Она заметила, что я удивлен, засмеялась и спросила: Разве вы не узнаете меня? Это ведь вы хотели нести мое ведро, когда я вам показала дорогу. Я сказал: Это вы показали мне дорогу, а я стою и удивляюсь, будто не знаю вас. Она засмеялась и сказала: Разве вы должны знать всех старушек в Иерусалиме? Я сказал: А как вы узнали меня? Она ответила: Такой уж город Иерусалим, глаза его ждут прихода детей Израиля, и каждый, кто приходит сюда, остается в нашем сердце, и мы не забываем его. Я сказал ей: Холодный сегодня день дождь и ветер, а я стою и задерживаю вас. Она ласково сказала: Я знала холода сильнее иерусалимского. А что дождь и ветер, – разве мы не молимся Приносящему дождь и ветер[3] ? Ты сделал великую мицву, ты оживил старые кости. Печка, которую ты прислал раввинше, согрела ей душу. Я опустил голову, пристыженный похвалой. Она почувствовала и сказала: Мицвот даны не для того, чтобы их стыдиться. Наши предки совершали множество мицвот и не разглашали своих дел. Но теперь у нас мицвот немного, и сделать мицву известной – тоже мицва. Пусть и другие услышат и учатся нашим делам. Иди теперь, сыночек, к раввинше, посмотри, как мицва может согреть.

Я вошел к раввинше и нашел ее сидящей у затопленной печки.

Капли света вытекают из дырочек печки, и весь дом наполнен теплом, и тощая кошка у нее на коленях, и она смотрит в печку и обращается к кошке: Мне кажется, ты радуешься теплу больше, чем я. Я сказал: Я вижу, что печка хорошо горит и греет. Довольна ты своей печкой? Раввинша сказала: Довольна? Разве оттого, что я скажу, она перестанет пахнуть или будет лучше греть? В моем доме была печка, так она горела с исхода Суккот и до Песах, а грела, как солнце в середине лета. Все радовались этой печке, не то что сегодня эти печурки греют лишь минуту. Правда, что же требовать от теперешних изобретателей, разве могут они делать хорошие вещи? Хорошо еще, что они делают вид, что что-то делают. Я это сказала в нашем городе после смерти раввина, моего мужа (да почиет он в мире), когда в наш город пришел новый раввин. Я им сказала: вы думаете, он будет таким, каким был ваш покойный раввин? Хорошо еще, если он не наделает бед. И когда соседи пришли посмотреть печку, которую мне прислал мой внук из-за границы, я им тоже сказала: печка стоит нынешнего поколения, а поколение стоит этой печки. Что пишет тебе мой внук? Ничего не пишет? Мне он тоже не пишет. Он считает, что раз прислал мне какую-то печку, то уже выполнил долг.

Расставшись с раввиншей, я сказал себе: я тоже думаю, что выполнил долг, послав ей какую-то печку, и больше не должен к ней ходить. Но в конце концов я снова пришел к ней по милости той же симпатичной старушки. Предначертанное нам число встреч, видимо, еще не исполнилось.

И снова я должен сказать, что не собираюсь описывать все, что случилось со мной в эти дни. Дела наши многочисленны, и если говорить обо всем, не хватит сил. Но о том, что касается старушки, стоит рассказать.

В канун рош ходеш[4] я, как и все иерусалимцы, отправился к Западной Стене. Зима уже почти прошла, появились весенние побеги. Небо высилось во всей своей чистоте, земля уже сбросила с себя грустные покровы. Солнце играло в небе, и город плыл в его свете. И если бы не наши беды, было бы совсем весело. Ой, много бед и много горя было тогда, прямо одно за другим.

От Яффских ворот и до самой Стены идут и идут мужчины и женщины, из всех общин, какие только есть в Иерусалиме. Идут олим хадашим, которых привел Всевышний на это место, а места они все еще не нашли.

