— Не убивал я ее! Я ей только ноги порезал! Она же, сука, с корешем моим… — речь и мысль подследственному давались с трудом.

— У вас же в деле написано — сто пятая, убийство, — поперхнувшись смехом, женщина принялась листать бумаги.

— Не-е-е… А… Да-а… Это… Так это я первую свою бабу, ну то есть жену зарубил, так я за то уже отсидел, — изумление на лице арестанта сменилось четко читаемым победным выражением: «Ну и дура!»

— Иван Борисович, вы не могли бы чуть-чуть побыстрее, — голос Оксаны вежливо прервал мое созерцание соседей. — У нас еще три задания. А с вами потом должен поработать еще психиатр, а затем еще и комиссия.

Беспокойство Оксаны Николаевны объяснялось тем, что я уже минут двадцать как завис над пятнадцатым вопросом из двухсот вопросов задания, состоявшего из длинного нудного теста, и раздумывал: то ли тупо расставить буквы в хаотическом порядке, то ли перейти к следующему упражнению. И все же решил не сдаваться.

В следующей головоломке предлагалось продолжить предложение с «если». С таким мне раньше сталкиваться не приходилось. Задание явно предназначалось для извращенцев и дегенератов. К примеру, требовалось продолжить предложение «за что я ненавижу свою мать…», «за что я люблю своего отца…», «если бы у меня был нормальный секс, то…», «я хотел бы стать…» и тому подобное. Любые ответы на столь бесхитростные вопросы сами по себе круче всякого диагноза, и я решил поставить точку в психологических экзерсисах. Оксана любезно проводила меня к психиатру, пообещав, что мы еще увидимся с ней на комиссии.

Врач-психиатр, представившаяся Светланой Павловной, уже давно миновала полвека жизни, но выглядела бодро и здраво, без следов многолетнего ковыряния в больных умах. Академическая обстановка ее кабинета совсем не напоминала больницу и удивительно точно гармонировала с ее профессорской внешностью. Перед Светланой Павловной на столе лежала пухлая подшивка, на титульном листе которой значилось «Дело №… Миронов И.Б.».

— Читала я вашу статью, Иван Борисович, — неспешно начала разговор старушка.

— Ну и как?

— Мне понравилось, — врач улыбнулась. — Стиль очень оригинальный.

— А где прочли? В «Завтра»?

— Нет. Статья ваша подшита к делу.

— Понятно. Значит, получается, вместо того чтобы передать рукопись адвокату, следователь подшил ее к делу.

— Получается, что так.

По ходу беседы выяснилось, что в дело подшили все, что подшивается: статьи, письма, заявления, медсправки и тому подобное. Но, к сожалению, быстро раскусив, что я посвящаюсь в оперативные тайны, Светлана Павловна аккуратно оборвала мое любопытство, раздраженно спохватилась, что разболталась, и дальше, как при приеме в партию: «Пожалуйста, расскажите о себе, родителях, работе, учебе».

— Не понимаю, как вы здесь оказались? — Психиатр поправила очки.

— Уже четыре месяца это же пытаюсь выяснить и я.

— Ну, как же, — снисходительно улыбнулась женщина. — У вас при обыске нашли патроны от какой-то «Осы». Как я понимаю, это что-то вроде гранатомета. «Мухой», кажется, называется.

Говорили долго и обо всем, кроме дела. Тюремный дефицит общения не позволяет быть щепетильным в выборе собеседника, к тому же Светлана Павловна оказалась приятной собеседницей. Однако минут через сорок произошла очередная смена декорации. Узкий кабинет на два стола, за которыми заседала комиссия: какая-то древняя, но по виду матерая психиаторша («Наверное, супруга самого товарища Сербского», — мелькнуло у меня предположение), моя предыдущая собеседница Светлана Павловна рядом с ней ухоженной миловидной дамой, одетой по гражданке, дорого и со вкусом («На белых билетах поднялась», — подумал я, хотя уточнять не стал). Чуть поодаль на краешке стула примостилась Оксана, которой в обществе маститых коллег, чувствовалось, было не по себе.

