А вокруг «Старика» кипели страсти. Самые разные. Например, и такого рода. Как-то прихожу, Юра рассказывает: только что звонил один милый неглупый человек и сказал следующее: «Как тебе не стыдно, Юрочка, ведь у тебя мать еврейка, а ты кровожадных комиссаров евреями в «Старике» сделал».
– Да ведь действительно среди комиссаров было много евреев. Были и латыши, и венгры, и австрийцы. Бычин у меня русский – из иногородних.
Другой, тоже литератор, знавший отца Ю. В., писал в письме, что «Ваш батюшка, прочитав эту книгу, выпорол бы Вас». Мол, Валентин Андреевич плохо относился и к Думенко, и к Миронову, а к Буденному – хорошо.
«Старику изменила память. Отец действительно был в корпусе Миронова две недели, во многом не соглашался с ним, спорил, горячился, но никогда не считал его предателем. А Буденного в Маслюке узнал, хотя я «пошел в этом вопросе навстречу цензору», и это хорошо, что узнал, потому что – правда».
Но, конечно же, были и другие отзывы.
Дорогой Юра!
Когда ты будешь составлять список счастливчиков, которым подаришь свой двухтомник, – не забудь, пожалуйста, нас. Ибо мы не только давние твои знакомые, но и читатели, которые с каждым годом все больше любят тебя.
«Старик» прекрасен. Эта проза всех нас переживет. И главное – в «Старике» ВПЕРВЫЕ вся тема насилия, жестокости, крови, беззакония, расправ поднята на высоту взгляда непредвзятого, хмурого, но трезвого, способного все понять и ничего не простить.
До тебя никому еще не удавалось так посмотреть на гражданскую войну и на все наше прошлое. Можешь уверенно себе сказать: «Ай-да Юра, ай-да сукин сын!»
Обнимаем и благодарим тебя от всей души – даже если и не подаришь двухтомник.
Любящие тебя Таня Бачелис
Костя Рудницкий
21.4.1978 г.
Дорогой Юрий Валентинович!
Хочу выразить Вам мое читательское спасибо за тот мир чувств и ума, который Вы доставили мне своим «Стариком».
Прекрасный роман, как и все Ваши прежние вещи, а может быть, и еще лучше прежних. Дай Вам Бог!
Обнимаю Вас и очень желаю быть здоровым и счастливым.
Ваш Василь Быков. 28 июня 78 г.
Дорогой Юра!
Сегодня, листая случайно небезызвестный тебе 2-томник «Герои Октября», зацепился глазами за братьев Трифоновых и снова порадовался твоей удивительной, твоей неповторимой родословной.
Выше голову, Юрка! Плюй на всю эту нынешнюю кодлу с высокой колокольни своей родословной. А впрочем, ты сам маршал! У тебя и собственной славы предостаточно.
Я очень доволен нашей последней встречей. Как-то очень душевно и сердечно все было. И еще раз хочу сказать: понравилась твоя Оля. На нее, по-моему, можно положиться, а это ой как важно, парень!
Недавно послал тебе свою книжку, а сейчас, не без влияния «Героев», появилось желание поздравить тебя с Новым Годом.
Счастья тебе большого и новых книг на радость нам, читателям твоим, во славу отечественной словесности!
Самые сердечные новогодние приветы Оле.
Обнимаю Ф. Абрамов
27. 12. 1978 г.
Наша жизнь стянулась в узел, развязать который ни у кого из нас четверых не хватало мужества. Так и тянулось: то жалость, то невыносимость, то отчаяние. Вот от отчаяния мы с Юрой и уехали в Апшуциемс. Я боялась, что деревенский быт будет раздражать его, но он с таким энтузиазмом качал воду в колонке, ходил в маленькую лавочку возле шоссе, подметал двор, что даже строптивый пес хозяев по имени Динго проникся к новому постояльцу симпатией. Часто Юра брал Динго с собой, и они уходили в далекие прогулки по берегу залива.
