— Что вы! Мы будем очень рады этому, — ответила за всех Марылька. — Скажите, Иван Степанович, — мы нигде не читали про такое, — проводил ли кто-нибудь опыты, подобные нашим?

— Милые мои! Даже не читая книг, можно сказать, что наверняка и безусловно в мире проводили, проводят и будут проводить в дальнейшем такие опыты… Человеческий ум всегда стремится вперед, всегда ищет чего-то нового, интересного и полезного для общества. Многое остается неизвестным, не все своевременно попадает в печать. А если и попадает, так не всегда газеты печатают: это же не футбол, не хоккей. Но на этот раз я скажу вам довольно точно. Такой опыт, как ваш, провели еще в 1954 году юные натуралисты одного мичуринского кружка на Востоке. Они привили грушу на тополь, вяз, вербу, ясень и на многие другие деревья. В 1956 году с груши, привитой на тополе, был получен первый урожай груш. Их было много, они были крупные, сочные и сладкие, с мелкими зернами. Самое ценное и интересное то, что они могут лежать, не портясь, целый год. Теперь чрезвычайно важно уследить, чтоб на ваших прививках завязались плоды, чтобы они созрели. Тогда только можно будет судить, стоит ли распространять ваш опыт на большее количество деревьев.

— А известны ли еще подобные опыты? — спросил Михась.

— Видите ли, честно признаюсь вам, я специально таким вопросом не интересовался. Могу судить только по работам Л. Бёрбанка и И. Мичурина. Но, наверно, читали большинство этих работ и вы. Как мне кажется, все же прививки делались и делаются больше на близких по ботаническим признакам деревьях. Например, вишня — черемуха. Мне известен, правда, и такой факт, что в Испании в 1947 году прививали съедобный каштан на обыкновенный дуб. Прививки хорошо принялись, дают обычные плоды, как на каштановых деревьях. Для Испании этот опыт имеет большое практическое значение, так как деревья съедобного каштана там часто болеют «чернильной болезнью», которую заносит паразитный грибок, а дуб этой болезнью не болеет. Для нас прививка съедобного каштана на дуб имеет другое практическое значение: дуб у нас хорошо растет, а съедобный каштан не очень. Стоит попробовать, не передаст ли дуб, если на него привить такой каштан, свою стойкость прививке. Мы с вами попробуем осуществить это на деле. А пока что я еще раз поздравляю вас с победой… Не забудьте записать меня в свой кружок! — добавил он на прощание.

После ухода Ивана Степановича стали расходиться и ребята. День был необыкновенным, и только теперь они вспомнили, что дома их ждал обед.

Возвращались возбужденными, радостными.

Груша на тополе!

Отец Адама, Антон Иванович Скрипка, работал кузнецом в колхозе. Бывало, что и в поле выходил, но только в крайнем случае, так как работы кузнечной было много. Мать, Текля Васильевна, работала дояркой.

Готовя обед, она спросила у сына:

— Что-то вас долго сегодня держали. Хотели уже обедать без тебя… Хорошо, что отец из кузни тоже недавно пришел. Иди скорей мой руки, сынок.

— А чего отец задержался?

— Молотобоец не вышел. Пришлось одному все… Ты, сынок, очень занят? Не поможешь мне немного после обеда?

— Конечно, тата! У нас теперь повторение. А старое я знаю неплохо.

— На это я и надеюсь, сынок. Ты у меня способный малый. Только бы не сглазить…

Отец сел за стол и стал нарезать хлеб. На столе лежали ложки. Все было приготовлено к обеду. Мать начала наливать борщ в миски. Аппетитный запах ударил в ноздри. Адам попробовал и тут же спросил у матери:

— Мамочка! Никак не пойму, из чего это у тебя такой вкусный борщ приготовлен?

— Из осота, сынок. Ешь на здоровье. Неужели забыл? Я каждую весну раза два-три готовлю из осота, потом — из сныти, из крапивы… За зиму надоест свекла да капуста. А еще старые люди нас учили: «Ешьте, потребляйте все хорошее понемногу. Никто не знает, в чем заключено самое полезное для человека». Каждая травка имеет что-то свое ценное, иначе все растения были бы похожи одно на другое…

— Может, мамуся, ты и права. Тем более, что борщ из осота очень вкусный.

