И, наконец, последний вопрос. Как известно, на этот же период гражданских войн (если начинать их от Гракхов) приходятся крупнейшие выступления рабов — от сицилийских восстаний и вплоть до великой «рабской войны» под руководством Спартака. Подобное совпадение не могло быть случайным. Поэтому необходимо выяснить — в каком соотношении находились рабские восстания и движение италийского крестьянства? Есть ли это две самостоятельные линии борьбы, не перекрещивающиеся друг с другом, или они переплетаются и взаимно друг друга дополняют, или, наконец, одно из направлений, будучи более широким, включает в себя другое как некую составную часть?

Не вдаваясь сейчас в подробное рассмотрение этой большой проблемы, ограничимся лишь самыми общими соображениями. На протяжении нескольких лет в советской историографии значительно переоценивалась революционная зрелость и классовая сознательность рабов. Это, конечно, было связано с известной формулой «революция рабов». Делались попытки трактовать революционное движение римско–италийского крестьянства как некое подчиненное направление борьбы, а рабов рассматривать как своеобразного гегемона революции. Ставилась даже проблема «союза» между рабами и угнетенными слоями свободного населения, в первую очередь пауперизованным крестьянством.

Все эти выводы и заключения никак не вытекали из реальных фактов римской истории. Но вместе с тем не менее ошибочно было бы трактовать рабские выступления как составную (и подчиненную) часть крестьянской революции. Это были две самостоятельные линии борьбы, которые в тех исторических условиях и не могли слиться воедино. Слишком велика была пропасть между рабом и свободным (тем более — римским гражданином). «Союз» свободного и раба всегда мог быть лишь союзом всадника с лошадью. Раба можно было привлечь, использовать, можно было даже считаться с ним, но никак не признать равным или подобным себе. Именно потому две линии социально–политической борьбы — плебейско–крестьянская и рабская — существовали раздельно, и это обусловливалось всей логикой, характером и уровнем развития классовой борьбы в римском обществе.

Первым, кто из полководцев и государственных деятелей Рима сумел использовать новую римскую армию для борьбы и победы над своими политическими противниками, для захвата единоличной власти, — был Сулла. Про этого человека враги говорили, что в его душе лев уживается с лисицей, причем лисица опаснее льва, он же сам в заготовленной им заранее эпитафии велел написать: «Никто на свете не сделал так много добра своим друзьям и так много зла своим врагам».

Луций Корнелий Сулла происходил из старинного патрицианского рода. Однако это был давно обедневший род; Сулла в ранней молодости даже не имел собственного дома — что в Риме считалось признаком крайней бедности — и, как пишет Плутарх, «ютился у чужих, снимая за небольшую плату помещение, чем ему впоследствии кололи глаза». Тем не менее свою молодость он провел довольно бурно: в обществе актеров, в пирах и развлечениях. К военной службе — что было обычным путем продвижения молодых нобилей — по лестнице почетных должностей — он приступил сравнительно поздно, но зато его военная карьера развивалась чрезвычайно быстро и успешно.

Назначенный квестором к Марию в его первое консульство, Сулла вместе с ним отправился в Африку, на войну с нумидийским царем Югуртой. До того как командование в этой войне перешло в руки Мария, военные действия шли крайне неудачно, а иногда даже и позорно для Римского государства: Югурте не раз удавалось подкупать римских военачальников. Предшественник Мария — аристократ и опытный полководец Квинт Цецилий Метелл, — хоть и оказался неподкупным, тем не менее тоже не сумел довести борьбу до победного конца. В успешном ходе войны под руководством Мария немалую роль сыграл его квестор Сулла. Он оказался храбрым офицером и ловким дипломатом. Например, Сулле удалось завоевать доверие царя Бокха, приходившегося Югурте тестем. Это обстоятельство имело решающее значение.

