— Да, да! Теперь я вспомнила. Это — ужасный человек!

— Что он делал с вами? — робко поинтересовался Прохоров.

— Он? Я не знаю, — она покачала головой, — но, когда он приходил и начинал смотреть на меня, какая-то сила сковывала мои члены. Мне казалось, что я уношусь куда-то далеко-далеко, а потом раздавались откуда-то голоса, и когда я снова приходила в себя, то мне было ужасно тяжко. Что-то давило меня, какая-то чужая воля заставляла меня совершить то одно, то другое.

— Простите, Елена Семеновна! — вмешался в разговор Патмосов. — Меня интересует существенная сторона дела. Сколько вы взяли своих денег из банка, когда уезжали из Петербурга?

— Тридцать пять тысяч. А что?

— Сколько у вас осталось?

— Я оставила себе пять тысяч. Остальные отдала ему.

— Так. И взяли с собой все драгоценности?

— Да.

— Что у вас от них осталось?

— Я не знаю; надо посмотреть.

— Вы сделаете мне большое одолжение, если произведете эту проверку.

— Я ничего не понимаю. Что случилось?

— То, что вы оказались во власти мошенника и негодяя, — разгорячился Прохоров. — Помните вечер у Горянина? Там этот Чемизов в первый раз показал свое страшное искусство, а потом применил его к вам. Когда мы подстерегли его, он усыпил вас и заставил дать ему дарственную на ваше имение. Счастье, что я случайно встретил его здесь и вызвал Бориса Романовича.

Дьякова широко раскрыла глаза, и ее лицо побледнело.

— Да, да! Я теперь вспоминаю… Едва мы уехали из Петербурга, как я перестала быть самой собой, стала автоматом. Мне всегда казалось, что я живу в полусне. Я ожидала Григория Владимировича, но, когда он приходил, чувствовала не радость, а какой-то странный испуг. О да, да! Теперь я знаю… Как я вам благодарна, дорогой Сергей Филиппович! Вы меня спасли!

Прохоров поцеловал ее руку и поспешно отошел в сторону, потому что не мог скрыть волнение.

Дьякова обратилась к Переверзеву:

— Доктор, скажите: это очень опасно для моего здоровья?

— Пустяки, — успокоил он, поправляя очки. — Вам необходимо теперь отдохнуть, развлечься, а затем вы совершенно освободитесь от его влияния. Понятно, сейчас нервы у вас расстроены. Я пропишу вам бром.

— А я попрошу вас, Елена Семеновна, — сказал Патмосов, вставая, — чтобы вы к завтрашнему дню привели свои дела в порядок и сообщили мне. Нет ли у вас каких-нибудь поручений в Петербург?

— А что?

— Мой друг Семен Сергеевич Пафнутьев едет туда сегодня.

Дьякова покраснела.

— Сергей Филиппович, — громко сказала она. Прохоров быстро обернулся. — Доктор советует мне уехать и рассеяться. Может быть, вы согласитесь сопровождать меня?

— Мы поедем в Крым, — предложил Прохоров, и его лицо осветилось.

— В Крым, в Крым! Если вы будете добры, — обратилась Елена Семеновна к Пафнутьеву, — то посетите Горяниных и сообщите им, что мы, я и Сергей Филиппович, едем в Крым.

Прохоров взял руку Дьяковой и приник к ней губами. Патмосов переглянулся с доктором и Пафнутьевым. Они встали и, простившись с Дьяковой, перешли в номер Пафнутьева.

— Кажется, нам там делать нечего, — с улыбкою сказал доктор.

— Да. Это — последняя глава романа, — констатировал Борис Романович. — Ну, пропишите рецепт. Но, мне кажется, она успокоится и без брома.

— Все сделали? — обратился Борис Романович к будущему зятю. — Собирайся, дружок, и кати в Питер. Завтра утром ты будешь уже там, в десять часов можешь будить Семечкина. Варшавский поезд, кажется, в двенадцать. Сейчас поедете в Лугу, в четыре часа будете там, в шесть ты будешь уже знать все, и в семь часов завтра я должен иметь от тебя телеграмму. Понял?

— Слушаю, — сказал Пафнутьев. — А к Кате заехать можно?

— Это уже после, когда пошлешь мне телеграмму и все сделаешь.

— А ты скоро?

— Не знаю. Меня не ждите. Я отсюда уеду, но не в Петербург.

— Искать поедешь?

— Может быть, ты и угадал.

На другой день Прохоров пригласил Патмосова к Елене Семеновне, чтобы получить обещанный ею список вещей.

