С одной стороны, она знала, что не должна позволять этого, что это неправильно, но она не чувствовала неправильности. Все ощущалось правильным.

Брина посмотрела на его темную голову, на ямочки на щеках, когда он потягивал ее губами за грудь, и закрыв глаза, просто позволила себе отдаться во власть чувств, которые он вызывал в ней. Ощущение его влажного нежного языка, ласкающего ее через жесткую ткань лифчика. Жар, так пронизывающий ее тело, что она поджала пальцы ног. Она пробежалась руками по его волосам, по шее, по его плечам, обтянутым курткой, и вернулась к волосам, как можно больше прикасаясь к нему, но этого было мало. Брина задвигала бедрами, и он уперся в нее через все слои их одежды. И все же, этого было недостаточно. Она хотела большего. Она хотела его целиком, и больше всего ей мешала их зимняя одежда.

Еще один мучительный стон вырвался из его горла, и Томас схватился за бедра Брины, унимая ее. Он поднял голову, и она посмотрела ему в лицо, на его влажные губы, замечая неудовлетворенность, ярко пылавшую в его затуманенных голубых глазах. Холодный воздух сменил жар его рта, наконец, принося с собой видимость здравого смысла и реальности ситуации.

Отпустив ногами его бедра, она скользнула вниз по стволу, пока ее ноги не коснулись земли. С каждой проходящей секундой, страсть в его глазах рассеивалась, он выглядел таким же потрясенным, какой чувствовала себя Брина. Она открыла рот, и снова закрыла его, не зная, что сказать.

Томас, видимо, мучился той же проблемой. Без единого слова, он потянулся к молнии Брины и застегнул ее до самого горла, запечатывая внутри ощущения от его прикосновений. Затем он отвернулся и поднял с земли их перчатки.

— Уже поздно, — наконец сказал он. Как ей показалось, его низкий голос звучал напряженно.

— Да, — сказала она, хотя они оба знали, что до захода солнца пройдет еще несколько часов. Она взяла у него перчатки и натянула их на руки.

На обратном пути к машине они мало говорили. Ничего не значащий обмен фразами, сменяющийся долгими молчаливыми паузами. Оба ушли в свои мысли, и только скрип снега под ногами нарушал полную тишину.

Брина почувствовала, как горят ее щеки, впервые, после того как Томас расстегнул ее комбинезон. Пока он ласкал ее руками и губами, она не испытывала ни малейшего признака смущения, но сейчас смутилась. Брина хотела бы знать, что он о ней подумал. Хотела бы знать, считает ли он, что она всегда себя так ведет.

Как правило, она сначала влюблялась, а затем отдавалась на волю страсти. Мать Брины всегда учила ее, что тело священно. Храм. В течение нескольких лет в колледже, она думала, что мать слишком чопорно относится к сексу, и перешла от всей этой идеи священного храма к более современному подходу разгула и свободы. На какое-то время увлекаясь парнем, вскоре она замечала, что с ним что-то не так, например он раскидывал свое белье по ее квартире, или внезапно обращала внимание на то, какие у него некрасивые ногти на ногах, и расставалась с ним.

Теперь, став старше и умнее, она вспомнила материнскую концепцию и была весьма разборчива в тех, кому позволяла обожествлять свое тело. Она заинтересовывалась мужчиной, и проходило немало времени, прежде чем Брина начинала чувствовать себя достаточно комфортно для близости с ним.

До сегодняшнего дня.

Сегодня все было по-другому. Все встало с ног на голову и вывернулось наизнанку. Все потеряло смысл, и она не знала, что думать, и что чувствовать. Она хотела бы знать. Хотела бы получить ответы на все вопросы, вертевшиеся в голове. Она частный детектив и это ее работа — искать, пока ответы не будут найдены. Но теперь это была ее личная жизнь, и Брина растерялась, даже не зная, с чего начать.

Томас помог ей перебраться через преграду, и в этот раз без всяких томительных прикосновений. Он открыл перед ней дверь пассажирского сидения, и стряхнув снег с ботинок, она забралась внутрь. Для двух людей, у которых пятнадцать минут назад не оставалось ни капли сдержанности или смущения, повисшее между ними неловкое молчание казалось очень заметным. И окончательно пропали те спокойные дружеские отношения, которыми она наслаждалась в течение последних нескольких часов.

