Никто не проронил ни слова. В комнате стояла немая тишина, полная напряженного ожидания.

- На следующую ночь, когда санитары ушли, я снова был в этой палате. Мне хотелось услышать шепот этого узника, и я принес с собой изобретенный мною препарат - сыворотку, побеждающую бактерии, выведенные Отомурой. Скрытно от всех я ввел ее в организм больного коммуниста.

Когда он пришел в себя, я сидел на его койке. Не зная, с чего начать разговор, я очень глупо спросил: «Как ты себя чувствуешь?» Он презрительно посмотрел на меня и прошептал слабым голосом, в котором, однако, звучала огромная сила воли: «Л так, что ты снова можешь впрыснуть мне свои бактерии!» Я вздрогнул от этого вызова и горячо прошептал: «Нет, я не впрысну тебе никаких бактерий! Нет, нет… Я хочу спасти тебя! Тебя, себя, всех!.. Только скажи мне, как это сделать?» Я не знаю, почему он мне поверил, почему он стал говорить со мной, как с человеком. Этот человек стал моим учителем жизни. Он дал мне в руки оружие для борьбы - указал мне на идею, ради которой стоило жить и умереть. Я жадно слушал его до самого рассвета, а затем, по его просьбе, сделал ему укол, и он уснул…

Утром я был вызван к генералу Исии. Он встретил меня потоком ругательств и кричал, что я изменник и трус, недостойный носить мундир японского офицера.

Видя, что я молчу, он показал ампулу. Защищаться было не к чему. Я сказал ему все, что накопилось на душе. Тогда генерал Исии велел заковать меня в кандалы и немедленно отослать в военную тюрьму в Харбин. Там я попал в лапы Канадзавы. Он лично допрашивал меня, стремясь узнать, кто надоумил меня помочь несчастным узникам.

Не буду рассказывать о том, что пришлось мне перенести в тюрьме. Иногда меня охватывало полное безразличие ко всему, но это были редкие минуты. Все остальное время я думал только об одном - как вырваться из лап палачей. Я чувствовал, как росла во мне потребность отомстить им за смерть тысяч ни в чем не повинных людей, за все страдания, что они причинили моим соотечественникам. Во мне росла ненависть. Не инстинктивная, не слепая, рожденная физической болью и муками, перенесенными во время пыток и допросов. Нет! Это была ненависть осмысленная - сжигающая сердце ненависть ко всей этой системе, опирающейся на тюрьмы и пытки.

Однажды, после нескольких месяцев одиночки, пришло сообщение, что меня, как преступника, обвиненного в измене императору, будет судить особый военный трибунал. Я встретил это известие почти равнодушно - смерть не страшила меня. Жаль было только одного - что завтра я стану трупом, который не сможет ни мыслить, ни действовать… А действовать было нужно!

Фукуда замолчал, медленно провел ладонью по волосам.

- Нет, - сказал он глухо, - я не сумею точно рассказать вам о той ночи. Скажу коротко, как случилось, что я остался в живых и сижу сейчас перед вами… Не знаю, кто так решил, но суд надо мной должен был произойти не в Харбине, а в Пинфане. Рано утром под усиленным конвоем меня повезли на машине к месту суда. Однако до места не довезли! - вдруг зло рассмеялся Фукуда. - По дороге в Пинфань наша машина наткнулась на засаду китайских партизан. Стычка продолжалась всего несколько минут. Конвои был уничтожен, а китайские товарищи забрали меня с собой. Я остался у них.. Так закончился второй период моей жизни - период пробуждения сознания, период, когда я начал становиться настоящим человеком…

Фукуда замолчал. В комнате воцарилось тяжелое молчание. Все знали и слышали о преступлениях, творимых в «отряде 731», но рассказ очевидца, история его переживаний потрясли их.

Первым очнулся Косуке. Он посмотрел на Ямаду, на доктора, встал и, подойдя к Фукуде, обнял его.

- Ты молодец, Фукуда! Ты просто герой! - громко сказал он, и широкая, открытая улыбка подтвердила искренность его слов. - Я рад, что познакомился с тобой.

- Пусти, товарищ Косуке, ты задушишь меня, а я еще не все рассказал, - улыбнулся Фукуда. - Ведь не хочешь же ты лишить меня возможности заниматься врачебной деятельностью?

