В доме было не прибрано. На крашеном деревянном полу – пыльца тончайшего песка, принесенного с дюн, с пляжа. Он усмехнулся и сказал:

– В доме прибрано и пол посыпан песком. Откуда это? Вспомни.

Я тупо молчала.

– Вспомни, я загадал.

Я поняла, что он загадал, и вдруг в моей малообразованной голове произошла вспышка. Я вспомнила.

– «Фауст». Первый раз приходит в дом Маргариты.

– У нас с тобой все будет хорошо.

Он очень хотел куда-нибудь съездить. Через несколько дней мы отправились в Ниду, где отдыхали мои друзья. Безумие чистой воды. Я не спрашивала, как ему удалось улизнуть из Дома творчества, но понимала – что к вечеру он должен туда вернуться, ведь он приехал не в одиночестве. Проехать туда-сюда набегало около пятисот километров. Правда, дороги везде отличные, и день был, что называется, лучезарный. Мы выехали в шесть утра и к одиннадцати были на Ниде. Спросили в кафе, как отыскать дом лесничего, где жили мои друзья. Нам объяснили, что этот дом называется домом Тома Османа, показали дорогу. Мы ехали и недоумевали, кто такой Том Осман, и вдруг Юра хлопнул себя по лбу: «Это же Томас Манн! У него действительно был здесь дом. Какая удача!»

Томас Манн был одним из любимых и постоянно перечитываемых им авторов.

И это действительно был дом Томаса Манна. С разноцветными стеклами в дверях и окнах террасы, со старой мебелью, он показался нам волшебным. И стоял на высокой дюне среди леса. То ли он действительно был волшебным, то ли волшебство творилось с нами... Юра ходил, ходил и ходил по комнатам, стоял на вершине дюны. Как ему не хотелось уезжать оттуда!

Решили, что когда-нибудь обязательно вернемся. Не вернулись, как не поехали в Козлов, где он почему-то обязательно хотел побывать. Возможно, потому, что там жил некогда таинственный отец Паисий, поминаемый им в «Другой жизни».

На обратном пути что-то приключилось с машиной. Он нервничал, но виду не подавал. Стали ловить попутку до Риги. Один ехал в Ригу, но брать Юру не хотел.

– Это Трифонов, – шепнула я.

– А кто это? – громко спросил он.

– Автор фильма «Хоккеисты», – выпалила я.

– Да ну! В хоккее разбирается? Поехали!

Я помню растерянное, виноватое и веселое лицо Юры. Уплывающее от меня... «Автор фильма «Хоккеисты» стало потом домашней шуткой.

Машину мне починили два брата – литовцы, водители трейлера. Длиннорукие, огромные, почему-то в вязаных шапочках среди лета, они казались мне похожими на Дзампано из «Дороги» Феллини. Но на самом деле они были добрыми. Угостили меня домашним хлебом с копченым домашним салом.

Мы сидели у них в кабине, жевали, запивая кофием из огромного китайского термоса, и болтали «твоя-моя».

Господи, сейчас не верится, что были времена, когда мы все жили вместе, такие разные и такие похожие – русские, литовцы, украинцы, казахи... Откуда взялась рознь, и кто посеял это, как зубы дракона?

Приключение имело эффектный финал. Я летела как бешеная, чтоб успеть к концу киносеанса в Доме творчества, чтоб Юра увидел, что со мной все в порядке. Успела, вошла в холл и увидела радостно-изумленное лицо Юры. Он смотрел на меня мимо какой-то жилистой, высушенной женщины, разговаривающей с ним. Потом он мне рассказал, что высушили женщину занятия йогой, но, кроме йоги, она всерьез занимается парапсихологией.

– Вот пример. Когда ты вошла, она, не оборачиваясь, сказала: «Сейчас в это помещение вошла ваша женщина. Она родилась в год Тигра».

Год Тигра – мой год. Спиритка угадала. Но дело не в этом, хотя мы оба были изумлены. Дело вот в чем: как знать, быть может, этот ничтожный эпизод определил выбор следующей темы. Он начал писать «Другую жизнь».

Вернувшись в Москву, сказал в «Политиздате», что роман о Лопатине сейчас писать не будет и что лучше заключить договор с Юрием Давыдовым, получат очень хорошую книгу.

Так оно и вышло.

Восьмого декабря скончался Павел Абрамович Лурье – брат матери Ю. В. Тот самый гимназист Павлик, что писал дневник. Писал перед революцией, в революцию и в Гражданскую, когда был при Валентине Андреевиче то ли ординарцем, то ли порученцем.

Многое из этих дневников войдет в роман «Старик» – детали, приметы времени, погода. Бесценные для прозы подробности.

Казалось бы, далекое, забытое, никому не интересное (как писал Ю. В. «никому ничего не надо»), но сквозь эти записи прорастали и трагические, и щемящие страницы романа «Старик», романа о великой любви и великой ненависти.

Ростов взяли на один день белые, когда юноша Павлик Летунов оказывается в доме родителей любимой женщины, и она здесь – после тифа. На улице деникинцы несут старое, царских времен, знамя. А она – жена красного комкора Мигулина, и сам Павел Летунов с красными...