Неожиданно на веранде послышались шаги: это вернулся мой разведчик и сооб­щил, что люди, лучше всех знающие толк в черепахах, живут в деревне, в девяти ми­лях западнее по побережью. Я поблагодарил и сказал, что наутро отправлюсь к ним. Он стал объяснять, какой тропой надо идти, но тут я увидел на столе половину моей макрели, и нашей беседе наступил конец.

Ранним утром следующего дня, оставив в конце дороги свою маленькую англий­скую автомашину, я отправился дальше по каменистой тропе. Продвигался я очень медленно — мне нигде не приходилось видеть таких чудесных пейзажей, как на се­верном берегу Тринидада, между Матло и бухтой Маракас. Тропа тянулась через оголенные ветром кустарники высотой по пояс человеку, шла вдоль возвышающего­ся, как башня, мыса, вилась по ущельям мимо высоких и гладких, как стена, высту­пов джунглей, затем падала книзу и проходила вдоль берега, поросшего пальмами, и наконец привела меня к невидимой издали бухточке. Я невольно залюбовался голу­бой заводью бухты, в теплую, кристальную воду которой вливался поток свежей, при­несенной с гор ледяной воды. Здесь жили маленькие лягушки и крабы, и молодь бар­ракуды бросалась на вертящихся юлой жуков.

Это был неторопливый переход. В конце концов я добрался до поселка, состояв­шего из нескольких лачуг. Передо мной возникли крошечные, обожженные солнцем хижины с высокими, островерхими крышами, как у домиков Диснея. Они располага­лись вдоль склона горы, среди пальм и хлебных деревьев. Внизу виднелась не­большая глубокая и узкая, как фиорд, бухта, заканчивавшаяся среди гранитных вы­ступов песчаным полукругом. Я увидел с десяток лодок, находившихся в различной степени готовности к выходу в море. На одни еще только ставили треугольные пару­са, другие же с лохмотьями вместо кливера держались подальше от берега, так как ветер продувал бухту насквозь, третьи скользили между высокими скалами, а одна лодка просто качалась на волнах залива. С тропинки, проходившей высоко над бере­гом, мне был виден лежавший на песке челнок. Три человека собирались сдвинуть его в воду.

Наклонившись над обрывом, я прокричал людям приветствие. Вероятно, я пока­зался им необыкновенным существом, вдруг появившимся на тропинке: белый, изма­занный глиной, обвешанный сумками. Но здешние жители преисполнены доброжела­тельности и умения соблюдать приличия. Эти свойства они черпают из моря точно так же, как бедняки приобретают их от земли. Какой‑то миг они безмолвно глядели на меня, а затем старый человек, стоявший по колено в воде, сказал:

― Добрый день, сэр!

― Здесь кто‑нибудь промышляет черепах? — спросил я.

Люди снова взглянули на меня, а потом стоявший вводе человек переспросил:

― Что вы сказали, сэр?

― Вы ловите здесь черепах?

― Черепах? Иногда мы их ловим, сэр…

― Хорошо. Тогда скажите, сколько пород черепах вы ловите?

Я всегда так спрашивал: без всяких обиняков. И на протяжении доброй тысячи миль ничего не слышал о ридлеях.

Все трое начали о чем‑то говорить между собой, но так тихо, что за шумом прибоя я не мог разобрать слов. Они пытались сосчитать на пальцах, но, видимо, никак не могли прийти к соглашению. В конце концов те двое, что раньше не обращали на меня внимания, посмотрели наверх и сказали что‑то громко, но непонятно.

― Что вы сказали? — крикнул я.

Один из них уставился на меня, потом пожал плечами, ухмыльнулся и принял очень важный вид. Я так и не понял почему.

― Он сказал насчет черепах, сэр… — пояснил старик.

― На каком языке он говорил? — спросил я.

― На местном… — ответил он.

― На каком местном?

Тут началось бормотание, обмен мнениями вполголоса. Затем старик снова по­смотрел на меня.

― На французском, сэр. Он говорил по–французски…

Неожиданно оба рыбака схватили старика за плечи и начали с жаром отчитывать. Затем все трое успокоились, посмотрели на меня, и тот, что стоял в воде, снова заго­ворил.

― По–карибски, сэр. Они говорят по–карибски. Мы называем этот язык местным [4].

