На востоке, куда держал курс корабль, было еще темно, и только с трудом различался далеко, очень далеко огонек, приветно горевший в ночи.

Матрос Акулов считал себя опытным подводником: он уже третий месяц ходил на своей «щуке», не один раз погружался, участвовал в атаках и даже леживал на грунте. Чем не подводник!

Лодка была боевая — она прошла всю войну, и краткая история ее сражений и побед была хорошо известна не только тем, кто проделал войну на корабле, но и молодым матросам, которые пришли сюда недавно… День был солнечный, ясный, и золотые зайчики прыгали в синем спокойном море. В другое время Акулов безмятежно наслаждался бы такой погодой, сейчас он был недоволен.

«Теперь бы волнение балла на три, да волна — в самый бы раз»,- подумал Акулов. Он огляделся. У основания рубки сидела маленькая группа; курили и разговаривали, Акулов завистливо посмотрел, но подойти не решился. Тут были ветераны корабля — старшина моторной группы Алексей Шелест, когда-то принимавший новенький корабль и не покидавший его до сегодняшнего дня, старшина электриков Иван Привалов, лучший специалист своего дела во всем дивизионе, Никита Громов, старшина артиллерийской группы, и еще два старших матроса — все украшенные ленточками орденов и медалей, все воевавшие на том самом корабле, который теперь так мирно шел по морю. Привалов показывал рукой на север и что-то говорил. Остальные слушали. Громов густым своим голосом перебил Привалова.

— Здесь, здесь и было,- с досадой сказал он.- Шли под перископом, а когда увидели, что транспорт один идет, — переход-то короткий, он и надеялся проскочить,- всплыли, и командир приказал потопить немца артиллерийским огнем. А тут вдруг «Юнкерсы». Едва успели погрузиться.

— И немец с нами,- со смехом добавил Шелест.- Все же успел ты, Никита, доканать его.

— Не оставлять же его,- ворчливо ответил Громов,- а торпедировать времени не было, в последнюю секунду и потопил снарядом.

Они некоторое время курили молча. Лодка тихо скользила по морю. Командир лодки капитан 3 ранга Щеголев п еще два офицера стояли на мостике и о чем-то оживленно говорили. Время от времени командир поднимал к глазам бинокль и внимательно вглядывался в даль.

…И Акулов увидел па горизонте черную точку. Она росла чрезвычайно медленно.

Сигнал боевой тревоги и затем стремительное очищение палубы, команда к погружению и само погружение последовали с такой быстротой, что Акулов был ошеломлен. Он видел, как бывалые старшины и матросы с бешеной быстротой спускались в люк, и суровое выражение их лиц, отточенные и в то же время молниеносные по быстроте движения заставили сильнее забиться его сердце.

«А может быть, и в самом деле случилось что-то опасное и грозное, может быть, и впрямь опасность грозит кораблю?»

Он делал свое дело, как и другие, и когда уже был в центральном отсеке и бросился оттуда на свой пост и моторное отделение, когда с той же отчетливой, почти непостижимой быстротой была задраена крышка выходного люка и корабль, приняв водяной балласт, опускался в глубь моря, когда Акулов широко и облегченно вздохнул, уверенный, что все выполнено, он вдруг ощутил глухой, но сильный удар, и в то же мгновение лодка качнулась, дрогнула и быстрее пошла вниз. Он невольно ухватился за переборку и взглянул на своего старшину Шелеста.

— Глубинная бомба,- пояснил Шелест.- Что, ни разу не приходилось слышать? Погоди — еще услышишь…

Он точно напророчил: второй взрыв чуть отдаленнее первого, но все же достаточно сильный опять качнул лодку.

Матросы работали на своих боевых постах. Внезапно погас свет. Шелест приказал включить аварийное освещение. И эта минута черной тьмы, н грозная, подводная тишина, и сознание, что над ним сомкнулась тяжелая водная толща, и неясная какая-то тревога — все это надолго запомнилось Акулову.

Лодка все погружалась, тускло светили аварийные лампочки, какой-то неприятный скрежет донесся с правого борта, и у Акулова вдруг мелькнула мысль: с кораблем что-то случилось. Он жадно вглядывался в лицо Шелеста и старшего матроса Рогова — он верил их опытности, но лица их были суровы и сосредоточены, как всегда, когда эти люди были на своих постах. Блеснул яркий луч фонарика, в отсек быстро вошел Щеголев. Командир хмуро огляделся. Шелест подошел к нему с рапортом, и Щеголев, кивнув головой, отрывисто сказал:

— Выяснить все возможные повреждения. Наверху нас стерегут. Каждый неосторожный стук может быть услышан противником.