Отец засмеялся:

— Это пока он молодой. Калина тоже похвалялась, что она очень вкусна с медом… Ты не забыл, надеюсь, что ответил калине мед?

— Нет, не забыл. Мед сказал, что «я и без тебя хорош».

— По правде говоря, того-сего положила для вкуса. Говорят же, что и «ботвинка любит солонинку». Да и осот не отбросит ее за плот^[1].

— Ты, мама, скоро будешь стихи писать. Так у тебя складно получается, любо послушать.

— А что, сынок, если бы в свое время я могла учиться, так, наверно бы, и стихи сочиняла… Бывало, начну петь, так только мне первые слова из старой песни нужны. А дальше такое свое добавлю, что люди дивились. «Откуда, говорят, у тебя, Текля, что берется?» Теперь слушаю, как иногда некоторые по радио поют, ей-право, лучше бы спела и складней…

— Это ты от зависти так говоришь, Текля, — пошутил отец. — По правде говоря, есть у нас неплохие певцы и певицы. Ну хотя бы Марьяна. А дочка ее, Ганна? Признаться, выйду порой из кузни, когда они в огороде хлопочут, и прошу: «Спойте вы, соседки, немного. Что вам, жалко голосу для добрых людей?» А Марьяна смеется: «Хорошо, Антон, что хоть ты сам себя похвалил. За это мы и споем тебе, доброму человеку…» Обошел я и объехал вокруг света, а таких певуний не слышал…

— Правду, Антон, говоришь! Мне даже завидно бывает. Хорошо Марьяна поет, но не так. А вот ее дочь, Ганночка, — просто диво-дивное… Один раз услышит — с голоса в деревне, то ли по радио, или с пластинки, — и все. Словно весь год ее поет. Да как!..

Антон Иванович, помолчав, сказал:

— Ко всему способность от природы. От родителей. Кто его знает отчего…

Мать вела разговор дальше:

— Марьяна мне рассказывала, что недавно она была в городе и зашла в магазин купить пластинки для патефона. Ганна слышала, как по радио исполняли оперу «Черевички». Вот и попросила свою мать: «Купи мне оперу „Черевички“». Марьяна в магазине и спрашивает: «У вас „Черевички“ есть?» А продавщица ей в ответ: «Какие „Черевички“? Это ж опера, это целых четыре пластинки». Марьяна, она тоже языкастая: «А вам что? Хоть двадцать четыре. Я плачу деньги». Продавщица опять свое: «Зачем тебе опера? Ты же деревенская. Возьми лучше частушки». А Марьяна, разозлившись: «Возьми ты их, говорит, себе домой, а мне дай то, что я прошу».

Адам заинтересовался:

— И что же? Дала она ей «Черевички»?

— Дала. Помогла какая-то женщина, стоявшая рядом. Она обратилась к продавщице и спросила: «А кто вам дал право так разговаривать с покупателями? Раз вас просят, а у вас есть — продайте!» Так подумайте, та еще и огрызнулась: «Я знаю, кому что продавать. Вам я не предложу частушки. А им это в самый раз».

Ну и женщина нашла что сказать. «Вы, говорит, не забывайте, что в нашей советской деревне есть очень много таких культурных людей, которым могут позавидовать некоторые городские. Вот, говорит, если на то пошло, ни один деревенский человек, когда вы будете спрашивать меду, не предложит вам дегтю или скипидару. А вы что делаете?»

Продавщица глянула, как середа на пятницу, но дала и больше ни слова не сказала…

— А я, мамочка, и не знал, что такие интересные пластинки у Ганны есть.

Отец обратил внимание на другое:

— Из всего, что ты рассказала про Марьяну, интересно одно. Действительно, та женщина правду сказала: в деревне есть много культурных людей, а будет еще больше, — преподаватели, врачи, агрономы, наша молодежь. Не будет молодежь бежать из деревни в город… Сколько у нас интересной работы, сколько нужно специалистов. Да и города, мне думается, не будут увеличиваться безгранично. Они также начнут больше тянуться к природе, к лесам. А захочешь в столице побывать, в театре — все тебе: хорошие дороги, машины, даже самолеты регулярно летают из районов…