Двадцатитрехлетний кондуктор Остин Кол сначала принял мужчину в «дерби» за своего приятеля-португальца. Убедившись, что он ошибся, Кол спросил пассажиров, куда они едут. Человек без усов ответил, что в Броктон. Сели они сзади. Вагон был почти пуст, и Кол рассматривал только что вошедших пассажиров. Они были иностранцами — это каждый бы понял. Держались очень напряженно, да и одеждой заметно отличались от американцев. Чем больше Кол их разглядывал, тем больше, ему казалось, что несколько недель назад они вот так же, в это самое время садились к нему в вагон…

Когда Майкл Стюарт подъехал к дому Симона Джонсона, кроме хозяев, там уже никого не было. Расспросив Джонсонов, он сел в машину и поехал обратно к себе в штаб-квартиру по Норт-Элм-стрит, и здесь ему повезло: заметив одиноко бредущую по тротуару женщину, он подъехал к ней и без всякой надежды спросил, не попались ли ей навстречу двое мужчин — один в «дерби», другой с усами.

— Да вот недавно, на углу Сансет, два каких-то, даго спрашивали, где остановка на Броктон, — ответила женщина, махнув рукой назад.

Стюарт даже ее не поблагодарил: слово «даго» словно подхлестнуло его; он нажал на акселератор, и машина, взревев мотором, понеслась к штаб-квартире. Перед подъездом Стюарт резко затормозил, распахнул дверцу и, не выключив двигателя, бросился в помещение. Схватив телефонную трубку, он принялся лихорадочно вызывать штаб-квартиру полиции в Броктоне.

Майкл Коннелли, полисмен, дежуривший в это время в полицейском участке № 2 в Кампелло, отложил в сторону сандвич, проверил револьвер и кивнул уже собравшемуся полисмену Воуну. Вдвоем они вышли из участка. Только что позвонил шеф броктонской полиции и приказал задержать двух иностранцев, едущих в троллейбусе из Бриджуотера, которые пытались угнать автомобиль. «Не поймешь этих даго, — подумал про себя Коннелли, — угоняют автомобили, а удирают в троллейбусе». На часах перед полицейским участком было четыре минуты одиннадцатого.

— Надо поторапливаться, — сказал Воун.

Они разделились. Коннелли уже увидел огонек троллейбуса, сворачивавшего с Кейт-авеню. Крепкий, задиристый Коннелли надеялся, что даго еще в троллейбусе, — он любил хорошую драку..

Махнув рукой водителю, он на ходу впрыгнул в открытую дверь и тут же увидел их. Он прошел к заднему сиденью и спросил:

— Откуда едете?

— Из Бриджуотера, — ответил безусый.

— А что вы там делали?

Снова отвечал безусый:

— Хотели навестить моего приятеля.

— Как его зовут, этого приятеля? — спросил Кодоелли.

— Его… Его зовут Поппи.

— Ладно. — Коннелли понял, что драки не будет. — Вы оба мне нужны. Вы арестованы. Руки положить на колени! Живо! Не то пожалеете!

Безусый спросил, за что их арестовывают. Коннелли не без юмора ответил, что они оба подозрительные личности. В это время в вагоне появился еще один полисмен. Вдвоем они быстро ощупали иностранцев и обнаружили у обоих заряженные револьверы.

Тем временем троллейбус подошел к остановке. Там уже ждал наряд, высланный из штаб-квартиры полиции Броктона. Обоих иностранцев посадили в полицейскую машину. Коннелли сел рядом с водителем, лицом к арестованным. Держа в руках револьвер, предупредил:

— Одно лишнее движение, и я буду стрелять.

Вскоре машина остановилась перед входом в штаб-квартиру полиции. Арестованных ввели в помещение и стали обыскивать.

Револьвер, отобранный у человека с усами, был марки «харрингтон и ричардсон» тридцать восьмого калибра, заряженный тремя патронами марки «ремингтон» и двумя — марки «Ю. С.». Кроме того, у него было отобрано двадцать долларов, носовой платок и несколько листовок. У человека в «дерби» был обнаружен заряженный кольт, автоматический пистолет тридцать второго калибра. В кармане у него нашли патроны: шестнадцать марки «тетере», семь — «Ю. С.», шесть — «винчестер» и три марки «ремингтон». В другом кармане было найдено написанное от руки карандашом объявление на итальянском языке следующего содержания:

«Пролетарии, вы сражались во всех войнах. Вы все работаете на предпринимателей, бродите из страны в страну. Пожинали ли вы плоды своего труда, вкусили ли от своих побед? Рады ли вы своему прошлому? Обещает ли вам что-нибудь будущее? Нашли ли вы ту землю, где можете жить, как подобает человеку, и по-человечески умереть? Об этих проблемах, об этих доводах и на эти темы борьбы за существование будет говорить Бартоломео Ванцетти. Час… День… Помещение… Вход свободный. Свобода высказываний для всех! Приводите своих жен».

