Если ты не куришь, то, очутившись в автозаке, сразу же начинаешь задыхаться. Едкий запах до боли сжимает виски, очень хочется закурить самому. Но это только первые минут пять, потом привыкаешь, и остается только ноющее раздражение. Как и я, мужчины не курили, здесь это тоже бросалось в глаза. Меня разглядывали исподтишка, видимо, вспоминая, где видели раньше.
— С какого централа? — спросил я.
— С Лефортова, — обрадовался молодой началу разговора. — Сам откуда?
— Девять-девять-один.
— Что за беда?
— Всего и не вспомнишь… Три гуся (Статья 222. — Примеч. авт.), терроризм, сто пятая…
— А, погоди-ка, — в разговор вмешался лысый. — По Чубайсу, что ли?
— Точно! Миронов, по-моему, — торопливо перебил молодой. — Смотрю, лицо знакомое, а вспомнить не могу.
Помоложе представился Серегой, постарше — Игорем. Они шли подельниками, сидели всего десять месяцев, но уже начался суд — корячилось от восьми до шестнадцати.
Знакомства на этапах развиваются стремительно, за пару часов успеваешь узнать и услышать то, на что обычно не хватает и суток. Человек — животина социальная, склонная к общению. Вот и стараются все не упустить случая, который может еще долго не представиться. При этом услышанное надо не только переварить, но и запомнить и для себя, и для алчущих новостей сокамерников. Набор тем в разговоре стандартен: как звать? с какой тюрьмы? сколько сидишь? что за делюга? Далее — детали: с кем сидишь? какие условия… И только потом, в случае обнаружения взаимной симпатии, переходят на личное: чем занимался на воле? где жил? как семья?..
Сергей Генералов оказался коммерсом, залетевшим на попытке вернуть долг. Шили ему вымогалово с вариациями. Брали его чекисты на помеченном бабле.
— Представляешь. — Серега злобно ухмыльнулся. — У меня обыск майор проводил, которого я с детства знаю, в соседних подъездах жили, дружили… «Горячее сердце, чистые руки»… За звездочку отца родного закроет…
Услышав это, Игорь насупился, отвернулся и продолжил созерцание улицы через потолок.
— Короче, через месяц после ареста, — на выдохе, боясь не успеть всего рассказать, продолжал Генералов. — Приходит ко мне следак с предложением: или чистуха, или сто пятая в придачу. Я года два назад попал в легкий блудняк. Выхожу как-то из подъезда, иду к машине, вижу: рядом бомж валяется, башка у него в крови. Ну, я вызвал «скорую». Лепилы, естественно, ментов подтянули. Оказалось, что доходяге из травматики в глаз шмальнули, и на глушняк. Мусора тогда все оформили, меня отфиксировали как свидетеля с благодарностью, как говорится, за гражданскую сознательность. А спустя два года, в Лефортово мне следак заявляет, что поскольку у меня в машине имелось травматическое оружие, значит, я и замочил того мужика. Проложили конкретно.
— Как сидится-то?
— Нормально. Знаешь, в тюрьме вкус к жизни обострился или вновь появился — сам не пойму. Если б завтра выйти, то спасибо судьбе за такую школу. Кстати, как у вас? С кем сидишь?
— С одним бандюком из кингисеппской группировки. Его из Лефортово перекинули.
— Заздравнов?! — Лысый, нарочито отстранившийся от нашего разговора, подскочил, словно ошпаренный.
— Пересекался с ним?
— Животное! — Игорь взвыл. — Я с этим гадом три месяца отсидел.
— Не сладко, я смотрю, тебе с ним жилось.
— Да он урод отмороженный, сволочь тупая, на «ры» берет… — Лысый осекся, не совсем своевременно сообразив, что слишком увлекся.
— Не, у нас он смирный, правда, жрет все, что не приколочено, но строго по разрешению. Привет передать?
— Обойдется! — Лысый в досаде закусил губу.
— Как фамилия-то твоя?
— Зайцев, — нехотя пробормотал собеседник.
По дороге заехали еще в несколько судов. На одной из остановок в воронок закинули девочку. Она присела на краешек скамьи в открытый стакан практически вплотную к нашей решетке. Звали ее Милой, статья два два восемь. Простые, светлые черты лица, хрупкая фигурка, глубокий уставший взгляд тонули в этом человеческом смраде. Мат затих, заиграли улыбки. Эта девочка, сама того не ведая и не желая, стала внезапно ожившей душой и совестью нашего покрытого коростой безнравственности многоликого организма. Как же их пронзительно жалко, молодых русских девчонок, словно маленьких бездомных ребятишек. И жалость-то самая подлая, потому что слезливая, беспомощная и бестолковая.