По дороге к гостинице Томас наконец нарушил тишину:

— Думаю, сегодня может пойти снег.

Ответ Брины был столь же вдохновляющим.

— А, ну да.

Она размышляла, о чем он думает, но темные очки снова скрывали его глаза, не оставляя ни малейшей надежды догадаться о его мыслях.

Они снова замолчали. Тем временем Томас подъехал к парадному входу в гостиницу и направил джип на стоянку. Он заговорил, но сказал вовсе не то, что Брина жаждала услышать.

— Извини, я увлекся. Обычно я не прижимаю женщин к деревьям, — произнес он, уставившись в лобовое стекло.

— Я тоже. Ох… я имею в виду, что не привыкла быть прижатой, — она на миг задумалась. — Возможно, так случилось, потому что мы чувствовали, что знаем друг друга.

— Но это не так, — наконец, он посмотрел на нее, но его лицо было совершенно бесстрастным. — Мы совсем не знаем друг друга.

Брина вглядывалась в его ничего не выражающие черты лица и думала, что возможно он прав. Этот замкнутый мужчина не был тем Томасом, которого она знала. Как только Брина начала думать, что знает его, она осознала, что вовсе его не знает. Уже не знает. И с тяжелым сердцем подумала, как это досадно.

— До свиданья, Томас, — попрощалась она и вышла из джипа.

Глядя на нее через солнцезащитные очки, Томас следил, как Брина входила во вращающуюся дверь лыжной базы. Он завел двигатель и поехал на парковку с другой стороны гостиницы. Заглушив мотор, он откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза.

Что, к черту, произошло? Он не мог поверить, что прижал Брину к дереву и уткнулся лицом в ее грудь. Она ошибалась. Это случилось не потому, что он знал ее. Десять лет назад ему всегда удавалось остановиться. Здесь что-то другое. Что-то, в чем он не хотел признаваться даже самому себе.

Он потерял самообладание. Вот что случилось, и он не хотел думать, что бы произошло, если б сейчас было лето, и лишить Брину одежды, значило бы просто сорвать с нее юбку и скинуть трусики. Томас боялся, что тогда бы он не остановился. Он бы занялся с ней любовью прямо у того дерева, где они играли детьми. Он бы с радостью утратил контроль с Бриной МакКоннел.

Что там говорится насчет того, что надо остерегаться своих желаний? Этот спор с ней был просто шуткой. Весь день Томас считал, что Брина одела плотное термобелье под комбинезон, и даже представить себе не мог, что кроме лифчика на ней ничего нет. Всем известно, что под лыжный костюм положено одевать несколько слоев одежды. Всем, кроме Брины, предположил он. Когда Томас расстегивал молнию, он думал, что она его остановит. Он собирался шокировать ее, но опустив взгляд, сам поразился, как ребенок, впервые взглянувший на обложку журнала для взрослых.

И сидя сейчас в своем джипе, он удивлялся, почему она не остановила его. Десять лет назад, она всегда удерживала его старомодной чепуховой отговоркой «мое тело — храм», которой ее научила мать. Сегодня она не только не остановила его, но и сжимала бедрами и удерживала его лицо у своей груди, и он не мог не задуматься, почему так. Простой ответ состоял в том, что они оба взрослые и любят секс, но Томас никогда не искал простых ответов. Иначе он бы никогда не добился успеха в бизнесе.

По дороге к базе ему в голову пришла другая мысль. Он пытался прогнать ее, но не смог. Мысль ему не нравилась, но она не уходила, как надоедливый голос в глубинах разума. Он видывал много пожилых мужчин и нудных вундеркиндов, с которыми вел дела. Красивые женщины, такие как Холли, соглашались быть с кем угодно, лишь бы у них хватало денег, а мужчины обманывали себя, что женщинам нужны они, а не деньги.

Томас не хотел верить, что Брина могла быть такой пустышкой, но они не виделись и не разговаривали десять лет. Возможно, она хотела именно этого. Денег, которых у нее никогда не было в детстве, и внимания, которого она всегда хотела. Быть увиденной с самой важной шишкой. И хотя он знал, что несправедливо судить ее за прошлое, но она уже делала подобное ранее. В прошлый раз он был нищим, и она бросила его быстрее, чем вчерашний мусор.