Когда Югурта, гонимый военными неудачами, вынужден был искать прибежища у своего тестя, Бокх вызвал к себе Суллу, пообещав ему выдать заклятого врага римлян. Сулла смело пошел на риск, который состоял в том, что Бокх, заполучив в свои руки и Югурту, и Суллу, мог не только не выполнить своего обещания, но и поступить диаметрально противоположным образом. И действительно, Бокх довольно долго колебался, взвешивал все «за» и «против», но, наконец, поступил по–своему «честно»: из двух предательств предпочел то, которое было задумано раньше и которое, видимо, сулило ему более спокойное и «гарантированное» будущее, т.е. решил выдать римлянам Югурту.

Еще в древности считалось, что именно с этого момента возникли неприязненные отношения между Марием и Суллой, ибо Марий ни с кем не хотел делиться своим триумфом. Неприязненные отношения перешли в открытую вражду, когда в ходе Союзнической войны молодой и удачливый полководец Сулла затмил своими успехами не только былую военную славу Мария, победившего Югурту, но и — что гораздо существеннее — недавнюю славу победителя кимвров и тевтонов. Плутарх говорит о том, что эта вражда, «столь незначительная и по–детски мелочная в своих истоках», привела в дальнейшем «к тирании и полному расстройству дел в государстве».

На консульских выборах 89 г. Сулла и вместе с ним Квинт Помпей (фигура малозаметная) были избраны консулами. Обстановка в Риме — как внутренняя, так и внешняя — была чрезвычайно сложной. Во–первых, еще не кончилась Союзническая война. Однако эта война уже не считалась главной опасностью: после ряда крупных поражений и гибели наиболее талантливых руководителей дело италиков в принципе было проиграно. Если же говорить об опасностях внешних, то гораздо более серьезную угрозу для римского могущества представляли в то время враждебные действия Митридата, царя Понта.

Митридат VI Евпатор был, несомненно, одним из самых давних и опасных врагов римлян. Выдающийся государственный деятель, человек разносторонних талантов, он славился и своей физической силой и умственными способностями. Не получив никакого специального образования, он владел, тем не менее, 22 языками, писал труды по естественной истории, заботился о развитии наук и искусств. Вместе с тем он был жесток и коварен, как и подобает восточному деспоту.

Благодаря дипломатическим акциям и прямым военным захватам Митридат расширил границы своих владений и создал крупное Понтийское государство. Он завоевал Колхиду, подчинил Боспорское царство, где его войсками было подавлено крупное восстание под руководством Савмака. Митридат заключил союз с армянским царем Тиграном и поддерживал дружеские отношения с племенами скифов, бастарнов и фракийцев.

В самый разгар Союзнической войны, воспользовавшись тем обстоятельством, что римские силы были скованы необходимостью вести военные действия в самой Италии, Митридат, одержав победу над Вифинией, вторгся на территорию римской провинции Азия.

Хотя господство римлян над этой провинцией было сравнительно непродолжительным (около 50 лет), они успели заслужить — главным образом благодаря деятельности своих ростовщиков и публиканов — лютую ненависть населения. Поэтому Митридата встретили как освободителя. Навстречу ему высылались послы; граждане, одетые в праздничные одежды, приветствовали его, называя новым Дионисом, отцом и спасителем Азии. Консуляр Маний Аквилий, посланный в Малую Азию в качестве полномочного представителя Рима, был схвачен и выдан Митридату. Последний придумал для него изощренную пытку: Мания Аквилия провели пешим по всем городам и селениям Малой Азии; он был обязан выкрикивать свое имя и звание, а толпы народа, привлеченные этим зрелищем, издевались над ним. Когда его, наконец, привели в Пергам, то казнили таким образом: ему влили в горло расплавленное золото, чтобы навек удовлетворить столь свойственное римлянам корыстолюбие.

В Эфесе Митридат издал приказ, согласно которому во всех городах и селениях Малой Азии в один определенный день должны быть умерщвлены все живущие там римские граждане. И снова ненависть к римлянам оказалась настолько велика, что этот беспримерный приказ жители Малой Азии выполнили неукоснительно. В один день было перебито до 80 тысяч (по другим данным, чуть ли не 150 тысяч) римских граждан.