— Тогда я знаю… — тихим голосом прошептала Оля, и провела ладонью по Алёшиным волосам. — Теплом да любовью излечится — главное до весны дождаться…

— Нет, нет. — качал головою Дубрав. — Конечно, когда рядом такой родник как ты, Оленька — Алёша будет сдерживать злобу, но ведь она постоянно будет его терзать; чем больше он будет сдерживать — тем сильнее эта мука будет, и наконец не выдержит его сердце этого противоречия, разорвётся…

При этих словах на лице Олином такая мука отразилась, что нельзя было без сострадания на неё глядеть.

Тут Алеша задал вопрос, который давно его волновал:

— А что вы знаете про эту… Снежную колдунью.

Дубрав начал рассказывать, но рассказывал он как-то невнимательно — видно было, что что-то иное обдумывает:

— Что, стало быть, я знаю про Снежную колдунью… н да в разных местах ее по разному зовут — кто снежной, кто белой… на севере ее величают повелительницей вьюги… да много имен чудных, как, впрочем, и у Кощея. Кто-то даже говорил, что она сестрица Кощеева, а еще кто-то брехал, что его жена! Ну это все вымыслы, народ то чего только не придумает! Люди то забывают, что и она и Кощей совсем на них не похожи — они могучие духи, они живут на этой земле с древнейших времен. Вроде они совсем разные — все знают, что стихия Кощеева это пламя — это пламя ненависти, он разжигает его в сердцах людских, натравливает их друг на друга, так, чтобы их души все выгорели в этом пламени. И он живет в своем подземном царстве, окруженный этим пламенем, огненные озера кипят там, и огненные реки полыхают, втекая в горящие моря. Стихия же Снежной колдуньи — холод, она пронизывает им сердца, замораживает души и человек не может уже любить — его сердце и душа холодны, он сам становится ледышкой нераcтопляемой. Вот Кощей весь черный, словно бы выгоревший, а колдунья, белая, ледяная, такая же безжалостная и хоть стихии их противоположны друг другу, зло от них идет одинаковое…

Я почти ничего не могу рассказать тебе, Алеша, о снежной колдунье, как, впрочем, и никто из смертных, ибо никто не был еще в ее владениях, а если и был, то назад не возвращался — известно только, что живет она далеко-далеко на севере, за полями, за лесами да за снежными долами, за морем по которому плавают ледяные горы, и еще дальше за просторами где всегда холод, где круглый год лежит снег, а вместо земли лед, где-то там, за вьюгами, за пронзительными ветрами, за холодом и голодом стоит ее ледяной дворец… Это все, что я могу сказать тебе Алеша про снежную колдунью.

Алеша аж содрогнулся, как только представил себе путь ко дворцу Снежной колдуньи; виделась ему бесконечно тянущаяся дорога по открытому, бескрайнему полю — заснеженному, продуваемому ледяными ветрами. Оставить дом! Какой ужасной показалась теперь ему эта мысль и он подумал: "а, быть может, все обойдется — быть может, этой ночью сны вернуться и не надо будет никуда идти?

Старец Сергий посмотрел на него и, словно бы прочитав его мысли, сказал:

— Сны не вернуться.

— Да, да. — с готовностью подхватил Алёша. — Так и я и знал, и надеяться то было не на что. Значит пойдём. Я, Оля, и… А Вы пойдёте?..

— Вот про это то… — начал было Старец, но тут же осёкся.

И тут впервые и Алёша и Оля увидел, что — это не некое лесное божество (а именно таким представился им Дубрав вначале), но человек, которого тоже терзают какие-то сомнения, и видно было, что он смутился от этого Алёшиного вопроса, и, стараясь скрыть смущение, повернулся к печи, подул, на затухшие уж было угли, и снова там полыхнули, затрепетали в стремительном танце изгибистые языки. Потом старец подошёл к окну, и, не глядя на ребят, проговорил:

— Видите ли — многое меня здесь удерживает. Ведь есть люди, тяжко больные — они на мою помощь надеются… Эх-х…

Видя, как он смущается, Оля ласково на него взглянула и проговорила:

— Ну, ничего-ничего — конечно, вам лучше здесь остаться. Мы и за то, что вы нам рассказали, очень вам благодарны…

— …Да, конечно. — всё с тем же сомнением в голосе, медленно проговорил Дубрав, и тут же добавил. — Только я вас без своей помощи конечно же не оставлю. Ведь и звери и птицы — все служат мне. Так принесут вам и еду и может какую записку от меня…

— Ну вот, как хорошо, что мы читать научились! — ласково улыбнулась Оля.

