Дразнит меня. Эта улыбка на ее губах так горит искушением.

Встав с постели, она обходит меня, и я смотрю, как она идет в ванную. Иду за ней. Мы чистим зубы, и я не отрываю глаз от нее. Отложив зубную щетку, Лондон спрашивает:

— Эйс, почему ты так смотришь на меня?

Я смеюсь, поднимая руки в воздухе.

— А что, нельзя?

— Ты словно хочешь меня съесть.

Ставлю зубную щетку в стакан и ухмыляюсь.

— Может быть, — бормочу, подходу к ней и кладу руки на ее зад. — А вот это именно то, что я хочу.

— О, нет. — Она отталкивает меня, краснеет и пытается не рассмеяться. — Я должна собрать детей. Я обещала сводить их сегодня на пляж.

— У нас весь день впереди, детка. Плюс Бьянка и Трент. Они ненадолго займут их.

— И сколько у нас сейчас есть минут? — спрашивает она, проводя пальцем по тату креста рядом с моим сердцем.

— Шестьдесят, — поддразниваю я.

Она смеется.

— Шестьдесят?! Да ты безумец!

Удивленно приподнимаю брови.

— Я? — Хватаю ее за руку и вытаскиваю из ванной. Затем кружу с ней и толкаю на кровать. Простынь взлетает, а затем мягко оседает вокруг Лондон, словно облако.

Я жадно смотрю на нее, наблюдаю, как она заводит пальцы под резинку трусиков. Когда она начинает тянуть их вниз, мой член в ожидании дергается. Шагаю к ней, но Лондон останавливает меня и указывает на дверь.

— Закрой.

Точно. Меры предосторожности, которые мы принимаем ради наших детей. Не думаю, что они будут рады увидеть, как я трахаю их мать. Потому что в сексе я не мягок. Я трахаюсь. И жестко.

Мои глаза скользят по голому телу Лондон. Она сбрасывает свою рубашку и трусики на пол. Как же она прекрасна в своей обнаженной красоте. Хотя после рождения Мелани боялась, что стала нежеланна мне.

Дерьмо. Она по-прежнему прекрасна. Растяжки и шрам от пули не портят ее. И я повторяю ей это каждый день.

Хватаю ее за бедра и притягиваю к себе, развожу ее ноги. Она хихикает, когда я наклоняюсь и пытаюсь поцеловать ее губы. Мои пальцы скользят по ее бедру... клитору. Я медленно потираю его, легонько. Лондон вздрагивает, когда понимает, куда я добираюсь.

— Я буду дразнить тебя до тех пор, пока ты не сможешь больше терпеть, и когда ты будешь течь, Красная, я слижу все. — Она извивается под моим пальцем, и я наклоняюсь к ее уху. — Слижу каждую каплю. — Мой член уже стоит колом в боксерах, так сильно он хочет погрузиться в нее.

Взять ее.

Вынести ее мозги.

Но я знаю, как лучше.

Терпение — это ключ.

— И тогда, — выдыхаю я, — только тогда я трахну тебя.

Она выгибается, открывает рот, тяжело дыша. Ее грудь рвано опускается и поднимается, когда я провожу по ее клитору большим пальцем, а два других погружаю внутрь нее. Она близка к оргазму. Я вижу это по ее соскам и тому, как она закусила нижнюю губу. Наклоняюсь и кусаю ее.

Ее разрядка близко. Лондон стонет, ее лоно сжимается, но я вытаскиваю пальцы, снимаю боксеры, переворачиваю ее и резко вхожу в эту прекрасную киску сзади.

— О, черт! — кричит она.

— Ты такая мокрая, Красная, — выдыхаю ей в спину. Намотав ее волосы на руку, я тяну ее назад, чтобы увидеть ее. Выражение ее лица, которое она делает, когда я вдалбливаюсь — неописуемо. Это заставляет меня желать большего, но подводит меня к краю.

Эта женщина заставляет меня хотеть.

