И в это время я услышал по лестнице грохочущий топот сапог.

Я быстро задул лампу и стал к стене у дверей.

В комнату ворвались двое, а я в это время — в дверь — и с силой захлопнул ее, и вниз по лестнице.

Через полчаса, когда я явился с патрулем, сержант с фонариком поднялся первый, за ним я и боец, никого уже не было, ни девушки, ни мертвеца, только чадный запах потушенной керосиновой лампы.

Сержант поглядел на меня с ухмылкой:

— А может, то показалось вам, товарищ капитан?

Но боец вдруг сказал:

— Нет, я знаю, то бандеры гоняются за офицерской формой, а на девчонку ловят, как на блесну.

С художником Миллионщиковым случилась неприятность. Спускаясь по лестнице после ужасного собрания секции живописцев, на котором распинали его нашумевший натюрморт «Розы и синие персики», он привычным жестом нащупал на руке место, где пульс, и пульса не обнаружил. «Потерял пульс! Нет пульса!»

Миллионщиков прибежал домой и стал измерять давление. У него был личный аппарат, и он даже художественно вычерчивал ежедневный график своего давления, хотя врач предупредил, что когда-нибудь кончится это плохо, пусть лучше аппарат продаст или подарит общественной организации.

На этот раз Миллионщиков не вошел, а ворвался в кабинет к врачу и закричал:

— Доктор, у меня двести пятьдесят на сто восемьдесят!

Старый доктор взглянул на него и спокойно сказал:

— А вы помножьте и потребуйте в валюте.

Миллионщиков растерянно сел.

— О, молодежь! — сказал доктор.

— Посмотрите, — попросил Миллионщиков.

— А что, смотреть, сердце — молот, легкие — мехи.

— Но щемит.

— Марафон в шесть утра на шесть километров.

— Но болит.

— Еще рубка дров хороша.

— Но послушайте.

Доктор взял стетоскоп, стал слушать.

— Да-с, в постельку, — сказал он, — валокординчик.

— А гимнастика?

— Гимнастика? Можно. Пальцевую, полторы минутки.

— …Ироничный такой, — жаловался Миллионщиков, — прописал положительные эмоции. А где их взять? Представить себе, что я получил Нобелевскую премию? Что я еду на Лазурный берег?

Раньше, наработавшись и намаявшись кистью или резцом, набегавшись по заседаниям художественных советов, Миллионщиков поздним вечером, только прикоснувшись ухом к подушке, будто на ракете прилетал в солнечное, звонкое и радостное утро.

А теперь ночь похожа была на поездку в старом, захолустном узкоколейном поезде с бесконечно длинными, нудными остановками, и пахло табаком, хлоркой, детскими пеленками, и к утру он был разбит, сердитый, с тяжелой головой и сердечной болью.

Теперь он только и думал о сне, или, как говорили врачи, зафиксировался на этом.

Читая художественные произведения, роман или повесть, Миллионщиков с острым любопытством вычитывал все о сне, и, если кто из героев крепко, беспробудно спал, ему хотелось узнать, как он этого добился, а если у кого была бессонница, — это его успокаивало, что он не один на свете такой.

Встречая знакомых, он сразу же сообщал, как-то даже хвастливо:

— Я теперь зафиксированный.

И, оказывается, все были зафиксированные. Нашлась масса знатоков, заслуженных деятелей бессонницы, иные уверяли, что не спят уже десять, двадцать лет, другие, что вообще они всю жизнь не спят и все знают, собаку на этом съели.

— Знаете, что очень хорошо помогает: считайте слонов. Вот — один слон, представьте себе хобот, голову, уши, туловище, ноги, хвост. Потом — второй слон, третий. Это очень успокаивает.

Миллионщиков спрашивал:

— А до каких пор считать?

— Хоть до миллиона, пока не заснете. А проснетесь, пососите сахар. Вот это двигательное движение прекрасно помогает, и вы снова проваливаетесь в бездну.

— Ну? — удивлялся Миллионщиков.

Другие советовали:

— Представьте себе реку, поле, луг, жужжат пчелы, летают мотыльки. Будете спать, как ребенок.

