— Да, — ответила она, — случай… Гирли говорит, что ничего случайного не бывает.

«Ну, не подвернись тут особых обстоятельств, никогда бы Потемкин не дал этого огромного имения», — подумал Сергей Александрович и проговорил вслух:

— А, значит, вам тоже приходилось беседовать со старым Гирли?

— Да, и я часто, в особенности в последнее время, долго думала потом одна о том, что он говорит. Вот он мне сделал подарок, чтобы я чаще вспоминала наши беседы, — и она показала на часы, которые заинтересовали Орленева при его приходе.

— Эти часы подарил вам Гирли?

— Да. Вот вы сказали «случай», — продолжала Маргарита. — Гирли говорит, что всякое действие имеет свою реакцию. Воля человека должна предвидеть противодействие обратных сил, чтобы выдержать их толчок или свести на нет. Ничего не делается случайно.

Орленев видел, что Маргарита вовсе не глупа и во многом не похожа на тех женщин, которых ему приходилось встречать до сих пор.

— Скажите, — спросил он снова, — вы много читали?

— Кажется, много. Я очень люблю читать. Мне и теперь постоянно привозят книги и журналы из Парижа. Вот на днях еще один из знакомых молодых людей привез целый ящик. Я разбирала его, когда вы пришли… Да, знаете, — вдруг опять с некоторым оживлением заговорила Маргарита, — у меня все всегда бывает порывами. Иногда мне кажется, что я всех ненавижу, что все гадко, и тогда я нарочно бросаюсь в веселье и стараюсь под видом ласки сделать зло каждому. Тогда, когда мы в первый раз увиделись с вами, мне и вам хотелось сделать только одно зло. Сегодня, напротив, я в совершенно другом настроении.

Часы, стоявшие на камине, пробили десять.

Орленев и не подозревал, что он около уже трех часов сидит здесь.

— Странно, — проговорил он, взглядывая на часы, — зачем на них изображена Фемида с ее весами?

— Весами? — повторила Маргарита. — Вы не знаете, что значат эти весы? Гирли говорит, что победить пройденные препятствия — только половина еще задачи человека; чтобы решить ее вполне, нужно установить равновесие сил.

— Каких сил?

— Своих. Это и означают весы. Будущее колеблется, как они, между злом и добром. Нужно сообразоваться с сущностью правды и суда вечного и стараться не иметь дела с судом человеческим.

При этих словах Орленев боялся, что разговор снова коснется ее больного места — преступления ее отца, от воспоминания о котором он постарался уже отклонить ее, и он хотел новым вопросом свести речь на что-нибудь другое, но Маргарита не дала говорить ему…

— Вот я вам рассказала о моем отце, — начала она, как бы угадав его мысли, — он был обвинен и подвергнут ужасу казни. Но он до самой последней минуты отрицал свою виновность… И знаете, несмотря на все говорящие против него улики, я не верю, чтобы убил он… Я не знаю, как это могло произойти, но только не верю…

Орленев понимал, что только это и оставалось ей. По тому, что она рассказала, трудно было сомневаться в том, что доктор Дюваль действительно убил свою служанку. И нельзя даже было найти хоть какой-нибудь зацепки, чтобы утешить ее. И он вынужден был молчать, не зная, чем подтвердить ей ее весьма впрочем понятную для дочери веру в невиновность ее отца.

Они сидели и разговаривали, как вдруг раздался резкий стук молотка во входную дверь. Они невольно переглянулись. Маргарита прислушалась. Горничная ее вбежала растерянная и, всплеснув руками, проговорила в дверях:

— Там полиция… Они входят к нам…

В это время из-за ее спины показался уже военный мундир, и молодой офицер, не ожидая доклада и позволения войти, вошел в комнату, снимая шляпу в дверях.

Магарита как была, так и осталась сидеть, неподвижная, побледневшая под своими белилами.

Орленев встал навстречу офицеру.

Тот, несмотря на свою молодость, сразу оказался видимо опытным по приемам в таких делах, каково было настоящее. Увидев Орленева, он сейчас же сделался крайне вежлив и с некоторым достоинством впрочем спросил, кто он такой?