Шофер послушно вернулся, на место. Закуривая сигарету, Ямада сказал Фукуде:

- Косуке прав. Ты стал героем, а ведь был на самом краю пропасти! Одни шаг оставался тебе, чтобы стать преступником перед человечеством.

Фукуда тяжело вздохнул:

- Да, верно, поэтому мне так тяжело говорить. Ведь вы первые, кому я рассказываю обо всем этом. Больше я уже, вероятно, никому не буду рассказывать так подробно о моей жизни. Да это и ни к чему. Я рассказываю о себе столько потому, что это, по-моему, очень важно. Нужно показать вам путь, которым я пришел к нашей партии, к вам.

- Трудный это был путь. Легко можно было совершить ошибочный шаг и скатиться в пропасть, - сказал Ямада .

Старик вышел из комнаты. Вскоре он вернулся и принес чай. Пили его молча, каждый был погружен в свои думы. Фукуда первым отставил чашку:

- Теперь я хочу рассказать, как и почему я оказался в Токио. Ведь в Японию я вернулся только в прошлом году.

Ямада вопросительно посмотрел на Фукуду.

- Я уже говорил вам, что меня спасли китайские партизаны, - продолжал Фукуда. - В их отряде я был бойцом и одновременно врачом. Действовали мы главным образом в Западной Маньчжурии. Когда советские войска стали громить Квантунскую армию, мы пошли навстречу русским друзьям. Мы нарушали коммуникации японских войск, взрывали мосты, жгли склады боеприпасов и нефтехранилища. Я рассказал товарищам по отряду о страшной фабрике смерти, которую создал Исии, но очень немногие поверили моим словам. Я не удивлялся этому - слишком чудовищно было само ее существование, чтобы поверить в ее действительность.

В те дни я боялся только одного - чтобы бандиты из японского генерального штаба не дали «отряду 731» приказ использовать бактериологические бомбы. Но Советская Армия устремилась вперед, как ураган, сметая на своем пути хваленую армию «страны восходящего солнца». Японским генералам просто не хватило времени для использования своего адского оружия. Фабрику смерти им пришлось взорвать.

Потом закончилась война. Правда, не всюду. В Китае она продолжалась. Это была война за свободу китайского народа. Наш отряд был включен в состав одной из дивизий Народно-освободительной армии. Я уже мог возвратиться на родину, и командование даже спрашивало, не хочу ли я уволиться. Но у меня не было такого желания. Я понимал, что, сражаясь за свободу китайского народа, я одновременно сражаюсь за счастье и свободу моей родины. Поэтому я остался в армии Мао Цзэ-дуна. За эти годы мы исходили Китай вдоль и поперек. Китайские друзья всюду относились ко мне приветливо, видя во мне брата-японца, хотя мои соотечественники и причинили им немало горя и зла. О, они знали разницу между другом и врагом! Я был для многих из них живым примером нерушимого братства людей труда… Но, - недовольно махнул рукой Фукуда, - я опять начинаю говорить о себе.

- Говори! - сказал Ямада. - Это нас тоже интересует.

- Жаль времени. Есть вещи важнее моих переживаний… Скажу вам коротко: в прошлом году я вернулся в Японию. Не знаю почему, но меня потянуло в Кобе. Может быть, просто потому, что там я провел свои детские годы в семье старого доктора. Словом, я поехал в Кобе. Товарищи из городского комитета партии помогли мне получить необходимые документы. Я обрел новую фамилию - Сасаки. Вы сами понимаете, что американцы и наши нынешние правители охотно занялись бы моей особой, если бы узнали, что я вернулся из красного Китая. Партия помогла мне получить и работу. Я стал врачом в городской больнице, но ни на минуту не забывал о главной цели моей жизни. Постепенно я стал создавать свою лабораторию и даже приступил к работе по изысканию такой вакцины, которая убивала бы любую чумную бактерию. Перед моими глазами все время стояли ряды старательно подобранных и занумерованных пробирок в лаборатории Отомуры. Сколько раз, когда я смотрел в микроскоп, передо мной среди бактерий вставало его лицо, скрытое за очками в черной оправе!..