Трудно сказать, на сколько растянулась беседа, счастливые часов не наблюдают, а у несчастных они отсутствуют. Разговор протекал непринужденно, мало касался дела, хотя поначалу в каждом, даже самом безобидном вопросе я продолжал выискивать подвох. И только в конце разговора успокоился, убедившись, что нет у комиссии ничего, кроме живого человеческого интереса и искреннего сочувствия.

Увы, судебная психиатрия — работа поточная, со мной ученые дамы и так выбились из графика. Мне пожелали удачи в скорейшем освобождении. На том и распрощались.

Выйдя из кабинета, я пошел искать отвечавшего за меня сержанта. Нашел в соседней подсобке, он заряжал сотовый телефон.

— Старшой, дай позвонить, — грех было не попробовать развести мента на звонок.

— Тарифы наши знаешь?

— С учетом нынешнего уровня инфляции и курса валют?

— Пятихатка за звонок, но не больше трех минут.

— Давай пять минут за косарь, но деньги тебе с воли подвезут.

— Так бабла при тебе нет? — Мент оттопырил без того не худые губищи, выражая сожаление за бесцельно потерянное на разговор время.

— Пустой как барабан. Говорю тебе — вечером подвезут.

— Не-е. Такой расклад не пойдет. Единственное, можем свиданку устроить, пока тебя не вывезли.

— Каким образом?

— Обычным. По звонку выдергиваешь сюда подругу.

— Почему именно подругу? — трудно было сдержать любопытство.

— Да мне кого хошь. Но тащат сюда только баб. На входе встречаемся, провожаем к тебе в стакан. Час у тебя будет, если, конечно, за тобой раньше не приедут.

— Понятно. Сколько?

— Входной билет двести зеленых, выходной — в подарок. Понял?

— Продуманная рекламная политика.

— Чего?

— Трубу давай.

— Погоди. Сначала отведу тебя в стакан, узнаю, когда этап, потом звонить будешь. Нацепив на меня наручники и поправив на себе фуражку, мент повел меня к выходу, возле которого к нам присоединился еще один конвоир. Обогнули здание и по широкой каменной лестнице вошли в больничное парадное. «Стакан» был вовсе не стакан, а перегороженный дверьми, упирающимися в высокий потолок, кусок коридора, по обеим сторонам которого к полу были привинчены металлические кресла-лавки. Из-под лавок торчали две пустые конфетные коробки, набитые окурками, источавшими едкий запах гнилой соломы. Здесь, как в загоне, кругами бродил зэка в безразмерной куртешке, в обутках не по сезону и не по ноге. Парня кумарило: глаза навыкате, зрачки бесновато прыгали, съеденные метадоном гнилые зубы черным рубцом врезались в лицо, перекореженное звериной отрешенностью.

Мент вернулся быстро. Самодельное окошко в двери отъехало, в дырке появился порезанный бритьем слоистый подбородок.

— Тебя через час уже заберут, — расстроено вздохнул сержант. — Пытался задержать, не проходит. Здесь же не автобусная остановка. А ты еще с «девятки», на особом контроле. Короче, не получится.

Форточка нервно дернулась и не с перового раза закрылась. Изловчившись, я зигзагом улегся на металлические сиденья, перекинув ноги через поручень. Глаза слепили галогеновые колбы, свет которых сквозь опущенные веки сливался в ядовито-красную полосу.

Проснулся под выкрик своей фамилии. Судя по резкому и раздраженному тону, это была не первая попытка ментов меня добудиться. Вместо буханки у входа стоял «Зил». Внутри к решке первой голубятни приникли женщины, с интересом оглядывая нового попутчика. Все на одно лицо, возраст терялся от четвертака до бесконечности. Второй рукав забит под горлышко. Пробившись сквозь арестантскую массу, я уселся напротив робко переговаривавшихся зэков, выбивавшихся своим видом из общего пейзажа. Один — дерганый, седеющий и лысеющий, с испуганным лицом, выражавшим отчаянье и обреченность. Другой — помоложе, в приличном костюме, в свежей сорочке, гладко выбритый, излучал уверенность и сдержанный оптимизм.

В щели приоткрытого люка проносились верхние этажи домов, по которым, словно по карте, эти интеллигентные зэки прокладывали возможный маршрут этапа, оживленно споря за каждый поворот воронка, хотя молодой особо не отстаивал свои географические догадки, принимал на веру мнение собеседника, больше из вежливости, чем из доверчивости.