К 5 июня все американские граждане и иностранцы, проживающие в стране, в возрасте от двадцати одного до тридцати одного года должны были зарегистрироваться. Ванцетти не подлежал призыву, так как еще не подал документы на вступление в американское гражданство. Но, плохо знакомый с американскими порядками, он об этом и не подозревал. Он не хотел воевать, не хотел воевать за посетителей дорогих ресторанов, за спокойствие владельцев фабрики «Кордэдж», за их право на унижение и эксплуатацию таких же, как и он сам. За две недели до срока он познакомился со своим земляком Никола Сакко, и они вместе решили уехать. 30 апреля 1917 года они отправились в Мексику.

Никола Сакко вырос в деревушке Торремаджиоре на берегу Адриатики. Он был третьим из семнадцати детей в семье. Его отец, несмотря на основательное богатство, состоял членом местного республиканского клуба. Старший брат Никола — Сабино был социалистом. С четырнадцати лет Сакко работал в поле. Помогал отцу в делах. Под влиянием старшего брата, мечтавшего уехать в Америку, Никола тоже стал подумывать о том, чтобы перебраться за океан. В апреле 1908 года вместе с отслужившим в армии братом Никола отправился в Америку. Столкнувшись с тяготами эмигрантской жизни в США, Сабино через год вернулся в Италию. Никола остался.

Он быстро понял, что необходимо получить профессию. В это время в Милфорде работала школа, в которой эмигрант мог получить профессию обувщика. И Сакко поступил в эту школу. Три месяца обучения обошлись ему в пятьдесят долларов. Но все это окупилось: став умелым обувщиком, Никола Сакко поступил в Милфордскую обувную компанию и зарабатывал на ее заводе до пятидесяти долларов в неделю. Для эмигранта-рабочего это было большим достижением. Он учил английский язык, живо интересовался жизнью своих земляков. Среди знакомых пользовался хорошей репутацией, хотя многие знали о его радикальном образе мыслей и даже называли «вольнодумцем». Он женился на своей соотечественнице, Розине Замбелли. Зажили они счастливо, но главной их мечтой было возвращение в Италию, на родину. Сакко никогда не считал себя американцем. Резкий контраст между богатством и нищетой, особенно проявившейся в предвоенной Америке, наполнял его горечью. Он все чаще вспоминал солнечную Адриатику, веселые холмы Апеннин, и его тянуло домой. В тринадцатом году он стал членом рабочего кружка, помогал организовывать митинги в соседних городах, распространял радикальную литературу, организовывал сбор средств для нуждающихся рабочих и забастовщиков.

Когда стало ясно, что война вот-вот закончится, Ванцетти и Сакко вернулись из Мексики. Сакко поступил на фабрику «Три-К» в Стаутоне. А Ванцетти, осев в Плимуте, поселился в домике миссис Фортини, купил тачку и стал торговать рыбой вразнос. Бывая в Бостоне, где он закупал у рыбаков товар для своих клиентов, Ванцетти встречался со своим другом — итальянским издателем-радикалом Фелицани, иногда навещал семью Сакко в Стаутоне, Так шла их жизнь до роковой ночи в мае 1920 года.

Судья Тейер в глубине души считал, что при том обороте, какой получило предстоящее дело Ванцетти и Сакко, именно он должен выполнить священную миссию спасения Америки от захлестывающих ее волн радикализма. Поэтому с приближением даты начала процесса он взялся за перо и написал своему приятелю по университету, верховному судье штата Массачусетс Джону Айкену письмо с просьбой назначить его на суд в Дэдхеме. (Через несколько лет, вспоминая об этом, Тейер хвастался одному из своих знакомых, что даже если бы он тогда знал, что кругом «красные» и спасти свою родину он может, лишь подставив себя под их пулю, то он был бы счастлив пожертвовать своей жизнью). Айкен выполнил просьбу Тейера.

