Спонтэсцил снова посмотрел на перса и сказал тихо:

— Здоров автократор Маврикий, а вести — я думаю, хорошие — ты узнаешь отсюда. — Спонтэсцил достал пергамент с печатью и положил его возле чаши Азада.

Младший Бавендид взял сверток, осмотрел печать и молча взглянул в красный от ковров сумрак покоя. И мгновенно перед ним вырос из красного сумрака секретарь-сириец с прямоугольной шкатулкой. Азад положил пергамент в шкатулку, секретарь наложил на застежку комочек воска. И Азад запечатал шкатулку своим перстнем.

— Ты вез это один? — удивленно спросил Бавендид. — Ты смелый воин, Анастасий, но это было неосторожно.

— Неосторожно было бы везти это под охраной. Больше людей — больше хитрости, — усмехнулся Спонтэсцил устало и, вытащив из-за пояса черный кипарисовый крест, кинул его на скатерть.

Арийский спахбед, наклонившись, долго рассматривал крест, но так и не решился дотронуться до него. Подняв голову, он коротко спросил Анастасия:

— Где? Было много?

— Здесь, под стеной, на площадке, — ответил Спонтэсцил.

— У моих владений! — сверкнул глазами Бавендид и выругался сквозь зубы.

— Три лучника в панцирях, — спокойно сказал Спонтэсцил.

— Никто не ушел? — тревожно спросил Азад.

Анастасий отрицательно покачал головой. Бавендид хлопнул в ладоши, и ковровая завеса за ним откинулась. Вбежали, звеня железом, воины в шлемах с металлическими сетками, защищавшими шею, уши и щеки. В кожаных тисненых колчанах у воинов были длинные тамарисковые стрелы и по два легких кавалерийских лука; сине-черные кольчуги ниспадали до колен; на поясах висели прямые персидские мечи.

Бавендид коротко отдал приказ. Воины стояли неподвижно, как изваяния, и Спонтэсцил любовался кольчугами. Богат был младший Бавендид, если мог так одевать своих воинов. Анастасий знал цену этим кольчугам из дальней страны Зирихгеран; в той стране не был никто из ромеев. Зирихгеран — страна панцироделателей — находится где-то в горах, у Албанских ворот, где дед нынешнего царя царей Ануширован построил крепость и город и дал им название Дер-бенд. Только армянские купцы проникают в страну панцироделателей и привозят оттуда эти синие кольчуги, которые не ржавеют, даже если пролежат много лет в земле. Не всякий может пробить эту кольчугу, потому что кольца ее оставляют на мече глубокие зазубрины. И еще привозят купцы из Зирихгерана большие кинжалы узорчатого железа, отливающие поздним закатом. Замечательной остротой славятся эти кинжалы; с одного маха можно разрубить таким клинком подброшенный в воздух платок самого тонкого шелка. В Руме за такой кинжал дают двух молодых и обученных ремеслу рабов.

Позванивая оружием, воины вышли.

Рабы внесли горячее ароматное мясо с белой болотной пшеницей.

Бавендид снова наполнил чаши. И Анастасий, не дожидаясь приглашения, стал есть.

Неслышно, как тень, появился старый перс с обвислыми красными усами. Перс был в черном глухом иудейском плаще. Он что-то тихо сказал Бавендиду и скрылся за ковровой завесой. Бавендид удовлетворенно кивнул, потом с жесткой усмешкой спросил Анастасия:

— Ты знаешь, чьи это были рабы?

Спонтэсцил молча кивнул и продолжал есть.

— Их трупы найдут на рассвете в Павлиньем саду, — с той же усмешкой сказал Азад.

Анастасий недоуменно посмотрел на него.

— Это сад гарема, — пояснил Бавендид.

— Меня это не интересует, — сказал Спонтэсцил. Он уже утолил голод и медленно потягивал прохладное сластящее вино.

— Я устрою для тебя охоту, Анастасий. Сейчас много кабанов жирует в речных камышах. Надеюсь, ты будешь моим гостем несколько дней, прежде чем отправиться к себе в Ромею, — прорычал весело Азад. Вино, видимо, подействовало и на перса, и он, наклонившись поближе к Спонтэсцилу, зашептал, поблескивая маленькими веселыми глазами:

— У нас умеют ценить храбрых воинов, Анастасий, и долго помнят добро, и зло помнят тоже долго. Я думаю, славный ромей, что награда будет достойна тебя. — Бавендид помолчал, потом спросил вкрадчиво: — Правда, что ты — родственник нашей светлолицей царицы Мириам? — Спахбед, наклонившись вперед, с интересом ждал ответа.

