Оно доползло до изголовья, и то, чего я боялась — и еще как боялась! — действительно случилось. Существо начало искать, как ему попасть под одеяло, а затем заползло под него; чудо, что я не умерла от страха! Дюйм за дюймом оно приближалось и приближалось ко мне; я знала, куда оно направляется, но выхода не было; что-то дотронулось до моих волос.

Спасением мне стало забытье. Впервые в жизни я потеряла сознание.

Уже несколько недель я ждала, что вокруг завертятся волнующие события, — и дождалась. Однако едва ли предвидела такое. Всем известно, как это бывает. Внезапно я оказалась в центре невероятнейших происшествий, нагрянувших самым непредсказуемым образом.

Позвольте мне привести их хотя бы в какое-то подобие порядка.

Начну с того, что Сидней повел себя безобразно. Настолько плохо, что я ненароком подумала, не стоит ли мне изменить свой взгляд на его характер в целом. Тем утром я — не стану говорить, что проснулась, так как, кажется, в ту ночь я погружалась совсем не в сон — пришла в сознание почти в девять часов. Очнулась я, сидя на кровати и дрожа, как перепуганный ребенок. Я не знала — не имела ни малейшего представления — о том, что на самом деле со мной произошло. Я ощутила, что голова моя идет кругом и меня подташнивает: самочувствие совсем никуда не годилось. Я попробовала осмыслить случившееся и составить план дальнейших действий, но в конце концов решила обратиться за советом и помощью к тому, у кого всегда их находила, — к Сиднею Атертону.

Я отправилась к нему и поведала всю свою печальную историю. Он видел, не мог не видеть, как глубоко ночные события взволновали меня. Сидней внимательно и сочувственно выслушал рассказ, а затем я неожиданно обнаружила, что все это время папа скрывался за стоящей в комнате ширмой, ловя каждое слово, слетавшее с моих уст. Я, конечно же, была ошеломлена. Папа поступил очень некрасиво, но со стороны Сиднея это выглядело самым настоящим предательством. Мы с ним всю жизнь делились секретами; мне и в голову не приходило хоть на йоту покривить перед ним душой, и он прекрасно об этом знал; к тому же я всегда верила, что в вопросах чести мужчины гораздо щепетильнее женщин. Я высказала этим господам все, что о них думаю, и ушла, по-моему, сильно их пристыдив.

Для меня все закончилось одним — я завелась. Это походило на оживляющее воздействие холодного душа. Я поняла, что должна действовать сама, не рассчитывая ни на чью помощь.

Я вернулась домой, и мне сообщили, что найденный на улице мужчина пришел в себя и способен осознавать происходящее, как любой нормальный человек. Сгорая от желания узнать, что именно связывает его и Пола и как понимать его зловещие пророчества, я, скинув шляпку, поспешила к нему в комнату.

Увидев меня и узнав, кто я такая, больной рассыпался в глубочайших благодарностях. По его щекам струились слезы. Мне показалось, что жизнь едва теплится в нем. Был он слаб, бледен, до крайности изможден. Возможно, он никогда не отличался крепким здоровьем, но сейчас бросалось в глаза, как лишения истощили его последние силы. От него остались кожа да кости. Его вид кричал о физическом и умственном изнурении.

Он был достаточно красив — неброской красотой. Голубоглазый, с очень светлыми волосами. Смею предположить, в прошлом он был щеголеватым клерком. Я гадала по поводу его возраста: несчастья столь быстро старят человека, — но сомневаюсь, что он достиг сорокалетнего рубежа. Голос его, поначалу тихий, выдавал образованность, а когда больной, набравшись смелости и став откровеннее, разговорился, я не могла не отметить его прямую простоту, близкую к красноречию. Что за любопытную историю он мне поведал!