Через четверть часа прибыл из Бриджуотера Стюарт. Он прихватил с собой Джонсона; и тот сразу же опознал в задержанных тех людей, которых видел у мотоцикла возле своего дома, когда Бода приходил за автомобилем. Затем Стюарт, возбужденный тем, что подготовленная им ловушка сработала, приступил к допросу. Он продолжался минут десять и был заполнен обычными формальностями.

Первым Майкл Стюарт допрашивал человека с усами.

Его зовут, сказал он, Бартоломео Ванцетти. Тридцать два года, торгует рыбой вразнос, живет в Плимуте, на Черри-стрнт, в доме номер тридцать пять. В последние два дня гостил у своего товарища в Стаутоне. Полиция задержала их на пути в Стаутон, куда они возвращались из Бриджуотера — ездили навестить приятеля по прозвищу Поппи. Приехали в Бриджуотер поздно и, решив, что уже неудобно, поехали обратно. Никакого человека по имени Бода и человека по имени Коаччи он не знает. До этого никогда в Уэст-Бриджуотере не бывал, мотоцикла в этот вечер не видел. Ни анархистом, ни коммунистом не является. Револьвер носит для самозащиты, лицензии на него не имеет.

Второй задержанный сообщил, что его зовут Никола Сакко, он женат, живет в Стаутоне. В Америке уже одиннадцать лет. Последние два года работал на фабрике «Три-К» в Стаутоне, в Уэст-Бриджуотере до сегодняшнего вечера ни разу не был, в Бриджуотере был однажды — искал работу. Бода и Коаччи? Таких людей не знает. Ни в какой политической партии не состоит. Автоматический пистолет купил давно в Бостоне. Патроны в кармане оказались случайно: недавно купил целую коробку и собирался с друзьями пострелять в лесу.

Допрос закончился, и арестованных заперли в соседние камеры. Забранные решетками лампочки в потолке, деревянная лавка у стены, в углу дырки, заменяющая туалет. Мимо сновали полисмены. Для этих арестованные были предметом любопытства, а зачастую и грубых насмешек. Незнакомые с местными порядками, они попросили одеяла. Полисмен, охранявший камеры, ответил, что, когда их выведут в тир, где им придется исполнять роли живых мишеней, они быстро согреются. Довольный своей шуткой, он расхохотался и повернулся спиной к запертым за решеткой арестантам. А проходивший в это время другой полисмен, услышав слова своего коллеги, достал револьвер и ткнул им между решеток в направлении Ванцетти. Тот не пошевелился. Полицейский смачно плюнул на пол и пошел прочь.

Районный прокурор округов Норфолк и Плимут, в состав которых входили Бриджуотер, Броктон и Саут-Брейнтри, Фредерик Ганн Кацман прибыл в Броктон утром 6 мая, чтобы допросить подозреваемых в попытке ограбления кассира компании «Л. К. Уайт» итальянцев. Ему было под пятьдесят; полный, самоуверенный человек, он одевался всегда, очень тщательно. Добротное, от дорогого портного пальто реглан, шляпа с прямыми жесткими полями, темная тройка в бледно-серую полоску и серый галстук с широкими бордовыми полосами, высокий крутой лоб с коричневатыми пятнами пигмента над выцветшими бровями, водянистые, почти бесцветные глаза, мясистый нос на одутловатом лице с толстыми губами — так выглядел в то утро человек, имя которого через несколько лет облетело весь мир.

Когда-то, окончив вечерний курс Бостонского университета со степенью бакалавра права, мечтая стать юристом, Кацман поступил в одну из известных адвокатских фирм на Пембертон-сквер. Однако для сына мясника, выросшего в беднейшем районе полупромышленного пригорода Бостона — Гайд-парка, стать равноправным членом клана адвокатов, царившего на Бикон-Хилл и Стейт-стрит, было практически невозможно. Быстро убедившись в этом, Кацман покинул неприветливый Бостон и вернулся в Гайд-парк, где создал свою собственную юридическую контору. В ноябре 1916 года он выдвинул свою кандидатуру на пост районного прокурора и был избран. В 1919 году его переизбрали на второй срок. Закон Кацман рассматривал как спортивную игру, а так как он и в свои университетские годы не отличался заметными спортивными качествами, то и здесь считал, что временами допустимо «срезать углы», ведь все равно побеждает лучший, и проигравший поздравляет победителя. И хотя расплатой в этой игре были годы человеческих жизней, а иногда и сама жизнь людей, но были это «другие люди», и игра оставалась игрой.