Она заставляет меня изливаться спермой, как никогда раньше.

Даже после двух замечательных детей ее киска все еще тугая и такая сладкая.

— Скажи мне, как ты этого хочешь, — требую.

— Жестче, — выдыхает она.

— Скажи как надо.

— Жестче, пожалуйста!

Я шлепаю по ее заднице, и она вскрикивает. Держу ее за бедро и отпускаю ее волосы, затем толкаю Лондон на кровать, выгибая ее спину так, что перед моими глазами нет ничего, кроме ее круглой задницы. Я вытаскиваю свой член, наслаждаясь видом. Рассматриваю розовую щель между ее ногами, как она сжимается, просит; дрожащие от напряжения ноги.

Наклоняюсь к ее заднице и раздвигаю ягодицы. Лонни пытается отстраниться, но я крепко держу ее, провожу языком от аппетитной сморщенной дырочки к клитору. Затем снова возвращаюсь к анусу, и она вздрагивает. Ухмыляюсь. Вчера я хорошо развлекся с этой дырочкой.

Глубокие стоны Лондон заполняют комнату. Я держу одну руку на ее бедрах, а другой поглаживаю член. Я мог бы кончить и так, наблюдая, как она извивается в предвкушении, от сладкого вкуса ее соков на языке, просто от вида ее тела, желающего кончить. Но не хочу.

Я тянусь к тумбочке, где лежат наши маленькие сокровища. Вытаскиваю жемчужные наручники, сделанные специально для нас, переворачиваю жену на спину и надеваю их на ее запястья. Завожу ее руки над ее головой и бормочу:

— Держи руки там, — и вхожу. Ее стенки влажны, они ждут меня. Ее тугая, чувствительная плоть обхватывает мой член и пульсирует. Она выдыхает мое имя.

— Черт, Красная. — Мой хриплый голос, заставляет ее переместить руки, но я возвращаю их туда, где они должны быть. — Твоя киска никогда не разочарует меня, детка. Она всегда готова. Но мне нужно, чтобы ты держала свои руки там.

Игнорируя меня, Лондон приподнимает голову, садится и закидывает руки на мою шею. Наши губы соединяются. Она хочет разрядки. Она устала от поддразнивания. Мы устали от игр. Ей нужен жесткий трах, и, поскольку она не подчинилась, именно его она сейчас и получит.

Закидываю ее ноги себе на талию и вдалбливаюсь в ее киску, мои пальцы зарываются в ее волосы, член пульсирует с каждым толчком.

— Эйс, — выдыхает она. — О, да.

Я сокрушаю ее губы, а затем сажусь, широко расставив ее ноги и открыв себе вид на идеальную V. Крепко обхватываю ее лодыжки и приподнимая ее ноги. Я не останавливаюсь. Мой член вдалбливается в нее, как сверло, а моя непослушная жена кричит и стонет.

Ее спина выгибается, когда она цепляется за атласные простыни. Я кладу ее ноги себе на плечи и начинаю жестко тереть ее опухший клитор.

— Кому ты принадлежишь, Красная?

— Тебе, — изо всех сил пытается сказать. Она близка к оргазму. Вколачивание тела, тяжелое дыхание. Дикая.

Я так чертовски близок. Мой член готов, тело напряжено.

— Только мой.

— Только... твой. — Слова срываются, и через несколько секунд ее спина выгибается еще больше.

Она замирает, поглощенная эйфорическим экстазом.

Тепло бежит по моему члену. Кладу руки над ее головой, и я срываюсь за ней.

Лондон содрогается в последний раз, ее тело замирает, спина выравнивается. Когда она приходит в себя, то тяжело дышит, смотрит мне в глаза. Улыбаюсь ей.

— Сможем ли мы когда-нибудь насытиться друг другом? — устало спрашивает она.

Издаю хриплый смех и падаю рядом с ней.

— Красная, мы никогда не сможем насытиться друг другом. Даже когда мне исполнилось семьдесят, и у меня будет обвисший член, я все еще не буду чувствовать, что мне достаточно. — Я глажу ее по щеке и вижу, как на ее губах появляется улыбка.

