— День добрый, герр коммандант. Новости есть?

— Всего лишь приказ, — ответил я, помахав телеграммой. — Нам предстоит перебазироваться в Шебенико до дальнейших указаний.

— А, Шебенико, — протянул Штайнхюбер, привалившись к швартовой тумбе и сдвинув на затылок бескозырку. — Недурное местечко, хочу я сказать, хотя в гавани воняет тухлой рыбой и в городе только одно кафе. Подозреваю, это означает, что спать нам придется на борту старушки «Марии-Терезии», которую переделали теперь в брандвахту. Вам доводилось бывать на ней, герр коммандант?

— На «Альте Резерль»? Нет, не имел чести. А что она собой представляет?

— Нечто ужасное, кишащее клопами, герр коммандант. Я служил на ней еще юнгой во время перехода в Вест-Индию в 1898, и она тогда уже была плавучим зоопарком.

— Да, — кивнул Легар. — Я плавал на этом старом корыте в 1902 году близ Смирны. Мы взяли за правило спать в носках в кочегарском кубрике, потому как в противном случае тараканы за ночь обгрызали ногти на ногах. Болтают, всякий раз по возвращении из тропиков старушка привозила под палубой очередной вид насекомых. Только тот факт, что большую часть времени они тратили на борьбу друг с другом позволял нам остаться в живых.

— Прекрасно, — сказал я. — Хоть я и не беру под сомнение ваши рассказы о тамошней живности, не думаю, что нам слишком часто придется гостить на борту «Марии-Терезии». Нам поручено патрулировать сектор в сто пятьдесят миль в длину и примерно в двадцать пять в ширину, поэтому в море нам предстоит проводить куда больше времени, чем сейчас. Пока же соберите команду и передайте приказ приготовить вещи. Отплытие в пять утра. Этим вечером матросы могут переправиться в Полу, передать привет тамошним шлюхам, но строго к одиннадцати все должны быть здесь. Что до вас, таухфюрер, можете отбыть на час пораньше, чтобы попрощаться с фрау Штайнхюбер и детьми. Как понимаю, уходим мы на довольно продолжительное время.

— Покорнейше благодарю, герр коммандант, но жены и детей нет больше в Поле. Ходят слухи, что раз итальянцы вот-вот выступят против нас, гражданское население начнут выселять вглубь материка, поэтому мы решили, что им следует уехать заблаговременно. У сестры моей жены есть ферма близ Клагенфурта, мои поживут пока у нее.

— Ну вот и прекрасно, — отозвался я. — Давайте начнем готовиться к летнему круизу вдоль адриатической ривьеры.

И так примерно и было в течение двух последующих месяцев. Как правило, субмарина — не самое подходящее плавсредство для круизов, особенно если речь о тесном, ненадежном, воняющем бензином кораблике вроде U-8, где температура внутри корпуса редко опускается ниже сорока градусов Цельсия, а поломка машин представляет собой почти ежедневную рутину. Но даже так эти недели патрулирования далматинского побережья вспоминаются мне как счастливая пора. В конце концов, мы были молоды и здоровы, поэтому мелкие неудобства жизни на подводной лодке меркли в сравнении с чистым голубым небом и зеленым морем, усеянным бесчисленными островами. Одни представляли собой утесы из сверкающего известняка, встающие из волн подобно сломанному зубу и голые как обглоданная кость; другие казались почти призрачными благодаря плавным очертаниям и кутались в леса из сосны и черного кипариса. А иные оставались невидимыми за горизонтом, но давали о себе знать за многие мили ароматом дикого майорана и лаванды.

