Китай но инициативе Сунь Ятсена. В нее, кроме В. А. Трифонова, входили В. К. Блюхер, М. М. Бородин, Г. Н. Войтинский, А. И. Егоров, Л. М. Карахан, А. Я. Лапин, В. М. Примаков, В. К. Путна и другие. М. И. Казанин (Ушаков) считал, что: «В споре с Егоровым и советниками по поводу помощи Фын-Юйсяну ТРИФОНОВ БЫЛ ПРАВ. Он видел, что все это были авантюристы, проходимцы, политиканы[153] – и история доказала, что все это так и было на самом деле.

Он знал, что тут рабоче-крестьянским движением не пахнет и что комиссия приехала уже с готовыми установками.

В «Вопросах истории» № 5 (68 г.) стр. 114 – тот же Черепанов пишет: «Хотя Трифонов не видел леса за деревьями, в его рассуждениях имелось и некоторое рациональное зерно».

Это зерно состояло в том, что его мнение было единственным, соответствующим фактам.

«...Гошка нашел клад, а рассказывает о кабаках, о бл-ях. Иногда смешные истории. Про старичка, служившего у Деникина, который доложил про Гошку другому старичку белому генералу: «А ихний папаша был на стороне красных». Гошка – худой, бледный, измученный, и какая-то затаенность. Готовность к прыжку. Мне знакома эта уголовная затаенность в нем. Говорили много о женщинах. Есть такие женщины красивые и глупые, они всех обманывают и их все обманывают.

Дорогой Юра!

Пользуюсь случаем для того, чтобы черкнуть тебе пару строк. В общем, живу я на дурацком Западе – как на чужой планете. Скучаю по Москве, по Сибири, пишу свой роман (к зиме он, очевидно, выйдет – в Германии), шляюсь по парижским кабакам – ну и, в принципе, все. Друзей у меня здесь почти нет. Да их, в сущности, нет ни у кого. Знакомых – хороших – тоже мало. Со старой эмиграцией я рассорился начисто. А с новой (с такими, например, как Кузнецов[154] ) сближаться сам не хочу. Вот такие дела, брат. Скучные дела. Все мои иллюзии по поводу свободного мира давно развеялись, и теперь я вижу, что все в этом мире – дерьмо.

От Пуппи я давно ушел: не выдержал блядства и хамства. С ее семьей и с их окружением порвал решительно; тут ведь тоже у меня были иллюзии... Я думал, что найду интеллигенцию, голубую кровь, благородство – а попал в окружение монстров. Это, друг мой, среда жутковатая... Особенно – наши, донские. Ведь они служили у немцев, все прогнили, живут без чести и совести. И, кстати, лютой ненавистью ненавидят Россию и всех нас – советских. Кто бы ни был приехавший из Советского Союза, – для этих ублюдков человек чужой, ненавистный, подозрительный, при всех обстоятельствах – «советский». Ты не представляешь, в какой мир вражды и сплетен попал я! Да и каждый попадет, в принципе, в такую ситуацию... Прискорбно, что мы – живя в России – не знаем, не осознаем всего этого. Во всяком случае, я никому из московских моих друзей и знакомых не советовал бы бросать родину. На благословенном этом Западе хорошо себя чувствуют беглецы, типа Кузнецова – спекулянты, подонки и мелкие жулики. (Хотя и он, судя по всему, тоже мечется и по-своему тоскует.)

Тем не менее, я выбор сделал – и назад уже не вернусь. Советский режим – это ведь мафия. А я ее законы знаю. Знаю, что мафия безжалостна и никому не прощает отступничества. Когда-то я участвовал в «сучьей войне», а теперь вот ссучился сам.

А, может, и нет – не ссучился... Но все равно: возврата мне нету.

Хотелось бы как-то наладить связь с тобой – переписываться хоть изредка... Но не знаю, как это сделать. Больше всего, я боюсь повредить тебе.

Передай привет всем нашим, а также нашим общим друзьям: я никого не забыл, вспоминаю обо всех часто. И, в сущности, только сейчас начал понимать, как ужасно жить без родных, без близких и друзей.