Вдоль всей Стены в будках мандатной полиции расселась мандатная полиция, чтобы всем было видно, что только она охраняет молящихся. Видят это наши враги и украдкой выжидают. Кутаются в талесы молящиеся, втискиваются в камни Стены. Кто молится, а кто дивится: а Ты, Г-споди, доколе? Мы уже опустились до последней ступени, а Ты все не спешишь с Избавлением.

Я нашел себе место у Стены и стоял не то среди молящихся, не то среди дивящихся. Я удивлялся народам мира. Мало того, что они угнетают нас во всех странах мира, они то же продолжают и здесь – в нашем же доме.

Пока я стоял и думал, меня согнал с места мандатный полисмен с дубинкой в руке. Что его так разгневало, что он так кипит? Одна болезненная старушка пришла сюда с табуретом. Вскочил полисмен, толкнул табурет, повалил старуху и отобрал у нее табурет. Она преступила закон, начертанный перстом мандата, – нельзя приносить стулья к стене. Все видели, все молчали. Разве добьешься правды у сильного?

Пришла моя знакомая старушка и посмотрела на него. Опустил полисмен глаза и возвратил табурет.

Я приблизился к ней и сказал: Ваши глаза сильнее всех обещаний Англии. Англия дала нам декларацию Бальфура и посылает ее же отменяющие приказы, а вы только посмотрели на этого бандита и сразу же рассеяли все его злые помыслы. А она сказала: Не говори так, он хороший, он увидел в глазах огорчение и возвратил бедняге табурет. Вы уже помолились? Почему я спрашиваю? Потому что если да, то я вместе с вами исполню мицву посещения больных. Раввинша, чтобы она была здорова, заболела. Она сегодня очень больна. Если хотите, я поведу вас короткой дорогой. Я согласился и последовал за ней.

Мы кружим из переулка в переулок, из двора во двор. На каждом шагу она останавливается, чтобы дать кусок сахара ребенку, грош бедняку, спросить мужа о здоровье жены, жену о здоровье мужа. Я сказал ей: Вы каждого спрашиваете о здоровье, позвольте же и вас спросить о том же. Она ответила: Благословенно Его Имя, с Ним мне всего хватает. Всевышний всем людям дает все необходимое, и я в их числе. Я больше всего благодарна Ему, что сегодня Он удвоил мою долю. Я спросил ее: Какую? Она ответила: Я всегда успеваю прочесть один "день" из Теилим[5] , а сегодня я успела два. И, сказав, погрустнела. Я сказал: Ваша радость ушла. Она, помолчав, сказала: Да, сыночек, я была рада, теперь нет. И, сказав это, повеселела. Подняла глаза и сказала: Слава Б-гу, рассеялась грусть. Я сказал: Отчего вы погрустнели и снова повеселели? Она ласково сказала: Если не рассердишься, я скажу тебе, что не так ты должен был спросить, а. Ведь для Него все равно, что радость, что грусть. Я сказал ей: Может случиться, что я и рассержусь, что вы учите меня говорить. Ведь написано:. Она сказала: Ты хороший и хорошо приводишь текст. И я все-таки расскажу тебе что-то хорошее. Ты спросил, почему я была весела, а потом печальна, а потом повеселела. Ты знаешь, наверное, что все дела человека предначертаны ему с рождения и до самой смерти, даже сколько раз он прочтет Книгу Псалмов. Бывает, что удается за день прочесть всю книгу, а бывает, что только. Сегодня после мизморим я пошла дальше и прочла два. Потом я подумала и вдруг поняла: может быть, я больше не нужна на свете и меня торопят завершить то, что я должна завершить? Приятно благодарить, а ведь когда я умру, я не смогу прочесть ни одного псалма, даже ни одной буквы. Увидел Всевышний мою печаль, и тронуло Его мое желание. А если хотел бы Он завершить мою жизнь, так что я такое, чтобы грустить? И Он сразу снял с меня всю мою грусть, благословенно Его Имя.