Как обычно, суд начался выбором присяжных. Обвинение и защита, да и Тейер, конечно, понимали всю важность состава тех, кто будет выносить вердикт. Поэтому вокруг отбора присяжных разгорелась борьба, результаты которой во многом предопределяли исход процесса, В этой борьбе силы распределились не в пользу защиты: против Мура была комбинация Тейер — Кацман, которые, казалось, великолепно понимали друг друга и знали, кто должен быть в жюри присяжных. Почти каждого кандидата Тейер спрашивал, не является ли он противником смертной казни. Если кандидат был таковым, возмущенный и негодующий Уэбстер Тейер немедленно отстранял его. Если Мур спрашивал предполагаемого присяжного, является ли он противником права рабочих иметь собственные организации, принадлежит ли к профсоюзу или пользуется наемным трудом, Тейер безжалостно отклонял эти вопросы. Уходя на перерыв, так и не выбрав за все утро ни одного присяжного, Тейер зло и довольно громко проскрипел, что не позволит всяким, длинноволосым радикалам из Калифорнии учить себя, как вести судебное заседание.

Местные адвокаты, считая, что Мур понапрасну обостряет отношения с судьей Тейером, пригласили известного бостонского юриста, лектора знаменитой Гарвардской школы права заменить калифорнийца. Проведя несколько часов в зале суда и пронаблюдав за стычками между Муром с одной стороны, и Тейером и Кацманом — с другой, этот юрист с горечью заметил местным адвокатам: «Никогда вам не удастся добиться оправдания этих людей. Судья твердо намерен осудить их… И у вас нет никаких шансов». (Пройдет два года, и этот юрист, Уильям Томпсон, начнет четырехлетнюю борьбу за спасение Сакко и Ванцетти. За эти годы, близко узнав обоих и глубоко полюбив их, Томпсон впервые в своей долгой жизни поймет, что представляет собой американское правосудие, которому он посвятил всю свою жизнь, весь свой незаурядный талант.)

7 июня началось слушание дела. Ванцетти и Сакко в наручниках, в сопровождении трех полисменов в синей форме впереди, трех сзади и двух по обе стороны провели в клетку на скамью подсудимых. Когда их вели из тюрьмы по наводненному полицией и солдатами городу к зданию суда, впереди всей процессии двигался всадник с ружьем; такой же всадник ехал позади. В зале суда появился Тейер, На высоких каблучках он проковылял на свое место так шустро, что его шелковая черная мантия летела за ним подобно уродливому крылу. Первая неделя слушания дела была заполнена техническими деталями, показаниями врачей, производивших вскрытие тел Парментера и Берарделли. Дни тянулись утомительно и нудно. Но именно в эту неделю Комитет в защиту Ванцетти и Сакко активизировал свою деятельность. Появились листовки и брошюры, требующие освобождения обвиняемых и разоблачавшие махинации обвинения. Эти листовки так возмутили судью Тейера, что он не выдержал. Выходя однажды во время перерыва из соседней со зданием суда гостиницы, куда он ходил обедать, Тейер сказал стоявшим рядом с ним репортерам: «Ну, подождите, пока я передам присяжным обвинение, — он погрозил пальцем невидимым радикалам. — Они меня еще узнают!..»

Шелли Ниил, первый свидетель обвинения, рассказал о том, что он делал 24 декабря, как доставил деньги, как увидел бледнолицего мужчину возле дверей Хэмптон-хауса. Ни Ванцетти, ни Сакко он не опознал. Выступили еще несколько свидетелей, которые не могли опознать обвиняемых, так как находились вдали от места происшествия. Все шло по плану, разработанному Кацманом. Большего он ждал от Джимми Востока, который находился в пятнадцати метрах от того места, где упал Берарделли. Машина с гангстерами, похожими внешне на итальянцев, проехала так близко от Востока по Пирл-стрит, что при желании он мог бы до нее дотронуться. Человек, который высунулся из машины с револьвером в руке, был почти рядом с ним, и все же на опознании в Броктоне он не сказал, что это был Ванцетти или Сакко. Не опознал он их и в суде.

Свидетель с фабрики «Слэтер и Моррилл» Льюис Уэйд показал: он не уверен в том, что человек, которого он видел склонившимся над Берарделли, — Сакко. Он рассказал также, что однажды в парикмахерской видел человека, который показался ему именно тем, и с тех пор он перестал считать, что Сакко так уж похож на того гангстера, как ему казалось вначале. Уэйд рассказал в суде, как один из помощников Кацмана — Уильямс — заставлял его дать показания против Сакко. Уэйда отпустили. Когда он выходил, один из полицейских шепнул ему: «Мы с тобой еще потолкуем…» (Через несколько недель Уэйда уволили с работы на фабрике «Слэтер и Моррилл».)