— Нет, по моему мнению. Она совсем не похожа.

— Пуля номер три не была выстрелена из пистолета Сакко. Я не вижу тех отметок на ней, которые соответствовали бы таковым на пулях, выстреленных из этого пистолета во время эскперимента, — заявил второй эксперт защиты, начальник испытательной лаборатории компании «Кольт» Фитцджеральд.

Так закончили свои показания эксперты.

22 июня наступила очередь защиты представлять своих свидетелей, свои контраргументы. И вот тут Кацман полностью оправдал свою славу судебного крючкотвора. Он засыпал свидетелей обвинения градом вопросов, один запутаннее другого. Интерпретировал ответы свидетелей так, что даже присутствовавшие в зале, видавшие виды репортеры судебной хроники изумленно вскрикивали. И как только дело касалось дат, времени или последовательности событий, следовала его знаменитая «мельница». А стоило Муру возразить против формы вопроса или его характера, как судья Тейер, который, казалось, пребывал в старческой полудреме, презрительно скрипел:

— Протест отклоняется… Протест отклоняется.

Неожиданное подтверждение алиби Ванцетти защита получила от двадцатитрехлетнего торговца тканями Джозефа Розена. Розен рассказал, как 15 апреля он встретил Ванцетти в Плимуте, на Черри-стрит и предложил ему отрез недорогого голубого сержа. Он просил за него немного, так как отрез был в нескольких местах побит молью. Вместе они зашли к Альфонсине Брини, с которой Ванцетти решил посоветоваться. Та хорошо разбиралась в тканях, потому что когда-то работала на трикотажной фабрике.

Она посоветовала Ванцетти купить отрез, и тот заплатил Розену двенадцать долларов двадцать пять центов, а потом добавил еще полдоллара, так как торговец заявил, что теряет на такой сделке. Вышли от Брини около двенадцати часов — вскоре раздалась сирена «Кордэджа» и на улицу хлынули люди, торопясь на ленч.

Все утро Кацман посвятил перекрестному допросу Розена. Он спрашивал его о сделках, совершенных 15 мая 1920 года, 15 июня 1920 года, 15 апреля 1921 года и так далее… Он мог продолжать до бесконечности, потому что все протесты Мура судья Тейер величественно отвергал. Но Розен стоял на своем: он запомнил дату встречи с Ванцетти потому, что в то утро его жена уплатила его избирательный налог, и, когда через день он вернулся домой, она дала ему квитанцию. Эту квитанцию Розен предъявил суду.

Показания свидетелей, удостоверявших алиби Ванцетти, не произвели особого впечатления на присяжных этого затянувшегося судебного процесса. Их ценность, столь очевидная для Мура, была в значительной степени ослаблена иезуитскими перекрестными допросами Кацмана, превосходно пользовавшегося попустительством судьи.

Как указывала защита, 15 апреля Сакко был в консульстве. Он ездил узнавать насчет своего паспорта. На запрос, сделанный в письменном виде (клерк консульства, к которому обращался Сакко, ко времени суда в Дэдхеме находился в Италии), был получен ответ, подтверждающий визит Сакко. Однако и здесь знаменитая «мельница», верой и правдой служившая Кацману, не подвела. Клерк запомнил посещение Сакко и его дату из-за того, что тот принес в консульство огромную семейную фотографию вместо маленькой и этим вызвал немало смеха. Кацман предложил клерку перечислить всех лиц, с которыми тот беседовал 17, 18, 19, 20, 21, 24 и 29 апреля, а также 2, 3 и 4 мая, и описать подробно всех этих людей. Задача была заведомо невыполнимой, потому что в те месяцы через консульство проходило немало людей, но все же Сакко он запомнил благодаря истории с большой фотографией.