Спонтэсцил допил вино, поставил чашу на узорчатую скатерть и, с улыбкой взглянув на перса, ответил:

— Да, правда.

— О, ты уедешь в Ромею с богатыми подарками.

— Нет, Азад. Не нужно подарков. И я не уеду в Ромею, — спокойно сказал Спонтэсцил.

Бавендид младший удивленно заморгал, но сейчас же справился с собой и сказал спокойно:

— Такой славный воин, как ты, Анастасий, будет в почете и здесь, в Эраншахре. — Азад сделал паузу. — Но почему ты решил не возвращаться? У тебя есть враги?

— У меня не бывает врагов, Азад, по крайней мере живых. — Спонтэсцил потянулся к узкогорлому кувшину и сам налил вина. — Я младший в роде, как и ты, но живы отец и братья, и уже не осталось у нас ни земель, ни кораблей. Самое большое, на что я могу рассчитывать, это стать центурионом и нести службу у границ империи, пока аварская стрела или славянский меч не найдут меня. Жизнь воина кончается всегда одинаково. А слава непрочна и изменчива. — Спонтэсцил взял чашу, поднес к губам, из-за края ее испытующе смотрел на арийца.

У младшего Бавендида было непроницаемое лицо.

— Любое твое желание, друг мой Анастасий, будет выполнено. Я обещаю это, — ровным, спокойным голосом сказал Азад.

— Благодарю тебя. Я не сомневался в этом. — Спонтэсцил задумчиво поглядел в свою чашу, потом поднял голову. — Я попрошу не очень много.

— Я весь — внимание, Анастасий.

Спонтэсцил задумчиво смотрел в красный от ковров сумрак, вертел в руках чеканную чашу.

Колебалось желтое пламя светильников, и в тишине было слышно лишь дыхание застывших в нишах рабов…

Дул ветер с Малой Невы и гнал облака. И было безлюдно на Большом проспекте Петроградской стороны.

Лицо Тани, озабоченное и ласковое, было обращено к Борисову.

— Валя, мне кажется, вы совсем не здесь, — сказала она.

Борисов не ответил. Он еще вглядывался в красноватый от ковров сумрак покоя младшего Бавендида Азада.

— Уже близко. Вон подъезд, — сказала Таня, легким жестом руки указав на противоположную сторону проспекта.

На лестничной площадке Борисов заколебался.

— Может, мне не нужно идти? Неудобно как-то, — сказал он, чувствуя усталость.

— Ничего неудобного нет. — Таня отперла дверь, взяла Борисова за руку. — Осторожно, здесь три ступеньки вниз.

Он неуверенно сошел по этим ступенькам. Таня отпустила его руку, отошла, и долгое мгновение он стоял в темноте, испытывая чувство скованности и тревоги.

Свет вспыхнул неожиданно. Борисов огляделся в маленькой прихожей, напоминавшей перекошенный спичечный коробок, поставленный на торец; стены вместо обоев были покрыты соломенными циновками. У самых дверей висела фотография большой лающей лохматой собаки, под прямоугольным зеркалом стоял еловый некрашеный столик. Вместо абажура на лампе под потолком была перевернутая плетеная корзина.

— Проходите, Валя.

Борисов вошел в странную, многоугольную комнату с большим, мелкозастекленным окном. Мебели почти не было. Только книги на полках по стенам; дубовый, похожий на столярный верстак, стол с пишущей машинкой; скромная низкая тахта, обитая простой серой материей, но рядом с ней, словно вспышка света, — старинный туалетный столик розового с темными прожилками дерева, богато изукрашенный перламутром и черепахой, с овальным серебристым зеркалом толстого полированного стекла. На столике, отражаясь в серебряной глуби зеркала, стоял бронзовый подсвечник и флакон резного хрусталя.

Борисов сел на тахту.

— Курите, Валя. — Таня поставила на столик пепельницу. — Я сейчас сварю кофе, — сказала она и вышла.

Борисов курил, глядел в светлеющую за окном ночь. Чувство покоя и уюта пришло к нему в этой комнате со столярным верстаком и изысканным будуарным столиком. Из передней падал неяркий свет и отражался в перламутре и зеркале; книги на полках казались одушевленными.