— Я не согласна. Если бы я была богатой, то могла бы нанять повара, который всегда готовил бы мне низкокалорийную пищу, и еще купила бы шубу на горностаевом меху.

— Как у Золушки, — сказал Томас с улыбкой.

Он помнил.

— Ну да, как у Золушки. Это сделало бы меня дьявольски счастливой.

— На какое время?

— Навсегда.

— Ошибаешься. Ты очень долго можешь быть Золушкой, но потом тебе надоест, — он отпил шампанского и выглянул в окно. — Уж я-то знаю.

— Деньги дают тебе больше возможностей, — сказала она, глядя из окна на блистательное зрелище.

— Верно, но они не могут остановить время. Тебе просто отмерено какое-то количество дней, но когда подходит время, деньги не могут остановить смерть или болезнь. Ты можешь купить лучшее медицинское обслуживание, но оно ничего не гарантирует.

Брина вздернула голову с упавшим сердцем.

— Ты же не болен, а?

— Я? — он покачал головой. — Нет.

— Тогда о ком ты говоришь?

— Ни о ком.

Она ни на секунду ему не поверила, без особой сложности догадавшись, о ком он думает.

— Из тебя всегда был очень плохой лжец. Ты упоминал, что у твоего дедушки проблемы со здоровьем. Что с ним?

— Он стар, — за окном полыхнула белая вспышка, осветив его профиль. — За последние несколько лет у деда сдало сердце. Иногда во время моих визитов его губы синеют, и это ужасно меня пугает. Он просто глотает маленькую таблетку, и она запускает сердце. Я водил его к лучшим специалистам страны, но он просто старый, а с этим никто ничего не может сделать.

Брина потянулась к его руке и сжала ее.

— Мне жаль, Томас.

— Мне тоже. — Он поднес бокал к губам и взглянул на нее. — Я раньше никогда никому не рассказывал о том, что меня до смерти пугает. Не знаю, почему я рассказал тебе об этом.

— Ну, я рада, что ты это сделал.

Большим пальцем Томас погладил тыльную сторону ее ладони. Снова шум и сверкающий свет. Она следила, как его пристальный взгляд опускается с ее шеи на обтянутую атласной рубашкой грудь. Сияние за окном померкло, и когда они снова оказались в кромешной тьме, Томас спросил:

— Насколько рада?

Брина засмеялась, хоть от такого вопроса у нее волоски на шее встали дыбом.

— Не настолько, чтобы сорвать с себя одежду.

Он поднес ее руку ко рту и стал целовать пальцы.

— И что надо сделать, чтобы ты сорвала с себя одежду? — кончиком языка он коснулся выемки между пальцами, посылая дрожь от запястья к локтю.

— Не думаю, что это хорошая идея — раздеться перед тобой.

— Почему нет? Ты, кажется, была не против сегодня днем. — Он перевернул ее руку и поцеловал ладонь, остановившись в центре и потягивая кожу.

— Сегодня днем произошла ошибка. Ты сам так сказал. Мы просто увлеклись.

Томас подул на ее влажную ладонь, и от дуновения теплого воздуха она с трудом смогла сдержать трепет, пробежавший по руке.

— Возможно, нам просто следует забыть о случившемся.

— И ты сможешь забыть об этом?

— Я попытаюсь. А ты?

— Нет, — просто ответил он, продолжая покусывать ее запястье. — У тебя лихорадочно бьется пульс.

Ее рука выкрутилась, сохранив влажное тепло его поцелуя.

— Томас?

— А?

— Я серьезно. Не думаю, что это хорошая мысль.

— Ты просто скажешь мне, когда захочешь, чтобы я остановился, — сказал Томас, и нежно втянул кожу чуть выше запястья.

В этот раз Брина не смогла удержать крохотные всплески удовольствия, дразнящие нервные окончания, и горячащие кровь в венах. Прикосновение его влажных губ к ее чувствительной коже вызывало жаркий трепет в груди и между бедрами. Соски под кружевным нейлоном лифчика напряглись, и ей подумалось, что возможно стоит остановить его, прежде чем он снова уткнется лицом в ее грудь. Но ночь взорвалась заключительным залпом, шумом и искрами, разноцветные отблески осветили комнату и лицо Томаса. В окружающем их бело-золотом сиянии она посмотрела ему в глаза. Он пристально глянул в ответ поверх ее запястья, его взгляд пылал сильнее, чем огни, взлетающие во мраке ночи. Томас хотел ее. Хотел так же сильно, как она хотела его. И глядя в его горящие глаза, она неожиданно не смогла вспомнить, почему именно заняться любовью с Томасом такая уж плохая идея.