Если ты видишься с Майей[155] – поклонись ей от меня. Я виноват перед ней и знаю это, и казнюсь постоянно. И сознаю свою подлость по отношению к ней: она достойна была лучшего... Но что же теперь поделать?

Не поминай меня лихом, старик.

Жму твою руку.

Мих. Демин.[156]

Дорогой Борис!

Пишу тебе потому, во-первых, что давно уже хотел это сделать и только все не мог найти оказии... Теперь эта возможность нашлась. В Москву едут мои добрые друзья и передадут письма Юрке и тебе.

Если ты с ними увидишься – они сами расскажут тебе многое обо мне... Оба они хорошо знают мою повседневную жизнь.

Жизнь эта, старик, не так-то легка и безоблачна, как это может показаться со стороны. Я, конечно, сам ее выбрал – и роптать теперь глупо. (Был я влюблен, и был я дурак, и, кроме того, – имел одну идею: написать в спокойствии серию книг о своей жизни... Первую – ты уже, кажется, получил. Она сейчас выходит (переводится) во Франции, в Америке, в Англии, в Японии, Израиле, Испании, Мексике и т. д.) В Германии она уже вышла – и прошла неплохо... Но, к сожалению, денег это пока что дает мне мало. По меньшей мере, придется ждать еще год, пока издания на всех языках начнут что-то приносить...

А этот год у меня особенно трудный! Я ждал своих ребят, думал, что соберется хоть какая-то своя профессиональная среда... Но нет. Ничего не вышло. Даже, наоборот, – чем больше приезжает сюда русских, – тем сильнее становятся интриги, сплетни, взаимная вражда...

Ты, наверное, знаешь, что я – долгое время – подрабатывал на радио Либерти. Американцы приглашали меня на службу, но я не согласился и предпочел держаться независимо. И продавал им свои романы, различные воспоминания... Причем поставил условие, что я буду делать только то, что захочу сам, и никаких заказов и спецзаданий принимать не буду. Американцы согласились – и так все и шло... До тех пор, пока сюда не хлынул поток шпаны. Раньше я мог как-то смягчать ситуацию, опираясь на свой авторитет писателя, принадлежавшего к левым кругам... Потом повалили шустряки – из этих самых, якобы, кругов. И все их поведение, и стиль, и идеи – все оказалось иным, противоположным – мне! Я говорил, что русская интеллигенция независима и горда, и не принимает никаких спекулятивных зигзагов. И не продается. И хочет только одного – истины... Получилось все наоборот. Понаехавшая шпана оказалась такой низкопробной – готовой на все, продающейся за копейку, обливающей дерьмом все наше, русское, родное. Делающей все это в угоду любым покупателям... И мои акции сразу же рухнули. Американцы потребовали теперь, чтобы я им начал служить всерьез. Я отказался, естественно, – и наши отношения испортились. Очевидно, скоро мне придется уйти... И я окажусь на мели. Дело в том, что я здесь живу в стороне ото всех группировок. Со старой эмиграцией я разошелся. К организациям типа НТС отношусь иронически, и они это знают. Устроиться преподавать литературу в какой-нибудь университет я не могу, так как для многих там – я фигура одиозная, беглец, предатель... Ну, а с американскими профессионалами я, как уже говорил, – тоже не сошелся.

Все это, в общем, грустно. И появление Володи[158] тоже не принесло мне радости. Он приехал какой-то весь воспаленный, остервенелый. Ходит по городу в сопровождении стукачей из американской разведки. И упрекает меня, что я – обмещанился, не борюсь с коммунизмом и хвалю по радио Леонида Мартынова или Витю Бокова[159] ... Он успел уже накапать на меня американским боссам... И вообще – суетится и кривляется просто уже как-то клинически.

Что происходит, старик? Что происходит?

Ну ладно. Кончаю писать. Жму твою руку. О тебе я помню, старик, и жалею, что в этих моих бедствиях нет со мной тебя, – как тогда, в Абакане, помнишь?

Если сможешь – напиши. Твой Георгий.