Динго торжественно выступал рядом, неся в зубах купальное полотенце. В этом свой смысл: Динго был очень драчливой собакой и, только находясь при исполнении, не задевал мелькающих там и сям собратьев.
Утром Юра просыпался часов в шесть и уходил работать в большую комнату – «под пальму» (там стояла довольно большая и развесистая пальма в кадке). Начал писать «Время и место».
Незадолго до нашего отъезда Юра показал мне старенькую, потрепанную книжку дореволюционного года издания. Книжка называлась «Нескучный сад», и принес ее Женя Рейн. Ю. В. был почитателем Рейна, в его архиве хранится несколько машинописных копий стихов, в те времена совсем не пригодных для печати. Так вот, оказывается, Женя взял из библиотеки Ю. В. что-то почитать и потерял. Взамен принес купленную у букинистов книжку об истории Нескучного сада. А еще раньше немецкий журнал попросил Ю. В. сделать подписи под фотографиями из жизни Парка Горького.
Юра поехал в Центральный парк, чтобы увидеть, вспомнить, и окунулся в прошлое. Ведь когда-то он жил через дорогу от Нескучного сада, примыкающего к парку. Туда, на Калужскую улицу в дом 27, выселили его с сестрой и бабушкой из дома правительства после ареста родителей.
Подписи к фотографиям для журнала «GEO»
Это место любимо москвичами. Оно было любимо ими всегда, со времен Ивана Грозного и Бориса Годунова, когда здесь на берегу Москвы, поросшем лиственным лесом, стояли дворцы и барские усадьбы. В восемнадцатом веке императрица Елизавета Петровна устроила здесь так называемую «регулярную рощу» – сюда выезжали для прогулок богатые московские вельможи. В начале девятнадцатого века купец Ноев, купив эту землю у графа Мамонова, создал здесь городской парк. Теперь сюда приезжала гулять публика попроще. После революции на этом берегу была организована Первая Всесоюзная выставка – из нее-то и выросло то, что теперь называется Парком культуры и отдыха имени Горького...
Попросту – Парк Горького. К Горькому отношения не имеет. Но это неважно: имена и названия живут собственной жизнью. Мы привыкли: Парк Горького – это нечто юное, праздничное, зеленое, усыпанное золотой листвой, снежное, ледяное, грустное, исчезнувшее навсегда...
Я приходил сюда мальчиком. Я проводил тут целые дни и вечера. Шлялся по этим аллеям, когда не хотел идти в школу, – она находилась напротив входа в Парк. Иногда приходил сюда взрослым. Потом перестал сюда приходить.
Парк Горького – это то, что неизбежно вливается в твою жизнь, а потом исчезает. Но иногда – напоследок, внезапно и горестно возникает вновь...
Как у этих старых людей, которые приходят в Парк каждый год 9-го мая, – это ветераны войны. Они ищут соратников, вспоминают друзей, радуются и плачут.
Я помню Парк в начале войны: здесь все павильоны были открыты, аттракционы работали и оркестры играли на эстрадах. Но людей почти не было. С каждым днем их становилось все меньше. Помню одинокого человека, который стоял на пустой площади перед силомером и лупил кулаком по бабке, проверяя свою силу. В июле в Парк привезли и поставили на площади сбитый немецкий самолет. Москвичи приходили смотреть и щупать. В сентябре здесь безлюдно в желтой листве аллеи, а на набережной, где раньше бывали гулянья, колыхались громадными серебристыми облаками отдыхающие аэростаты. Вечером они поднимались на невидимых паутинках в небо и ослепительно горели на солнце.
Этот седой человек с цветком долго стоит тут и ждет друзей, которые не придут никогда. Война уничтожает парки. Парки уничтожают войну.
Так было и у меня: парк открывался, как неизведанный материк.
Здесь были свои джунгли, свои пещеры, свои таинственные моря, загадочные дворцы, коварные туземцы, добрые незнакомцы.
Будущая жизнь выглядела так: белое, хрупкое, воздушное обещание...
