— Курят только дебилы, — стоял на своем мошенник.

За полночь, смолотив батон колбасы, Заздравнов завалился спать. Под утро, проснувшись, я посмотрел на одиночную возле тормозов шконку, на которой поселился Космонавт. Он лежал с искаженным, словно парализованным лицом, с открытыми хрустально-мертвыми глазами, отрешенно уставившись в потолок.

По заявлению Заздравнова на кашу оперативники вызвали на беседу Шера, пообещав, по его словам, выписать карцер, если нечто подобное повторится. Леха для оперчасти являлся ценным пассажиром. Здоровенный, тупой, полностью зависимый от следствия, сдавший товарищей, редко подогреваемый с воли. Как сказал один мудрый сиделец, у дурака две лампочки — зеленая и красная. Красная — опасность, зеленая — жрать. У Заздравнова этот светофор работал безотказно. Конечно, для использования в тонкой информационной разработке нужных арестантов Леха был не пригоден, но для организации психологического пресса, вроде постоянного источника физической угрозы, Космонавт подходил идеально.

Сукам на «девятке» платили. Тем, кто тупо стучал и гнобил сокамерников, обычно раз в месяц на лицевой счет кидали по тысяче рублей, которые должны были покрывать нужду в сигаретах. Если сосед получал извещение о переводе именно этой суммы, возникали серьезные сомнения в его порядочности. Леша получил такую квитанцию через два дня после заезда в нашу хату…

Первое, с чем нам пришлось столкнуться, Заздравнов четыре раза на дню, минимум по двадцать минут за подход чистил зубы.

— Леша, тебе диагноз «шизофрения» не ставили? — как-то раз поинтересовался Шер.

— Не-а. Кто ж мне даст на дурку уйти?! А почему шизофрения?

— Признак шизофрении, когда человек конкретно на чем-то заморачивается. Очень наглядный пример — полировка бивней каждый час.

— Почему каждый час? Не каждый, только после еды.

— Да ты постоянно жрешь. Ты только не подумай, я без претензий. Не в обиду, Алексей, просто если ты исполняешь, хочешь на дурку сорваться, то я тебе могу рассказать, как это лучше сделать, если нет, то ты в натуре псих, — сочувственно заключил Слава.

— На счет этой самой, как ее?..

— Шизофрении, — подсказал Шер.

— Во-во. Не уверен, но с головой у меня реальные проблемы. Сегодня ночью голоса слышал.

— Слушай их, может, что нужное скажут.

— Хорош тебе. Что они нормального могут сказать?

— Например, — задумался Шер. — Чтобы ночью вскрылся на дальняке. Не, лучше не так. Потом кровянку твою гнилую собирай. С твоим наркоманским стажем у тебя полюбому гепатит. Чтобы тихо повесился на решетке.

— С чего ты решил, что у меня гепатит? — возмутился Заздравнов. — С чего мне вешаться?

— Всяко лучше, чем сдохнуть на «Черном дельфине» (колония особого режима, в которой содержатся приговоренные к пожизненному заключению. — Примеч. авт.) годков через двадцать.

— Какой «Черный дельфин»?! — в глазах Космонавта блеснул ужас. — Это за две-то мокрухи?

— А ты думал условным отделаться? Сейчас в России пыжак и за одну могут дать, — авторитетно кошмарил соседа Шер.

— Мне обещали не больше десяти, — неуверенно возразил Космонавт.

— Это ты в последнем слове скажешь. Плавать тебе, Леша, дельфинчиком, ихтиандр ты наш мордовский, — рассмеялся Слава.

Схватив сигарету, Заздравнов занавесился на дальняке.

— Куда пошел? — хохотнул вдогонку мошенник, перекрикивая шумящую воду в унитазе.

— Надавило на клапан.

— Хочешь, я тебе подавлю? — резвился Шер.

— Не понял! — промычало за загородкой.

— Да все ты понял. Ты туда не ср… а курить ходишь. На клапан ему надавило.

— Правда, прихватило, — снова стал оправдываться разбойник.

— А я, по-твоему, идиот, по звуку воды не могу определить. Туда же ничего не падает.

Так что, Леша, не надо здесь засранство симулировать. Подписался на поср…, будь мужчиной — ср…, а не кури втихушку на параше.

— Ты говори, да не заговаривайся! — свирепо прогремел Космонавт.

