Однако из-за маниакальных чисток второй половины 1930 годов, нанесших непоправимый урон промышленности, высшему командованию Красной Армии и самой партии, многие члены советского Олимпа были преданы забвению так же скоропостижно, как и возвеличены. Мобилизация «личным примером» в значительной степени осложнялась внезапным арестом или исчезновением прославленных рабочих, руководителей, партийных чиновников и военных командиров — возможные в сложившихся обстоятельствах события, которые требовали в краткосрочной перспективе переиздания многих канонических пропагандистских материалов, а в долгосрочной — угрожали гибелью всему советскому пантеону.

В конечном счете, следствием кризиса стала глубокая трансформация демографического состава официального пантеона. Если до чисток особое внимание партийной линии к руссоцентричным темам и знаковым фигурам из царского прошлого перекрывалось популяризацией советских героев Гражданской войны и текущего социалистического строительства, то гибель во время чисток 1936-1938 годов многих выдающихся личностей чрезвычайно ослабила подобные пропагандистские усилия. После истребления «советских патриотов» (Постышев, Косиор, Косарев, Ходжаев, Тухачевский и др.) в пантеоне остались главным образом традиционные русские национальные герои (Александр Невский, Петр, Пушкин) и горстка революционеров (Ленин, Сталин, Фрунзе, Щорс), многих из которых уже не было в живых более десяти лет. Сложившиеся обстоятельства заставляли фактически неизбежно полагаться на традиционных русских героев, поскольку они были столь же узнаваемы для своих советских современников и не рисковали разоблачением как враги народа

Значимость происходящего трудно переоценить. Особенно ярким примером, позволяющим оценить идеологические изменения произошедшие с 1937 года, является тот факт, что в 1939 году Сталин сам потребовал произвести ревизию официальных представлений о советском патриотизме [202]. На его воззвание «развивать и культивировать» патриотизм ответил в 1940 году Калинин; по его словам, советский патриотизм является по своей сути чувством гордости и лояльности, объединившим с середины XIX в. как русских, так и «наиболее сознательные элементы угнетенных национальностей» под передовым знаменем русской «национальной культуры» [203]. Национал-большевистская риторика подобного толка показывает, насколько нечетким в результате чисток оказалось деление на до– и постреволюционные периоды. Она также отражает новое центральное положение русского народа как «первого среди равных» в советской семье народов.

Будучи скорее прагматическим, чем неподдельно националистическим, идеологический поворот позволил в течение почти всей второй половины 1930 годов открыто продвигать возникающие этатистские призывы вместе с культом личности Сталина и медленно исчезающей интернационалистической этикой. Созданная для пропаганды государственного строительства и обеспечения массовой лояльности режиму, национал-большевистская линия впервые была четко сформулирована в учебнике истории Шестакова. В этом смысле вполне разумно рассматривать выпуск «Краткого курса истории СССР» как веху, ознаменовавшую завершение десятилетних поисков полезного прошлого партийным руководством.

Выпуск «Краткого курса истории СССР» Шестакова в 1937 возвестил о своего рода идеологическом перевороте; его можно оценить, лишь тщательно проанализировав использование этого учебника. Где по нему учились? Насколько глубоким и всеохватным оказалось его действие на общество? Насколько он определил идеологическую программу советского общества в эти годы? Для ответа на поставленные вопросы необходимо исследовать проникновение патриотических тем и системы образов в советские средние школы и кружки партучебы во второй половине 1930 годов Рассмотрение этих идеологических площадок крайне важно, чтобы определить степень влияния обозначившейся после 1937 года национал-большевистской линии на советскую систему образования.

В середине 1930 годов все сферы советского общества находились в глубоком кризисе — народное образование не было исключением. Причинами низкой успеваемости в общеобразовательных школах в 1936-1937 учебном году, равно как и в предшествующие годы, называли плохое преподавание, низкое качество учебных материалов и нехватку указаний от местных органов народного образования [204]. При недостатке надежных методических руководств для преподавания политически важных предметов, таких как история, плохо подготовленные учителя пребывали в глубокой растерянности, пока их более находчивые коллеги втихомолку просматривали учебники, изданные еще при царе [205].

Из-за повсеместного распространения таких проблем в первой половине 1930 годов, партийная верхушка стала надеяться на традиционные стандартные учебники и методические материалы как на своего рода панацею. Однако разработка учебников оказалась совсем непростым делом в гиперполитизированной атмосфере 1930 годов. Череда неудач с написанием новых материалов даже подвигла партийное руководство в начале 1937 года к рассмотрению возможности переиздания дореволюционных, «буржуазных» учебников, чтобы на время удовлетворить потребности образовательных учреждений [206]. Последующее заявление о выходе давно ожидаемого «Краткого курса истории СССР» Шестакова в назначенное время к началу 1937-1938 учебного года вернуло надежду, — как партийной верхушке, так и простым учителям, — на то, что в преподавании истории скоро будет наведен порядок. 1 сентября 1937 года газета «Правда» посвятила этой проблеме статью, полную драматических высказываний: «Перед советской школой и ее учителями стоят задачи огромной государственной важности. 30 миллионов школьников надо воспитать в духе беспредельной любви к родине, преданности партии Ленина-Сталина» [207]. Шестаков объяснил центральную роль истории в этом процессе годом позже, наводя глянец на введение к собственному учебнику; по его словам, «кто знает историю, тот лучше поймет и теперешнюю жизнь, тот лучше будет бороться с врагами нашей страны и укреплять социализм» [208].

Хотя Шестаков и подчеркивал важность социалистических идеалов, все внимание после выхода учебника сразу же сосредоточилось на практических сторонах новой учебной программы. Высокопоставленные чиновники, например О. Ф. Леонова, депутат Верховного Совета и директор московской школы № 175, с энтузиазмом восприняли новую учебную программу и ее особый акцент на воодушевляющие своим примером личности, даты и события. Описания героизма и борьбы могли, по словам Леоновой, через заключенный в них патриотический призыв завоевать сердца и умы учащихся [209]. Стенограмма урока 1938 года наглядно показывает, как именно должен был происходить учебный процесс по мнению таких, как Леонова:

«Учитель: Главное здесь — опричнина, борьба с боярами. Иван IV здесь до некоторой степени завершил то дело, которое делали его предшественники, начиная с Калиты. Главная задача их деятельности была какая?

Ученик: Укрепить свою власть?

Ученик: Завоевать земли побольше?

Ученик: Объединить много княжеств в одно Московское государство?

Учитель: Объединить много княжеств и создать одно Московское государство. Первого объединителя как звали, Соня?

Ученик: Иван Калита.

Учитель: Да. Объединение княжеств начал Иван Калита и закончил Иван III, а Иван IV расширил и укрепил Московское государство еще больше. Он уничтожил самостоятельность отдельных князьков. Эти бояре своей вотчине чувствовали себя как независимые государи, они богаты, могущественны. Иван IV забрал их землю себе, самостоятельность уничтожил. Сделал так, что государство действительно стало единым. Теперь государство объединяется в руках единого московского государя. Это нужно было сделать потому, что иначе государство могло развалиться на отдельные мелкие части» [210].