Через день являюсь опять в наше консульство.

Встречает меня секретарь, любезный, стеклышко у него на шнурке, мне руку.

- Ну-с, - говорит, - работа вам есть, в городе Г., а вот человек, который объяснит вам подробно.

Подвел он меня к рыжему человечечку, сидевшему у стола, в пальто:

- Пожалуйста, объяснитесь.

И отошел по своему делу.

Поглядел я на человечка: маленький, быстрый, руки сухие, в веснушках, пальцами перебирает по столу.

Сунул мне руку.

- Вы - офицер?

- Да, - говорю, - офицер.

- Вот, - говорит, - какое дело: у нас в городе Г. еще от войны остались некоторые запасы смолы, вывезенной из Архангельска. Теперь мы открываем там завод для перегонки этой смолы в "пек", то-есть в особое вещество для осмолки судовых палуб. Понадобятся нам рабочие, желательно из русских. Работа будет довольно трудная...

- Что ж, - говорю, - к работе я был привычен.

- Так, - говорит. - Плата будет не велика, три фунта в неделю, но больше мы не можем. Будет при заводе опытный руководитель. А требуется нам всего-на-всего пять человек.

Вспомнил я тогда об Южакове, говорю:

- У меня товарищ тоже в бедственном положении, могу ли пригласить его?

- Хорошо, - говорит, - приглашайте. Только одного, остальные у меня набраны.

Так я тогда обрадовался, точно из погибели выплыл, даже позабыл спросить, чей же такой завод, и на кого мы будем работать.

Сказал он мне на прощанье:

- Сообщение получите на днях, а в Г. отправимся вместе.

Выбежал я тогда в превеликой надежде и, как бывает со мной, пробежал много улиц не замечая и, как на крыльях, прискакал к Южакову.

VIII

Через недельку получили мы извещение, на машинке, честь-честью: должны явиться по прилагаемому адресу.

Тот же день поехали с Южаковым в город. Тут это просто, по подземной дороге, и поезда несутся, один над другим, и все очень удобно. Вышли мы в той части, где банки и конторы, - целый особенный город. Вылезли из земли на свет, и нас закрутило. Очень там много народу, а дома большие и тяжкие, в окна снаружи видать - столы, и ходят промеж столов люди, очень чисто, и большинство в цилиндрах. Нашли мы по адресу, поднялись на машине: двери стеклянные, на дверях надписи, видно, как в комнатах занимаются люди. На одной двери прочли: "Российский транспорт". Здесь! Забилося у меня сердце.

Это у меня со школы: робею при всяком начальстве.

Пригласили нас подождать: стулья большие, удобные, обиты бархатной кожей. Видно нам, как переходят от стола к столу бритые люди.

Вышел к нам из стеклянных дверей человечек, тот самый с веснушками на руках, и опять руку:

- Пришли?

- Пришли, - говорим, - получили ваше письмо.

- Что же, - говорит, - едем, или нашли иную работу? Можете ли выехать завтра?

Разумеется, мы согласны: как говорится, нам не дом подымать!

Сказал он, когда быть на вокзале, и попрощался.

Весь тот вечер, на радостях, проходили мы с Южаковым по улицам. Вечером здесь удивительно. Столько огней, что жжет в глазах! Народу, как Ока. И никому до кого дела. Все отлично одеты, будто и нет бедных, а у женщин походка широкая, по-мужски, и очень все гордо. Разрешил себе Южаков выпить и даже меня подзадорил, и очень я на него удивлялся, все-то ему как с гуся. Толкались мы с ним полный вечер, до одиннадцатого часу, когда закрываются все заведенья, и расходится народ по домам. Час этот здесь соблюдается точно, и весь город рано ложится спать, разумеется, кому есть где прилечь.

А на другое утро, захвативши вещички, поехали мы на вокзал через весь город, опять на подземке. - Вокзалы тут по-другому, без особых пристроек, и поезда чуть не на улице. Там уж поджидал нас рыжий.

Он сам взял билеты: нам третий класс, себе первый. И тронулися мы в путь.

Всю дорогу глядел я в окно: везде ровно город, на каждом тычке завод, трубы, как лес, и страшно подумать: такое богатство! Везде народ ражий, - поля, как стол. И на каждом шагу фут-болл. Очень почитают здесь эту игру.

Ехали с нами матросы, в вязаных рубахах, курили трубки, гоготали.