Но Миллионщиков все не спал. Сначала он принимал капли Зеленина, димедрол, адалин, а потом пошел нембутал, ноксирон, люминал. И однажды, заснув тяжелым сном, увидел, что он принял пачку люминала прямо в упаковке, и ему казалось, что он умирает.

Теперь Миллионщиков у всех выспрашивал рецепты и гонялся за новыми снотворными, и ему казалось, что чем оно дефицитнее, тем сильнее и лучше на него подействует, и стоит только его достать, уже от одного вида он станет спать. И когда в моде стал андаксин, он жрал его, как шашлык.

Наконец кто-то посоветовал Миллионщикову лечение словом.

Это была новая чудесная больница в молодом зеленом парке, вся из стекла, похожая на город солнца Кампанеллы. И Миллионщиков приободрился.

В огромном, залитом светом модерновом холле, с мягким, бесшумным, цветным пластмассовым полом, в углу была встроена самодельная, крашенная белилами проходная с микроскопическим окошком, из которого не видная никому женщина голосом пограничника произнесла:

— Паспорт!

Миллионщиков покорно сунул в щель паспорт и стал ждать. Пограничница ушла что-то выяснять, а может, как раз наступил обеденный перерыв и она в своей будке заправлялась всухомятку, а может, она просто забыла о нем и в это время вязала кофточку по рисунку журнала «Болгарская мода».

Миллионщиков робко постучал в закрытое окошко и сказал: «Послушайте…»

— Не стучите, я не глухая! — ответили оттуда. — Психи! — и с этим словом с громом выдвинулся фанерный инкубаторный ящичек и в нем пропуск.

Гардеробщица властным, незаискивающим голосом, которым говорят служащие больниц, судов и жилищных органов, скомандовала: «Пропуск!» — выхватила из рук Миллионщикова пальто и выкинула на барьер белый халат.

У кабинета «Гипноз» была очередь, как в салон красоты. Миллионщиков удивился и покорно спросил: «Кто последний?»

Обессиленный ожиданием и волнением, он сидел, потеряв ощущение времени, пока наконец няня, взяв его, как ребенка, за руку, ввела в темный, какой-то ночной жуткий кабинет, где он увидел толстого, с лоснящимися щеками гипнотизера, одетого по-старинному в тройку.

Гипнотизер стоя что-то спешно дожевывал, и на жилете были крошки, и в лежащей на столе сальной бумажке были крошки, и Миллионщикова поразило, что гипнотизер питается, как все люди, перехватывая между двумя сеансами гипноза бутерброд с ливерной колбасой, и у него сразу пропал тот фантастический строй мыслей, с которым он шел в этот удивительный кабинет.

— Это ваша картина «Розы и синие персики»? — спросил гипнотизер. — Вы талант, вам нечего беспокоиться за будущее. Это я вам говорю.

Гипнотизер усадил художника на круглую белую табуретку посреди кабинета, сам стал у стены, сложил руки и приказал:

— Закройте глаза!

Автор картины «Розы и синие персики» закрыл глаза.

И все пошло абстрактными кругами, и из этих кругов вдруг, будто с того света, дошло:

— Скажите: «Мне хорошо!»

— Мне хорошо, — бездумно повторил Миллионщиков, чувствуя, как бешено бьется сердце.

Он ожидал, что сейчас его коснутся магнетические токи и он потеряет свою волю и растворится.

— Мне очень хорошо! — приказал голос.

«Еще очень», — ворчливо подумал Миллионщиков, но все-таки покорно, громко и глупо повторил:

— Мне очень хорошо!

— Я спокоен! — утверждал голос из темноты.

«Да, черта с два», — подумал Миллионщиков, чувствуя, как пульс бьется в висках, в затылке, в кончиках пальцев, и печально повторил:

— Я спокоен!

— У меня нет никаких забот! — сказал ликующий голос.

— У меня нет никаких забот, — тупо повторил Миллионщиков и тут же вспомнил, что художник Краснов назвал его за новую картину «Фиолетовые кони» подонком декаданса, что шубу жены побила моль и у нее «мозговые явления»…

Из этих горестных раздумий, из списка благодеяний жизни его вывел приказ:

— Откройте глаза!

Миллионщиков с усилием разлепил веки и взглянул на гипнотизера.

Проклятый, он снова жевал, пот струился с его лица.