Пятого июля на свидетельское место вышел Бартоломео Ванцетти. Это был день, которого все с нетерпением ожидали с начала суда. Стражник отомкнул металлическую дверь, и Ванцетти, спокойно переступив невысокий порог, вышел из клетки и, медленно приблизившись к судебному клерку, поднял руку и произнес традиционную формулу присяги. Высокий лоб с глубокими залысинами, сетка морщин у глаз, глубокая складка над переносицей и пышные, обвисающие усы делали его много старше. Выглядел он на все пятьдесят. Одет он был аккуратно: темный костюм, белая рубашка, галстук-бабочка, черная и гладкая, высокий крахмальный воротничок. Говорил он уверенно, мало жестикулируя, на все вопросы отвечал спокойно, без раздражения. Объясняя свое пребывание в Уэст-Бриджуотере в ночь ареста, Ванцетти сказал следующую фразу: «Нам нужен был автомобиль, чтобы перевезти книги и газеты». Опытные журналисты, сидевшие в зале, настороженно взглянули на Тейера, который широко раскрытыми глазами смотрел на Ванцетти. Мур нервно сжимал мундштук трубки. А Ванцетти продолжал рассказывать, как он и его друзья собирались перевезти эти безымянные «книги и газеты» от людей «в пяти-шести городах и отправить их в надежное место, куда не заглянет полиция, и не пойдет по домам тех, кто активно участвует в социалистическом и рабочем движении, не будет конфисковывать эти книги и газеты, не будет сажать людей в тюрьму и высылать».

Это было первое упоминание об участии обвиняемых в рабочем движении, прозвучавшее в суде. То, о чем догадывались или подозревали многие, перестало быть тайной: в Саут-Брейнтри судили двух радикалов. И когда, объясняя причину своих путаных показаний, данных Стюарту, Ванцетти сказал, что «опасался назвать имена друзей и их адреса, так как знал, что почти у всех есть книги и газеты, из-за которых власти могут их арестовать и выслать», Кацман, отстранив своего помощника, принялся допрашивать Ванцетти сам. И первый же удар, который он нанес защите, заставил многих в зале, сомневавшихся в убедительности аргументов обвинения, почувствовать, что над судьбой обоих итальянцев нависла смертельная угроза.

Кацман заставил Ванцетти рассказать о том, как он вместе с Сакко бежал в Мексику. Но когда Ванцетти стал объяснять мотивы своего отказа идти в солдаты, Кацман прервал его и потребовал, чтобы из протокола заседания эта фраза была вычеркнута. Защита пыталась протестовать, но судья Тейер отклонил протест, мотивировка Ванцетти была вычеркнута.[7]

Допрос Ванцетти продолжался полтора дня. Затем показания давал Сакко, Кацман понимал, что более темпераментный Сакко не сможет продержаться так же спокойно, как его товарищ, и решил это использовать.

После выяснения ряда второстепенных подробностей Кацман осторожно подвел Сакко к истории с поездкой в Мексику.

— Вы говорите, что любите нашу свободную страну. Скажите, а в апреле 1917 года вы ее любили? Вам понятен вопрос? Тогда, пожалуйста, отвечайте.

— Я не могу ответить одним словом, — настаивал Сакко.

— Вы поехали в Мексику, — начал Кацман, — чтобы не стать солдатом той страны, которую вы любите?

— Да, — ответил Сакко, глубоко вздохнув.

— Как вы понимаете проявление вашей любви к этой стране?

Сакко молчал. Он знал, что ему ответить на этот вопрос, но барьер чужого, неродного языка преграждал путь его мыслям, не давал им воплотиться в твердые, почти ощутимо жесткие английские слова. Вместо всех певучих, пламенных итальянских слов и точных, звенящих гласными фраз он произнес короткое и безликое английское «Yes» — и сразу же увидел ехидную, заранее приготовленную улыбку Кацмана.

Здесь вмешались представители защиты. Помощник Мура — Джерри Маканарни, представитель респектабельной бостонской адвокатской фирмы, бывший на процессе официальным защитником Сакко, заявил, что он возражает против этих вопросов обвинения. Маканарни, стараясь как можно мягче объяснить политическое положение обвиняемых, сказал, что «этот человек и Ванцетти принадлежат к классу социалистов, что год назад в апреле происходили волнения, людей высылали; тысяча двести — тысяча пятьсот человек были арестованы в самом Массачусетсе».

Уэбстер Тейер его перебил:

— Собираетесь ли вы утверждать, что то, чем занимались подзащитные, было в интересах Соединенных Штатов и было направлено на предотвращение дальнейших преступлений со стороны властей? — Тейер весь дрожал от возмущения, пенсне — съехало с его переносицы и звякнуло о стол.