Но все-таки появление его было бесцеремонно, и Сергея Александровича оно взбесило.

— Странно! — начал он. — Вы входите в дом самовольно и опрашиваете находящихся тут, не называя себя!

— Я адъютант генерал-губернатора и явился сюда по долгу службы — не по своей воле, — скромно ответил офицер.

Эта скромность его спасла Орленева от вспышки и от, может быть, необдуманного какого-нибудь поступка.

— Я имею честь быть адъютантом его светлости князя Потемкина-Таврического, — проговорил он и назвал свое имя и фамилию.

— А! — сделал офицер и записал в очутившуюся в его руках книжечку. — В таком случае вы, может быть, не откажетесь мне помочь в моем несколько неприятном деле, — сказал он еще вежливее. — Я должен произвести обыск у госпожи Маргариты Дюваль — хозяйки здешней квартиры, хотя лично вовсе не желаю беспокоить ее. Я не виноват — мне поручено это. Впрочем, у меня здесь у дверей полицейская команда, — скромно добавил он.

Орленев видел, что этот офицер правда не виноват в том, что ему было поручено сделать обыск, и держался и говорил вполне в том тоне, в каком должно было. Это успокоило его окончательно.

Он обратился к Маргарите и стал объяснять ей, в чем дело.

— Я должен произвести у вас обыск, — подтвердил офицер в свою очередь, обращаясь к ней.

Он сказал это по-французски и вполне правильно.

— Обыск? У меня обыск? — переспросила она. Орленев поспешил успокоить ее:

— Если у вас нет ничего такого, что может скомпрометировать вас, то вам нечего и бояться…

— О, я ничего не боюсь! — проговорила Маргарита вставая. — Пожалуйста, ищите.

Это понравилось в ней Сергею Александровичу. Он ожидал слез, истерики, но Маргарита держала себя очень покойно. Только по стиснутым губам ее он видел, что ей стоило усилий сдерживать свое волнение.

— Ваш письменный стол? — спросил офицер.

— Пожалуйста! — ответила она и провела его в соседнюю комнату.

Орленев остался один. Уехать теперь и оставить женщину, с которой он провел целый вечер, одну в неприятном положении он, конечно, не считал удобным. Но вместе с тем эта неожиданная история обыска, случившаяся здесь, как раз при нем, была крайне неприятна ему.

Почем он знал в самом деле, кто и что была эта Маргарита? Мало ли в каких делах могла она быть замешана, и могли быть сотни причин, вызвавших обыск у нее. Что о ней несомненного знал он? Что она была авантюристка — и только. Это не подлежало сомнению. Правда, сегодня вечером она вызвала сожаление, симпатию к себе, но было ли правдой все то, что рассказывала она? Такой, как она, женщине, притвориться ничего не стоило и разыграть комедию еще хитрее даже той, которую она разыграла, было очень легко. То, что она так сравнительно спокойно подчинилась требованию обыска, как будто ни в чем неповинная, тоже ничего еще не доказывало. Это могла быть с ее стороны игра, навык к которой был приобретен опытом.

И чем больше думал Орленев, сидя в гостиной француженки, тем более убеждался в несомненности одного, а именно, что он попал в неприятную историю.

А сидеть пришлось ему довольно долго.

— Да, я возьму этот ящик и отобранные мной бумаги с собой! — услышал он наконец голос офицера, входившего в комнату вместе с Маргаритой.

— В этом ящике ничего нет особенного. Я даже не прочла еще всех книг и журналов, какие там, — заметила Маргарита, — мне привезли этот ящик из Парижа…

Офицер не слушал ее.

— А вас я не могу удерживать, — сказал он Орленеву, — вы свободны.

— Разве он не может остаться у меня? — спросила Маргарита.

— К сожалению, нет. Мне приказано приставить к вашей квартире караул, с тем чтобы не пропускать никого к вам. И вы сами должны оставаться дома.

— Но это насилие!

Офицер только пожал плечами.

— Мы выйдем вместе, — сказал он Сергею Александровичу.

Последнему ничего не оставалось, как только подчиниться. Всякий неловкий его шаг мог отозваться так или иначе на престиже светлейшего, адъютантом которого он был.