— Да, да. — всё в тех же сомненьях проговорил Дубрав, и с тяжёлым вздохом опустился на стул.

— Ладно! — махнул рукою Алёша. — Вы только родителям не рассказывайте, а то они… — и тут снова ледышка его сердце пронзила, и заговорил он со злобой, всё повышая голос. — Ведь не выпустят! Да — не выпустят! Даже и вас в этом не послушаются; пошлют за каким-нибудь учёным лекарем, а что этот самый лекарь сможет?! Что смыслит он?! Только время драгоценное уйдёт! Ведь мать слезами изойдёт, и отца уговорит — не выпустят, не выпустят они меня!..

Тут Оля провела своей ладошкой по его волосам, но Алёша так разошёлся, что и не замечал этого:

— …Можно подумать — я раб им! Или маленький!.. Да какой же маленький, когда мне уже шестнадцать лет…

— Алёшенька, бедненький ты мой… — Оля обдала его своим молочным дыханием, а по щеке её слеза покатилась.

Алёша резко оборвался, взглянул на неё, содрогнулся от боли, от сожаления, и сжал леденистый нарост на груди:

— Всё он — холодит то как, не хочет выпускать. Ну ничего, ничего — мы ещё поборемся…

На какое-то время наступила тишина, и слышно было, как на солнечной улице засмеялась, резвящаяся со снежками детвора — там был совсем иной, не ведающий этих страстных тревог мир.

И тут вошли матушка с батюшкой, за ними бабушка с дедом. Старец сказал следующее:

— Сыну вашему тепло нужно, теплу и телу его и духу — любите его, как что попросит так исполните, а на ночь одевайте его потеплее, так только он мерзнуть поменьше будет…

— Ох, ну спасибо вам! — стали кланяться домашние.

— Да не за что. — смутился старец.

— А теперь к столу пожалуйте. — проговорила матушка.

…За столом завязался разговор: Старец, согревшись добрым медом, рассказывал всякие необычайные истории из своей лесной жизни. Родители с интересом слушали его, а Алеша тем временем нашептывал Ольге:

— Раз ты собралась идти, так собери дома мешок с едой, возьми еще кремний, хотя, впрочем, я сам возьму кремний… ну и ты возьми, нам, видно, пламя часто придется выбивать…

— Да, конечно…

— Ну вот и хорошо…. Ну а я отцовский охотничий нож прихвачу, авось в пути какого зверя удастся изловить…

Дубрав поднялся, поклонился хозяевам, распрощался с ними….

А Алеша даже и не замечал этого, он все нашептывал Ольге:

— Значит завтра по пятым петухам встречаемся у двух березок. Пойдем по дороге на восток к Янтарному тракту. Там мы и расспросим, куда дальше идти. И смотри не опаздывай — я тебя ждать не буду.

Оля кивнула, пошла было к дверям, но на пол пути повернулась к Алеше и сказала:

— Ты будь там сегодня осторожным…

— Ладно, — Алеша придвинулся поближе к огню. — я, быть может, сегодня вообще спать не буду.

Ольга ушла, привычно скрипнула дверь в сенях…

Пока родителей не было (они пошли провожать Дубрава), Алеша вышел из горницы и спустился в холодный подвал, где дожидались своего часа запасенные еще с лета продукты. Нашелся и мешок — Алеша аккуратно сложил в него несколько свиных окороков, пару дюжин яиц покоящихся в деревянной коробке, большой каравай. Потом, заслышав приближающиеся шаги, уложил мешок в темный угол, а сам выбежал из кладовки: он прошел к печи, там за столом толковали про его болезнь отец с дедом. Алеша повернулся к ним спиной и взял из выемки в печи большой кремний — засунул его в карман…

Остаток дня протянулся мучительно долго — Алеша все боялся, что его замысел раскроется, он залез на печку и сидел там закрывшись занавеской, угрюмый и молчаливый. Несколько раз подходила мать, пыталась о чем то с ним заговорить, но Алеша молчал. Только когда наступило время ужина, он слез с печи и нехотя поел..

Вот наступила ночь, потухло пламя в печи, и затушив свечи, все улеглись спать. Алеша, одетый в теплую рубаху, штаны и носки улегся на печь.