Настолько любопытную, даже ошеломляющую, что к ее окончанию я раздумывала, есть ли у меня иной выход, чем простить Сиднея и, несмотря на все его недавние, вызывающе неприятные проступки, вновь обратиться к нему за помощью. Ведь если то, что поведал мне этот чужак, было правдой — хотя его история казалась невероятной, говорил он как человек, не способный на ложь! — тогда Полу угрожала жуткая и, очевидно, совершенно необъяснимая опасность; в таких делах на счету каждая секунда. И я почувствовала, что даже при всем своем желании мне в одиночку не найти выхода из сложившегося положения. У меня по-прежнему не получалось забыть о кошмарах прошедшей ночи, и пока они были свежи в моей памяти, разве могла я, стреноженная страхом, надеяться справиться с таинственным созданием, о котором так красочно рассказал мой гость? Нет! Я верила, что Сидней, в своей странной манере, действительно неравнодушен ко мне; знала, что он быстр, хладнокровен и изобретателен и что эти его качества лучше всего раскрываются в трудных ситуациях; возможно, не такой уж он бессовестный и, на сей раз, я не уйду от него ни с чем.

Поэтому за ним был послан слуга — в крайней спешке.

Удача мне улыбнулась, Сидней пришел через пять минут. Так получилось, что он как раз отобедал с Дорой Грейлинг, жившей в конце нашей улицы, и лакей столкнулся с ним у крыльца ее дома. Я пригласила Сиднея в свою комнату.

— Я хочу, чтобы вы прошли к найденному на улице человеку и послушали, что он рассказывает.

— С удовольствием.

— Я могу вам доверять?

— В том, что я его выслушаю?.. Вероятно.

— Могу ли я полагаться, что все останется в тайне?

Он ничуть не смутился — ни разу в жизни я не видела, как Сидней Атертон смущается. Что бы он ни натворил, настроение у него всегда кажется отличным. Его глаза сверкнули:

— Можете; буду нем как рыба, даже перед папа.

— Тогда вперед! Но, как вы понимаете, я собираюсь на деле убедиться в правдивости заверений, которыми вы осыпали меня все эти годы, и посмотреть, питаете ли вы ко мне настоящие чувства.

Когда мы вошли в комнату больного, Сидней направился прямо к его кровати, пристально поглядел на лежащего человека, сунул руки в карманы брюк и присвистнул, немало меня этим удивив.

— Ого! — воскликнул он. — Так это ты!

— Вы с ним знакомы? — спросила я.

— Вряд ли я с готовностью назову это знакомством, но память на лица у меня отменная, и мне доводилось сталкиваться с этим джентльменом ранее по меньшей мере однажды. Не исключаю, что и он меня помнит… Помнишь?

Незнакомцу было не по себе, как будто тон и манера Сиднея привели его в замешательство.

— Помню. Вы тот человек на улице.

— Точно. Я именно тот… тип. А ты — господин, выскочивший в окно. Со времени нашей первой встречи ты вроде неплохо так устроился. — Сидней обратился ко мне: — Если это возможно, мисс Линдон, я бы предпочел сказать этому джентльмену пару слов с глазу на глаз… Вы не возражаете?

— Возражаю… решительно возражаю. Для чего, как вы думаете, я послала за вами?

Сидней растянул губы в этой своей нелепой, вызывающей ухмылке — словно у нас не серьезное дело, а пустяк.

— Послали, чтобы показать, что я все еще не утратил вашего доверия.

— Не мелите ерунду! Этот человек поведал мне невероятнейшую историю, и я послала за вами, как вы догадываетесь… не слишком охотно, — Сидней поклонился, — чтобы он ее повторил в вашем — и в моем — присутствии.

— Вот как?.. Ладно!.. Разрешите предложить вам стул: кажется, рассказ будет не из самых коротких.

Решив немного его умилостивить, я села на предложенное место, хотя предпочла бы стоять; сам он устроился на краю кровати и направил на незнакомца пронзительный, вопрошающий и не слишком дружелюбный взгляд.

— Ну, сэр, мы к вашим услугам; будьте столь любезны и соблаговолите опутать нас второй порцией того любезного слуху повествовательного полотна, кое вы изволите прясть. Начнем, однако, с правильного конца!.. Зовут-то вас как?

— Меня зовут Роберт Холт.

— Не иначе?.. Ну, мистер Роберт Холт, выкладывайте!

Ободренный таким образом, мистер Холт повторил то, что говорил мне ранее, только более связно. По-моему, взгляд, каким Сидней смотрел на него, обладал неким гипнотическим свойством, и рассказчик не сбивался с темы — ему, с первого до последнего слова, не понадобилось ни единого наводящего вопроса.