Дьякова встретила их радостным приветствием.

— Рушатся страшные чары Чемизова. Вот! — она протянула лист бумаги, исписанной мелким почерком. — Тридцать тысяч рублей и эти вещи.

— Отлично, — сказал Патмосов, пряча бумагу в карман. — Сегодня я буду иметь с ним объяснение.

— Когда вы должны получить телеграмму? — спросил Прохоров.

— Полагаю — часов в семь или восемь.

— И тогда?

— Я отпущу его на все четыре стороны и сам тотчас уеду.

— А мы завтра с севастопольским, — улыбаясь, сказал Прохоров.

— Счастливого вам пути! — простился Патмосов и поехал в "Китай-город".

Чемизов мрачный и угрюмый лежал на диване и при входе Патмосова даже не приподнялся, а прямо спросил:

— Ну, когда я буду выпущен?

— Если вы не наврали, то, вероятно, сегодня вечером. А теперь займемся делом. Оказывается, с вас причитается шестьдесят тысяч рублей. Потрудитесь вернуть их.

— Девятнадцать тысяч, как мы условились, — и Чемизов быстро сел на диване.

— Не согласен! Шестьдесят тысяч, и ни гроша меньше. У вас на текущем счету девяносто пять тысяч; из них тридцать тысяч Коровиной и тридцать Дьяковой, остальные вы где-нибудь наворовали, часть же, вероятно, получили за заложенные вещи.

— Это вас не касается.

— Меня касаются только шестьдесят тысяч. Вы должны отдать их. Не хотите — ваше дело. Местопребывание Коровиной известно, тайны у вас нет никакой, и в случае вашего несогласия я сейчас же позову полицию, вас препроводят в участок, а оттуда обычным порядком — в Петербург.

— Это будет подлостью.

— Подлостью? — Патмосов покачал головою. — Ну, такие люди, как вы, никогда не должны произносить это слово… ни слово «честность», ни слово «подлость». Итак, шестьдесят тысяч — вот мое решение. А сейчас отберемте с вами квитанции и вещи. — Патмосов стал читать список вещей Дьяковой, отбирая квитанции, и, захватив три футляра, заметил: — Странное дело! Сколько у вас еще вещей незаложенных. Откуда они?

— Это — мое дело.

— Верно, верно! Ну, так я беру эти три вещи, эти квитанции, дарственную, а затем попрошу вас написать чек на шестьдесят тысяч рублей. Именной чек напишите: "Борису Романовичу Патмосову".

— Повторяю вам, это насилие и подлость — пользоваться моим положением, — злобно сказал Чемизов, однако, обмакнув перо, подписал чек. Лицо его потемнело. — Вы сами толкаете меня на преступление!

— Ну, я уже говорил вам, что через месяц начну ловить вас, так что преступления для вас небезопасны.

— Еще посмотрим, кто кого? — глухо проговорил Чемизов, отрывая чек и кидая его Патмосову.

— Превосходно! Я съезжу и возьму деньги. Алехин, береги его! — и Борис Романович вышел, причем за ним тотчас же щелкнул замок.

Он получил деньги в Купеческом банке и вернулся в "Большую Московскую" гостиницу. В ожидании он улегся на диван, и скоро комнату огласил раскатистый храп.

Уже спустились сумерки и было темно" когда в дверь постучали: "Телеграмма!" Патмосов быстро встал, зажег свет, взял телеграмму, развернул ее и радостно улыбнулся. Он тотчас спустился к Дьяковой и постучался в ее номер.

— Войдите, — послышался голос Прохорова.

— Сказал правду! — Борис Романович размахивал телеграммой. — Вот! Пафнутьев пишет: "Приехали нашли совсем больная". Значит, негодяй ограбил эту несчастную, одурманил ее и бросил.

— И вы едете?

— Да, дело мое тут кончено. Вечером еду. А теперь вот, — обратился Патмосов к Дьяковой, — я привез вам ваши тридцать тысяч рублей.

— Как? — воскликнула Дьякова, вспыхнув.

— Этот негодяй упрямился, ну, да со мной шутки плохи. Извольте получить! — Патмосов опустил руку в глубокий боковой карман. — Вот это — ваши квитанции. Хотите — выкупите, хотите — бросьте. А денежки и вещи сейчас передам. — Он поднялся к себе в номер и скоро вернулся с саквояжем. — Все кредитными билетами. Извольте считать: шесть пачек по пяти тысяч рублей. А это — вещи. Только три…