Этому человеку нравится сидеть в люльке и делать над парком круг за кругом. Карусель останавливается, он вновь берет билет и садится в люльку.
Он приехал издалека.
Я не знаю, как называется местность, откуда он приехал. Может быть: «Старость». А может быть: «Неохота идти домой»? А может быть: «Я так многого не успел в юности! Я трудился, воевал, страдал, разрушал, строил и не успел ни разу покататься на карусели!»
Не все приходят в Парк отдыхать.
Иные, как эти женщины, приходят сюда работать: подметать аллеи, убирать мусор, подстригать деревья, ухаживать за цветами.
Этим женщинам ничего не страшно.
Они все знают. Они пережили все, что может пережить человек. Они работали весь свой век. И вот они отдыхают.
Почему я давно не бывал в Парке?
Ведь здесь так прекрасно, так шумно, так тихо, так изумительно пахнут шашлыки, кипящие в масле, так нежно трещат мячи на столах для пинг-понга, так озабоченно бегают одинокие собаки на пустынных аллеях, так неслышно и так бесплатно поют артисты на открытых эстрадах, так мило дремлют на скамейках пенсионеры, так весело грохочет музыка на танцплощадках, так незаметно наступает вечер, и милиционеры прогоняют тех, кто хотел бы остаться тут подольше...
Рядом с территорией Парка, где теснота, многолюдье, павильоны, карусели, «чертово колесо» и «комната смеха», где люди ненатурально хохочут, увидев в зеркале свое изуродованное изображение, находится громадный и тихий Нескучный сад.
Он расположен на холмах, которые наши предки, в шутку должно быть, называли Воробьевыми горами. Здесь гуляли Пушкин и Тургенев. Наполеон смотрел отсюда на горящую Москву. Герцен сто сорок лет назад дал здесь, на этих холмах, вместе со своим другом Огаревым клятву: всю жизнь бороться за справедливость.
Старые москвичи любят гулять здесь и теперь. А молодые – идут в другие места.
На встрече ветеранов 9-го мая можно увидеть потрясающие сцены: здесь, на аллеях Парка, встречаются люди, которые помнят друг друга юными, стройными, веселыми, отчаянными...
Они победители, и они живы, но Время побеждает всех. Слишком многие не пришли сюда. А тех, кто пришли, – трудно узнать.
И поэтому они плачут.
Эта женщина со многими орденами и медалями – известный фронтовой хирург.
Она – совсем другое существо, чем ее ровесница, что гуляет в одиночестве в Нескучном саду. Те, кто начали когда-то опрометчиво войну против России, не учли одного, и это было просчетом: не учли величайшей стойкости русской женщины.
Когда-то здесь были лучшие волейбольные площадки Москвы, в Зеленом театре под открытым небом устраивались турниры боксеров, а зимою заливались катки и любители коньков со всей Москвы стекались сюда вечерами. Получить билет было трудно. Но я жил рядом и проникал на каток без билета. А весною и летом моим любимым прибежищем был шахматный павильон.
Сейчас в Москве построено множество первоклассных сооружений – стадионы, дворцы, целые города спорта. Но в Парке осталось что-то неуничтожимо прекрасное. Какая-то наивная и бесхитростная атмосфера спорта тридцатых годов, который еще не был спортом, а оставался игрой. Тут соревновались – в мои времена – не натуга и спортивная злость, а радость и удовольствие. Спорт ничего не давал, кроме счастья.
Кое-где это еще сохранилось – например, в шахматном павильоне.
По утрам Парк пуст и тих. Гуляющие постепенно наполняют его после полудня. Часа в два-три трудно попасть в рестораны и кафе. В Парк приходят много приезжих: все провинциалы, которые приезжают в Москву хотя бы на три дня, стремятся непременно посетить Парк. И здесь пообедать. Но основная публика сгущается часам к восьми. Тогда на аллеях – не протолкнешься. Веселье происходит повсюду, иногда и в запретных местах: в кустах, на траве и на склонах холмов.
А утром следы веселья уничтожаются без следа.