Брина поднесла бокал к губам и осушила его.

— Почему ты меня бросил сегодня, а потом пошел кататься на лыжах с Холли?

— Я пошел кататься, — прошелестел он по ее коже. — Холли тоже была там. И я не бросал тебя. Я высадил тебя, чтобы иметь возможность подумать.

— О чем?

Наконец Томас отвел от нее свои губы.

— О тебе, — сказал он, и поднеся бокал ко рту, выпил до дна.

Брина не знала, верит ли она ему окончательно, но отчаянно хотела поверить.

— И к какому выводу ты пришел?

— Что я хочу тебя, Брина. Так же сильно, как хотел большую часть своей жизни. Может сейчас даже больше. Ты так же прекрасна и занятна, как всегда.

Томас забрал бокал из ее руки и уронил вместе со своим на пол, куда они беззвучно упали на толстый ковер.

— Я знаю, почему хочу тебя, но точно не знаю, почему ты хочешь меня.

Он это не серьезно. Не может этого быть.

— Когда я только пришла на встречу выпускников прошлой ночью, то подумала, что какая-то счастливица наняла модель нижнего белья сопровождать ее. — Брина глянула на него, но видела только темные очертания его лица и отблески неяркого света от молодого месяца. Она не была уверена, но подумала, что он опустил брови.

— Потом Карен рассказала мне, что эта модель — ты, и я обрадовалась. Не только потому, что ты выглядел как парень, которому следует всегда ходить в нижнем белье для развлечения женщин, но и потому, что к окончанию школы у нас с тобой все пошло так плохо, и я всегда сожалела о случившемся.

— А что случилось, — спросил он, отпустив ее руку.

— Ты знаешь.

— Думаю, что знаю, но почему бы тебе не рассказать мне?

Брина скрестила руки под грудью и глубоко вздохнула.

— Ты помнишь, как это было, как отчаянно я хотела есть ланч за большим столом, быть включенной в компанию ребят, пользовавшихся всеобщим уважением. Думала, что если я понравилась Марку, то значит я особенная. — Она опустила взгляд к ногам. — Что я больше не гномик МакКоннел, тощая девушка, одежду которой шьет ее мать.

Томас взял ее за подбородок и посмотрел в глаза.

— Мне нравился гномик МакКоннел.

— Я знаю, но мне не нравился.

— А что теперь? Ты все еще безрассудно желаешь сидеть за большим столом?

— Нет. Теперь я себе нравлюсь.

Он провел большим пальцем по ее губам.

— Мне ты тоже нравишься.

Раскрыв губы, Брина лизнула подушечку его пальца.

— Мне нравится твоя рубашка, — в его низком голосе угадывалось желание. — Я заметил ее в ту минуту, как ты вошла в банкетный зал. — Томас скользнул рукой по ее затылку, привлекая Брину ближе к себе.

— Она приятного салатного цвета, — сказала Брина, пробежавшись руками по его груди, по выпуклым шишечкам на его свитере.

Он хмыкнул.

— Я не это заметил.

— А что?

— То как слова « Calvin Klein» натягиваются у тебя на груди. — Томас опустил голову и прижался лбом к ее лбу. — И раздумывал, сколько времени у меня займет избавить тебя от этой рубашки.

— Я думала, ты пригласил меня, чтобы мои ноги не мерзли, и потому что ты должен мне половину бутылку шампанского.

— Это все правда. Я просто не упомянул, что хочу стащить с тебя рубашку. — Он перекинул ее косу через плечо и снял ленточку.

— Не упомянул, что эти блестки в волосах сводят меня с ума, и я хочу заняться с тобой любовью и видеть, как твои волосы рассыпаются на моей подушке. — Томас расплел ее косу. — Что я хочу видеть твое лицо утром, когда открою глаза. — Зарывшись пальцами в ее волосы, он отклонил ее голову назад, точно так же как днем. И так же как и раньше, поцеловал ее раскрытые губы, как мужчина, знающий, чего хочет и чего добивается. Его язык скользил туда и обратно, словно он занимался любовью с ее ртом этими жаркими настойчивыми толчками. Он поворачивал голову, восхитительно напряженно потягивая и лаская губы Брины. Его руки сжимались и разжимались в ее волосах.