— Ладно. Тебе виднее, — в ее голосе кокетство.

Тишина наполняет комнату, но это не важно. Мы смотрим друг на друга. Солнце высоко в небе, заставляет ее ореховые ирисы искриться. Лондон трогает мое лицо, и я в ответ тянусь к ней. Она довольна. Обняв ее, тихо говорю:

— Я люблю тебя, Лондон.

Она крепко обнимает меня и в ответ бормочет:

— Я тоже тебя люблю, Эйс.

***

Знаете, я доволен жизнью. Даже более чем доволен. Раньше я никогда не был в мире с собой. Но у жизни есть забавные способы ткнуть вас лицом в обычные вещи. Когда-то я был уверен, что останусь повернутым на всю голову. Забытый и одинокий. Я думал, что я обречен.

Мало кто знал, но, бывало, я представлял, что доживаю свой век в доме престарелых, как многие старики, к которым никто не приходит, или еще хуже, как мой отец. Я не хотел быть похожим на него, но чем глубже погружался в бизнес, тем большим проявлялось сходство. Если бы я не встретил Лондон, наверное, так бы и было. Черт, я бы, наверное, уже был мертв. Даже со всеми деньгами и властью я был полон гнили. Испорчен. Я не был счастлив. И кто-то должен был освободить меня от темноты и хаоса.

Этот кто-то — она.

И вот я.

Дома, в Коста-Рике.

Детям здесь нравится. Лондон обожает это место. Мои дети — мой мир, и мне до сих пор не верится, но Эйден уже называет меня «папа». Я не возражал и против «Эйса», но «папа» звучит намного лучше. И мысль потерять его, пугает меня. Он стал для меня всем и даже больше. Наша связь неоспорима. Наше единение сильно. Я люблю этого парня больше, чем жизнь. К счастью, он мало что помнит. Мы много ездили в надежде, что он забудет прошлое.

А еще моя дочь. Моя маленькая Мелани, которая не только внешне похожа на мать, но и характером. Она — мой ангел. Моя маленькая принцесса. И если с ней что-нибудь случится, это будет ужасно. Эйдена я тоже защищаю, но позволяю ему быть сильным. Когда он падает, я говорю ему, чтоб он отряхнул дерьмо и шел дальше. Никаких слез, даже если чувствуешь невыносимую боль.

Но с Мелани, даже если она просто подпрыгивает и говорит «ой», затем смеется и встает, я перехожу в режим заботливого суперпапы. Я осматриваю ее, надеясь, что она не заработала ни синяка, ни царапины, держу ее, пока не увижу, что она в безопасности. Она умница, как и ее мама, но она может быть и такой же жесткой. Ее нелегко обидеть. Мелани пытается быть самостоятельной девочкой, что вызывает во мне улыбку.

Это просто любовь.

Безусловная, чистая любовь к ним обоим.

Бьянка часто приезжает к нам, но даже когда она смеется и играет с племянниками, я вижу в ее глазах боль, и она никогда не исчезнет. Точно так же, как я вижу это в глазах Лондон.

Бывают дни, когда Лондон лежит в гамаке у нашего дома. Она смотрит на океан или на воду в бассейне. Я уверен, она думает о своей семье, о том, как бы сложилась ее жизнь, если бы они были все еще живы. Я знаю, что она хочет дедушек и бабушек для своих детей. Дядю.

Она задается вопросом, выбрал бы Джон другой путь, если бы ее родители не умерли так рано.

Иногда я просыпаюсь среди ночи и понимаю, что ее сторона кровати пуста, и когда я прохожу мимо кухни и смотрю в балконное окно, то вижу ее, свернувшуюся калачиком с одеялом, плачущую на шезлонге у бассейна или в гамаке. Я не виню ее. Мне хочется выйти и утешить ее, но я этого не делаю. Каждому из нас время от времени нужно побыть самому.