Приехали мы под вечер на большой вокзал. Поджидал нас на платформе наш человечек, дал на трамвай денег, сказал, куда ехать, - в док.

Вот какой оказался самый наш завод: большущий деревянный сарай с подвалом. В подвале большой котел. А кругом - сквозняки.

Познакомил нас человечек с нашим руководителем, - большой такой дядя, молчаливый и сосет трубку. Объяснил он нам, что делать: должны мы, как в пекле, держать под котлом огонь круглые сутки, на три смены, и следить, чтобы не загоралось, мешать смолу. Объяснивши, показал свои кониные зубы и опять за трубку. Оглядели мы завод со всех концов, про себя думаем: слава богу и за это.

Повертелся туда-сюда наш человечек, выдал нам за неделю:

- Желаю, - говорит, - вам успеха! - и уехал.

Узнали мы наших товарищей по работе:

Из русских - был один моряк, безработный, человек бывалый, пройди-море, и очень себе на уме. Держался он от нас в сторонке и, видимо, не очень дорожил службой. С другим мы сошлись быстро. Был это крепкий лет семнадцати парень, очень рослый, и лицо у него было румяное, нежнейшее, как у девушки. Очень мы впоследствии с ним подружились. Была его фамилия нерусская, трудная, - Этчис, а стали звать мы его просто Андрюшей. Отец его, по происхождению - здешний, был конюхом в Петербурге, в конюшнях у знатного князя. Очень он был бедовый и никому не давал спуску и частенько бушевал против здешних, пользовался своим правом. Мы, разумеется, держались сторонкой.

Очень он помог нам по первому разу. Нашел нам квартирку в рабочем семействе, тут же неподалеку. Домики в той части все одинаковые, как ульи в саду, все под одну масть. Так тут везде, в рабочих кварталах.

Отвели нам верхнее помещение, спальню. А спят тут в холоду, бедные и богатые, всю зиму при открытых окнах. Положили с нас хозяева по два с половиною фунта в неделю за стол и квартиру. Оставалось, значит, нам по полфунту на свою нуждишку, - и на том спасибо.

Хозяин наш служил на дороге, стрелочник - человек простой и приятный, к нам относился даже радушно и очень интересовался Россией. Было у него две дочери-барышни, попрыгуньи, и с ними мы подружились. Научил их Южаков нашему "Чижику", и так это у них смешно выходило, дразнили мы их "рыжими" и много смеялись. Окончили они курс в школе, но о России только и знали, что ходят по Москве медведи и снег лежит круглый год. А Южаков дразнил их нарочно.

Стали мы ходить на работу. По первоначалу показалося трудно и болели руки, горели глаза. Очень едкие смоляные пары. Так что проходило даже сквозь платье. Руки у нас от смолы чернее стали ошметка, и отмыть было невозможно. Ходили мы на работу попарно, ночью и днем, держали в топках огонь. Скоро научилися шуровать и даже попривыкли к работе, но пугало меня здоровье. Гулял по всему сараю ветер, а мы в поту, над огнем, - и боялся я, как встречу осень.

К городу и людям мы вскорости присмотрелись.

Городок, - тому не в пример, - был небольшой, приморский. Всякий день приходили огромные пароходы, останавливались в доке, и шумели по вечерам матросы. Славился город (тут такой уж обычай, и каждый город чем-нибудь славен), - лошадьми, свиньями и церковными колоколами.

И, надо сказать, справедливо.

Таких лошадей я никогда не видывал и нигде. Спина как печь, копыта по тарелке, мохнатые, - и этакая потянет пятьсот пудов! - и думал я, глядя: вот показать бы в Заречьи.

Попривыкли мы понемногу к жизни. Вечером по субботам ходили гулять. По субботам в городе очень людно. Подивился я, как много у них молодежи, - и все, как один, как орехи, веселые. Вечером не продерешься. И очень бойкие девицы. Даже Южаков присмирел. Ну, разумеется, вскорости завелися и здесь зазнобы, без того уж не может. Приметил я, что и "рыжие" неравнодушны, только все это у них по-другому.

А были мы попрежнему в полном неведении о России. И попрежнему мутила меня тоска, и стало казаться, что уж никогда-то, никогда не увижу своего Заречья, что так тут и подохну, на черной смоле. Удерживал я себя от мыслей и старался глядеть веселее. Поддерживали меня Южаков и Андрюша.