Тут я призадумался.

― Хорошо! А как насчет черепах? Вы обещали мне сказать, какие здесь ловятся. Решили вы что‑нибудь?

Мы ловим пять различных черепах, сэр.

― Превосходно… — начал я, но тут меня словно камнем ударило, и я крикнул: — Пять! Вы сказали, пять?!

На этот раз старик посмотрел на меня с недоумением. И остальные тоже. Я понял, что веду себя неприлично. Чтобы сгладить впечатление, я начал отхаркиваться, пле­вать и вести себя очень непринужденно.

― Отлично! Пять, значит… — сказал я. — Какие же эти пять пород? Во многих ме­стах ловят только четыре. Какие вы ловите?

― Четырех‑то мы часто видим. Мы ловим биссу… Знаете такую, сэр?

― Биссу, знаю. А вы ловите кожистую?

― Это какая же?

― Такая большая, черная, с хребтом. Самая здоровенная. Лут…

― Да, сэр, луг… только мы называем ее черепаха Ориноко.

― Правильно! Затем вы ловите зеленых.

― Ваша правда, сэр.

― Затем логгерхедов.

― Да, логгерхедов. Но мы ловим их только в глубоких водах.

Тут я перевел дыхание. В услышанном не было ничего загадочного; тайна должна была раскрыться сейчас.

― Хорошо, — сказал я. — Ну а еще какая? Как называется еще одна порода?

― Батали, сэр.

Остальные закивали головами, а губы их сложились так, будто они произносят слово «батали».

― Батали? — переспросил я. — Что это за батали?

― Я такой не знаю. Как она выглядит?

И тут он мне все объяснил:

― Маленькая черепаха, сэр, серого цвета. У нее круглый панцирь и большая, как у логгерхеда, голова. Батали появляется здесь не всегда, только когда паводок на Ори­ноко слабый, а течение с моря сильное. Это дурная черепаха, сэр. Она царапается, и кусается, и не желает лежать на спине.

― Поняли ли вы, что говорил мне этот человек?!

А он продолжал:

― Здешний народ называет ее «разрыв–сердце» черепаха, так как у нее разрыва­ется сердце, когда она попадает на палубу. Батали — плохая черепаха, она не выно­сит перевозки. Мы не можем довезти ее до дому. Да и ловим мы их мало: три–четыре за весь сезон, и только при сильном морском течении.

Те же самые слова были произнесены восемнадцать лет назад в тысяче миль от­сюда. Этот стоявший в воде человек доказывал, что ридлеи водятся у берегов Три­нидада! Может быть, он кое в чем и ошибался или морочил мне голову выдуманны­ми, не соответствующими его познаниям подробностями, но он доказывал, что рид­леи появляются на здешних берегах так же, как, скажем, на побережье Англии.

Как же попали ридлеи на остров Тринидад?

Так как в Карибском море нет ридлей, да и нет отклоняющегося к югу течения, ба­тали на Тринидаде могли появиться только из Атлантики. Морское течение, о кото­ром упоминал старик, частично образуется из Северного пассатного течения, перехо­дящего затем в Гольфстрим, а частично из Южного пассатного течения, являющегося продолжением Бенгальского течения, которое идет от берегов Юго–Западной Афри­ки. Ридлеи могут попросту застрять в водах Гольфстрима, когда это течение несколь­ко отклоняется к югу Европы, плыть до Азорских островов — последнего места, до которого мы можем проследить их путь. А затем вместе с течением, движущимся на запад, в направлении Бразилии, они вновь пересекают океан и доплывают до Трини­дада.

Но, может быть, тринидадские черепахи вообще не принадлежат к ридлеям Гольфстрима, а являются породой, которая обитает вдоль западных берегов тропи­ческой Африки? Для этой африканской группы ридлей характерны шесть или семь больший чешуй с каждой стороны панциря, в отличие от пяти чешуй у черепах Мек­сиканского залива. Было бы очень просто установить, что представляют собой три­нидадские батали, если бы я мог увидеть хотя бы одну–единственную.

Вот те размышления, которым я предался на каменистой тропе, как только ко мне вернулось самообладание.

― Скажите, не могли бы вы показать какой‑нибудь старый панцирь этой самой ба­тали, — сказал я. — Может быть, он где‑нибудь валяется. Или ее череп.