Лошадка цвета мышки,

И мышка цвета сумерек

Живут себе в домишке

И ждут людей, что умерли.

Давно уже,  до знака,

Когда поперли сволочи...

Была еще собака,

Да надорвалась воючи.

Судьба такая вышла –

Там, где пути заросшие,

Живут лошадка с мышкой,

Пропавшие, хорошие...

Словно мясо с похмелья рубили тупым топором,

Невозможный закат: облака и кровавы, и рваны,

И гремит за рекой, за туманом, знакомо и странно –

То ли дышит война,

           то ли Боженька бродит с ведром.

когда на исходе мира всё становится серым

сирым а точнее всего седым

и то что могу я вспомнить кажется сором

в городе который называет себя содом

никакие ангелы ни один ни двое не обманут время

и даже втроём не удержат качающуюся ось

они сидят вкруг чаши там на стене в раме

и видят нас отчаявшихся насквозь

а четырем ангелам уже дали команду по коням

и старший до блеска начистил свой геликон

однако же когда мы окончательно канем

кто защитит землю если придет великан

пожиратель камней истребитель вод

его звездолёт уже приготовил свои ножи

но мы встанем ряд за рядом во имя того

кто дал нам свободу воли и право на жизнь

Этот пёстрый свет в окне,

Этот гомон из-под спуда...

С нетерпением посуда

Век вызванивает мне.

Синтетическая ель

Трудно выпускает корни,

За стеною ветер горний

Бьёт в невидимую цель.

Полуспим в своём тепле,

И приходят ниоткуда

Новогодние причуды,

Джингл беллс и сладкий хлеб.

Не споткнись о свой порог,

Уходя в другое время.

Как бы ни был ты со всеми –

Остаёшься одинок.

Всё же, всё же, всё же, всё...

Нам даны судьба и утро,

Новый день, смешной и мудрый,

Непременно нас спасёт!

Я прочерк между прошлым и былым,

И проступают лица через дым,

Которые и вспомнить-то не просто –

Оплывшие, как свечи на ветру...

Я к ним приду, я ради них умру,

И в этот ряд я встану не по росту.

Но как же коротка моя черта,

И не успел я, в общем, ни черта,

Немного же пайка нам дали в руки!

Хотя пока не оборвался звук

И нас еще не взяли на испуг

Смешные погребальные старухи.

И сладок воздух, и вода вкусна,

И я еще так много не узнал,

И столько не расслышал между строчек.

Простите, что не рвется эта нить,

Но буду я судьбу благодарить

За долгое пространство многоточий...

На асфальте прогоревшем,

на перроне одуревшем,

в чахлом парке у сосны –

Здесь мои больные сны.

Корни - в гравии колючем.

Радуюсь тягучим тучам.

Лучший воздух – выхлопной...

В скорлупе своей квартиры

я в душе латаю дыры,

и вороний гомон сирый

не умолкнет надо мной.

Город, яростный калека,

город гнет через колено,

и меня клеймом калёным –

так, что пахнет шашлыком,

приучил к своим законам

и закрыл своим замком.

серой шинелью седого заката

то ли задушен, а то ли укрыт,

дышит простужено город горбатый,

снегом забиты дворы.

город, Башмачкин, последний из крайних,

кем ты ограблен, унижен и смят,

что тебя мучает, гложет и ранит –

в этой шинели до пят.

посвист разбойный ночного трамвая,

поступь железных твоих патрулей,

город, Башмачкин, они не играют,

прячься скорее во мгле.

там не настигнут тебя, не разрушат,

жди, затаись, помолившись за нас...

может, утешит убитую душу

розовый утренний час!

С ума сбредаю, сумасброд.

Весна. Ворота. Поворот.

И мокрый снег за поворотом,

И ветер лупит по воронам,

И крутит серое перо.

А где-то хохот ледохода,

И женщины, кляня погоду,

Спешат и прячутся в метро.

Гляжу им вслед, себя стыжу,

И по воде, подобно Богу,

И, аки посуху, дорогу

На красный свет перехожу.

Милиция моя, прости,

И не грози законной карой.

Зеленым светом освяти

Меня, и снег, и тротуары,

И все что встречу на пути…

У памятника Пушкину я Соню ждал и Лену,

У памятника Пушкину я вкусный пил «Агдам»…

Как говорится, было нам и море по колено,

Мальчишки этих странных лет – умны не по годам.

Не отломила нам судьба элитного лицея,

Но воздух века был шипуч, куда «Мадам Клико»!..

И мы пьянели без вина, смешные лицедеи,

Стихи читая до утра, свободно и легко.

У памятника Пушкину чудил Губанов Лёня,

И все тянул безмерных строк серебряную нить…

Каким же был я в те года живым и окрылённым,

И стоило, признаюсь вам, тогда на свете жить!

В подвале, там, на Руставели,

Где меньше пили, больше пели,

Где я простужено сипел,

Ираклий к дамам крался барсом,

И Заза неподкупным басом

Как сами горы, мрачно пел.

Вода со вкусом земляники,

На стенах сомкнутые лики

Людей, зверей и вечных лун...

Дато был сед, а Важа – юн.

И шашлыки нам нес Левани,

Мераб с Нодаром наливали

И выпевали каждый тост!

Алаверды от Амирани –

Мы пели, словно умирали.

Шота был строен, Цотне – толст...

Но видел я в дверную щелку:

Варилось время, как сгущенка,

И там, на дальнем рубеже,

Железный век спешил к закату,

И эти чудные ребята

Вошли в историю уже.

Но если ночь моя бессонна,

То вспомню я Виссариона,

Тенгиза, Джабу и Беко....

И отпадет с души короста,

И уходить мне будет просто,

И жить по-прежнему легко.

мне возвратиться в Ленинград как видно не дано

я был бы рад и нет преград но кончилось кино