Киль лодки зашуршал о грунт. Толчок был слабый, почти незаметный, но Акулов с особой остротой ощутил его. Все отсеки были задраены, на корабле царствовала особая, напряженная тишина, когда каждый звук кажется предвестником удара, который может обрушиться на лодку.

Акулов знал, что войны нет, что действительное нападения на их корабль невозможно, что глубинная бомба, брошенная своим же охотником, разорвалась на безопасном расстоянии, но он не мог отделаться от какого-то грозного ощущения опасности: вот сейчас опять разорвется, уже близко, еще одна глубинная бомба, дрогнет корабль, и случится то, чего не предвидели ни командир, ни другие офицеры, ни мудрый, опытный старшина Шелест…

Тянулись долгие, томительные минуты. Было приказано не ходить, не шуметь. Акулову показалось, что прошло уже несколько часов. Он дышал с трудом, воздух будто стал тяжелым.

«Да нет, не может быть,- подумал он,- с чего бы это воздуху не хватать? Ведь мы же на учении…»

И, точно подслушав его мысли. Шелест негромко сказал:

— Воздух экономьте, ребята. Еще не знаем, сколько нам Придется пролежать на грунте. Не скоро еще, может, всплывем…

«Как не скоро? — подумал Акулов. — А если воздуху не-хватит? Как же можно? Или он так говорит?»

Главстаршина похоже не шутил. Лицо у него было хмурое. В серых глазах — холодный блеск.

Война, настоящая война! И опасность, как па войне, — каждое неосторожное движение может повлечь атаку противника, новый удар глубинной бомбы.

В эту минуту молодой матрос Синюхин, белобрысый паренек, одновременно с Акуловым пришедший на корабль, тихо сказал:

— Вроде дышать трудно, товарищ главстаршина. Долго еще нам на грунте оставаться?

Шелест ответил не сразу. Он внимательно, точно оценивающе оглядел Синюхнна — всего, с ног до головы.

— В сорок третьем году пришлось еще дольше лежать,- медленно сказал Шелест.- И сейчас воздух, которым мы дышим, по сравнению с тем, что тогда был, сладкий, как патока. Мы тогда рты, как рыбы на песке, открывали… Однако никто не спрашивал, скоро ли всплывем. Вот какие дела бывают на корабле. И ничего, простым счетом, ничего.^-

Синюхин сконфуженно молчал, потом оглянулся на товарищей. Шелест тихо возился у моторов, двигался так легко и уверенно, что, глядя на эту сильную, ладную фигуру, Акулов вдруг подумал, что со старшиной не пропадешь, зря он и Синюхин тревожатся. Он придвинулся к Синюхину, улыбнулся ему, н тот радостно, чуть искательно закивал ему головой.

— С непривычки,- прошептал Акулов на ухо товарищу,- а так ничего…

— Конечно, ничего, — тоже шопотом ответил Синюхин. — Я, понимаешь…

Он не успел досказать — старшина бросился к телефону. Он что-то ответил в трубку и приказал отдраить дверь.

В отсек неторопливо вошел командир, внимательно оглядел людей и отдал распоряжения к всплытию.

— Ну что, — спросил он Синюхина, может быть, потому, что у матроса было бледное лицо,- как чувствуете себя?

— Отлично, товарищ капитан 3 ранга.

Щеголев подошел к Шелесту, что-то сказал ему. Старшина вытянулся, ответил:

— Есть, будет выполнено…

«Ну вот, все кончилось.- торопливо подумал Акулов.-Сколько все же мы пролежали на грунте? Часа три или больше?»

И, слушая слова команды, радостно бросился к своему месту — да, да, как хорошо, что все кончилось, что сейчас они всплывут.

И тут произошло нечто неожиданное. Уже была дана команда продуть цистерны, уже лодка подымалась кверху,- и вдруг Акулов почувствовал, что палуба уходит из-под его ног. Он сначала не понял, что происходит, и инстинктивно ухватился за поручни у мотора. Лодка погружалась с дифферентом на нос. Взглянув на Шелеста, Акулов подумал, что сейчас корабль станет на попа и перевернется вверх килем, потухнет свет, станут моторы… А старшина, что делает старшина?