Возле «Матроски» половину этапа перекинули в другой автозак. На территории тюрьмы меня пересадили еще в один воронок, который, сделав «круг почета», остановился возле козырька с резными наличниками и деревянной табличкой «99/1». Подняли в хату: горячий чай, свежие газеты.
— Леша, тебе привет из Лефортова.
— От кого? — Заздравнов напрягся.
— От Зайцева.
— Ты эту суку бээсную видел?! (бээс — бывший сотрудник. — Примеч. авт.)
— Так он гэбэшник, что ли?
— Полковник ФСБ. Я еще до него доберусь!
Отмерив по продолу шагов пятнадцать, припарковали с пожитками возле камеры под номером 606. Хата, очередной тройник, заселена двумя не похожими друг на друга страдальцами. Один — приземистый бычок, с благообразной окладистой бородой и тучной фигурой, другой — высокий, в меру крепкий, в меру сутулый, с вычурной интеллигентностью лица, которую подчеркивал широкий, слегка приоткрытый рот с завернутыми во внутрь губами. В выражении этом уже угадывались легкие полупрозрачные мазки тихого безумия. Новые соседи без вопросов помогли занести в хату вещи. Высокого я определенно где-то видел, но ничего конкретного в голову не приходило, хотя меня он узнал сразу. Бородатый представился Игорем.
— Алексей, — второй протянул руку, ожидая немедленного узнавания.
— Где-то я тебя видел, — я явно не оправдывал надежд.
— Пичугин, — с легкой досадой открылся собеседник.
— Да-да-да, замглавы службы безопасности ЮКОСа, если не ошибаюсь, — запоздало реабилитировался я в глазах Алексея.
Фамилия Пичугин была знаковой. Его арест стал новой вехой в эволюции политической системы страны, закатом империи Ходорковского.
Начальника отдела внутренней экономической безопасности НК ЮКОС Алексея Владимировича Пичугина приняли 19 июля 2003 года, предъяв обвинение в убийстве тамбовского коммерсанта Сергея Горина и его жены Ольги. Гориных похитили в ноябре 2002 года при невыясненных обстоятельствах, тела их так и не нашли. Спустя два месяца после задержания Пичугину добавили покушения на сотрудницу мэрии Москвы, бывшую служащую ЮКОСа Ольгу Костину и сотрудника «Роспрома» Сергея Колесова, а также угрозу убийством бизнесмена Сергея Лобикова.
За избиение Колесова летом 1998 года, взрыв мусоропровода по месту жительства мамы Ольги Костиной в ноябре того же года эпизод с Лобиковым в ходе судебного разбирательства сняли в связи с истечением срока давности. Мосгорсуд 30 марта 2005 года приговорил Пичугина к двадцати годам колонии строгого режима. Через две недели после приговора Генпрокуратура предъявила Алексею новые обвинения: организацию убийств директора торговой фирмы «Феникс» Валентины Корнеевой, мэра Нефтеюганска Владимира Петухова и двух неудавшихся покушений на управляющего компании “East Petroleum Handtls gas” Евгения Рыбина. Корнееву застрелили 21 января, мэра Петухова — 26 июня 1998 года. Свидетели утверждали, что Сергей Горин, по приказу Пичугина и Невзлина «участвовавший в совершении нескольких убийств», собирал на заказчиков компромат, за что и был убит вместе с женой.
17 августа 2006 года суд добавил Пичугину еще четыре года строгача. Однако Генпрокуратура добилась отмены приговора как слишком мягкого, потребовав для обвиняемого пожизненного заключения. Верховный Суд направил дело на новое рассмотрение…
Мы познакомились с Алексеем, когда судилище с предрешенным пожизненным финалом уже перевалило свой экватор и до людоедской развязки оставались считанные недели.
С учетом спортивно-офицерского прошлого Пичугин выглядел неважно. Сто десять килограммов боевой массы сгорели до восьмидесяти. Тело сорокапятилетнего мужчины опоясывал желеобразный «спасательный круг», вздувшиеся ноги покрывали варикозные паутинки.