Наша жизнь свелась к последовательности пяти-шестидневных патрулей, отделяемых друг от друга заходами на день-два в Шебенико для текущего ремонта, возможности помыться, побриться, принять на борт бензин, масло и дистиллированную воду. А потом снова в море, рыскать среди островов, совать нос в маленькие рыбачьи гавани, швартоваться у набережной-ривы, чтобы прогуляться вечерком и выпить бокал вина в местном кафе. Я старался не придавать патрулям чрезмерную регулярность: население побережья представляло собой смесь хорватов и итальянцев, и без сомнения о наших движениях докладывалось заинтересованным сторонам. Но даже так U-8 сделалась привычной посетительницей в Макарска, Лесина, Трой и Комизе. Рыбаки переставали выбирать сети, чтобы понаблюдать за нашим входом в порт, а местные мальчишки толпой валили в гавань поглядеть на прибытие «sottomarino» или «podvodnik». Мои чудесные матросы-далматинцы могли ориентироваться на здешнем побережье хоть с завязанными глазами, и куда ни зайди, нас неизменно ждал теплый прием в местном кафе, хозяином которого неизменного оказывался дядя какого-нибудь из моих матросов. Забегаловки эти не могли похвастаться особой чистотой, тем не менее там можно было вытянуть ноги и поесть горячего, отдыхая после неудобств жизни на борту.

В чем в чем, а в неудобствах на U-8 недостатка никогда не наблюдалось. До 1914 года лишь немногие тактики осмеливались предположить, что подводные лодки будут использоваться для чего-либо кроме обороны гаваней, поэтому никто и не думал сделать их обитаемые на период времени больший, чем двенадцать часов. Вследствие этого бытовые условия на борту нашего корабля имели самый примитивный характер. Кухня была оснащена однокомфорочной плиткой, использовать которую я не любил по причине слишком большого расхода тока из батарей. На палубе стояла бензиновая печка, разжигать которую можно было только при спокойной погоде. Что до сна, то свободным от вахты приходилось бросать жребий за право воспользоваться самыми мягкими плитами пола. Помывка? И думать забудьте — лучшее, на что стоило рассчитывать, это облиться из парусинового ведра на палубе. Если погода не против.

Зато туалет у нас был — настоящий керамический стульчак, прямо как на суше. За исключением того, что располагался он рядом с мотором левого борта и просматривался по всей длине лодки. Унитаз был оснащен резиновым кольцом и тяжелой металлической крышкой, фиксировавшийся в нижнем положении четырьмя мощными застежками. Идея заключалась в следующем: как только крышка закрывалась, внутрь толчка нагнетался рычажной помпой воздух. Когда давление внутри унитаза становилось выше забортного, должен был сработать клапан, и содержимое выбрасывалось в море. Но так выглядело в теории, практика получалась менее убедительной. Соотнести величины давлений было очень непросто, и в случае ошибки содержимое толчка взлетало вверх, на того, кто его туда поместил. Это событие получило название «подлодочное крещение». По этой причине унитаз употреблялся редко. На деле, во избежание ухудшения и без того скверных параметров атмосферы внутри субмарины, было решено, чтобы туалетом пользовались только с разрешения вахтенного офицера, да и то в самых крайних случаях. В качестве альтернативы применялись свисание со спущенными портками с рулевой рубки или, при штормовой волне, опиумные пилюли.

В итоге проблема с подводной уборной разрешилась весьма драматическим образом. Случилось это однажды утром в начале мая, когда мы мирно лежали на грунте близ Петрчана, подкарауливая французскую субмарину, оказавшуюся на самом деле плавучим бревном. Нам в этой задаче помогал новейший направленный гидрофон, доказавший в результате полную свою бесполезность. Лежим мы спокойненько на пятнадцати метрах. Подвахтенные дремлют на баке, завернувшись в одеяла, фрегаттенлейтенант Месарош мирно похрапывает и бормочет что-то себе под нос, примостившись на крышке рундука с огнестрельным оружием, зарезервированного в качестве спальной каюты для офицерского состава. Вахтенные сидят себе читают, пишут письма или играют в карты при белесом свете электрических ламп, а Легар и двое его механиков возятся с выпускным коллектором двигателя правого борта. Что до меня, то я располагаюсь за штурманским столиком, занятый, не слишком сосредоточенно, навигационными расчетами и одновременно наблюдая за гидрофонистом, который чертыхается сквозь зубы и крутит колесики настройки в тщетной надежде выделить хоть один членораздельный звук из какофонии щелчков и журчанья, производимых местной морской фауной. Тут я замечаю, что среди спящих на баке начинается шевеление. Человек явно испытывает некий дискомфорт, и спустя несколько минут встает и направляется на корму. Человеком этим оказывается торпедист первого класса Матасич. Выглядит он встревоженным и торопливо берет под козырек.