— Ты мне угрожаешь?! — взвизгнул Слава. — Не, Вань, ты это слышал? Он мне угрожает. Конечно, я больной и старый журналист, а ты, Леша, здоровое, крепкое быдл… бык, здоровый и крепкий. В легкую можешь меня убить или покалечить, только спросят с тебя потом как с гада, потому что я живу по понятиям, а ты черт закатушечный…

— Ответишь за свои слова! — взревел Заздравнов, вылезая из-за занавески. Лицевые бугры залились багрянцем, пустые глаза стелила красная пелена.

Шер, сообразив, что малость перебрал, стал перекручивать разговор, пытаясь снова загнать разъяренного оппонента в оборону.

— Леша, дорогой, личного у меня к тебе ничего нет, — широко улыбаясь и глядя в глаза, Слава «заякорил» собеседника, легко коснувшись ладонью его локтя. — Просто поступки за тобой бл…ские числятся.

— К-к-какие? — охолонулся Заздравнов, сохраняя сжатыми кулаки, все еще угрожавшие Шеру сиюминутной расправой.

— Ну ты в натуре, как будто вчера заехал, — по-отечески вкрадчиво продолжал Слава, мастерски остужая градус кипения. — Ты же людей за деньги убивал, а это бл…ский поступок.

— Время такое было, — окончательно сдулся Космонавт.

— Время-то оно, конечно, идет, меняется. А понятия постоянны. Так вот, Леша, — назидательно вздохнув, Шер решил добить дурака жалостью. — Спишь ты плохо, гоняешь много, совсем себя не бережешь. Отсюда озлобленность, отсюда истерики.

— Не могу я спать, — заскулил Заздравнов. — Видишь, не дают они мне снотворного.

— Лешенька, они же врачи, им диагноз нужен. Конечно, когда ты говоришь: «Тетенька, дайте мне таблеточку, спать хочу», она тебе никогда ничего не даст.

— А как надо? — раскрыв рот, Космонавт покорно внимал Шеру.

— Вот! Вместо того чтоб сразу подойти ко мне и сказать: «Слава, братуха, подскажи как и что», ты начал здесь быковать, хамить, на меня бросаться, на дальняке фокусничать. А теперь: «Слава, помоги!» Какой ты, Леша, оказывается, подкожный, — брезгливо поморщился Шер.

— Че, тебе трудно сказать? — насупился Космонавт.

— Не трудно, даже тебе. Леша, никогда не ломись в открытые двери, ясно?

— Ясно, — склонил голову убийца.

— Короче, слушай, лепиле надо сказать: «Доктор, дайте мне, пожалуйста, пять таблеток донормила в связи с резким обострением копрофилии».

— Копро… как-как? Я лучше запишу.

— Копрофилии. Это такое психическое заболевание, скрытое, без особо видимых признаков.

— От души, Слава! Да я с пяти колес по двенадцать часов спать буду. Облегчил ты мои страдания!

— Ты уже должен, — снисходительно бросил Шер.

— Это по-любому, — заурчал Космонавт.

Вечером кормушка открылась: «Доктор нужен?» — крикнул продольный.

— Нужен, нужен. — Слава засеменил к тормозам, предусмотрительно опередив Заздравнова.

— На что жалуетесь? — раздалось в окошко.

— На все, доктор. Болит все. Еле хожу, спать не могу, кушать не могу. Не жилец я, доктор, боюсь, что долго не протяну, — стонал Слава в кормушку. — Психика не выдерживает, с ума схожу. Представляете, какое давление на меня оказывается!

— Какое еще давление? — пробурчал врач.

— Ну, как же! Меня, интеллигентного человека, тонкой душевной конституции, журналиста-международника, зама председателя профсоюза работников телевидения посадили под плен бандитов.

— Чем же я-то могу помочь?

— Пониманием, доктор! Пониманием всей глубины несправедливости и чудовищности беззакония, чинимых над больным, несчастным человеком. А я ведь, доктор, дочку один растил, совсем маленькая, четыре года. Они ведь ее… — Слава всхлипнул. — Фактически сиротой оставили, при живом-то отце…

С полными пригоршнями пилюлек Шер довольный заковылял от тормозов.

Тут же в кормушку Заздравнов поместил свою живую репродукцию «Портрета неизвестного» Пикассо.

— Здрасте, доктор, дайте мне пять, а лучше десять сонников, у меня это, блин, обасрение, как ее, мать твою… — Леха полез в карман за бумажкой, — обасрение ко-про-филии. Вот!

— Облажался, Смоктуновский! — захохотал Шер, когда под аккомпанемент матерного врачебного фольклора железное окошко захлопнулось. — Слова учить надо! Ты же не Путин, чтобы по бумажке читать. Эх, какую идею испоганил.