За спиной Харкера стояли Грэг и Отто. Саймон подумал: "Я сделал их обоих, я и Роджер Ньютон. Я дал им сердце, разум и мужество. Когда-нибудь они погибнут, но не потому, что я промахнусь. Был еще Курт – упрямый, сильный, смелый, толкаемый демоном собственного одиночества, неутомимый искатель знаний, чуждый своей собственной породе.

Мы сделали его таким – Отто, Грэг и я, – думал Саймон. – Мы слишком много работали. В нем слишком много стали. Он может разбиться, но никогда не согнется, а я не хочу, чтобы он разбился из-за меня."

– Я не понимаю, – пробормотал Харкер.

– Тело Кеога не тронуто, – объяснил Саймон. – Разрушен только мозг. Если в это тело пересадить другой мозг, то Кеог оживет, чтобы докончить свое дело в Монебе.

Некоторое время Харкер молчал, наконец он прошептал:

– Разве это возможно?

– Все возможно. Нелегко, и даже… без гарантий, но возможно.

Харкер сжал кулаки. Свет, который мог стать светом надежды, загорелся в его глазах.

– Только мы, пятеро, – продолжал Саймон, – знаем, что Кеог умер. С этой стороны никакого затруднения нет. И я знаю язык Титана, как почти все языки Системы. Но, тем не менее, мне нужен помощник, гид, который знает жизнь Кеога и позволит мне жить этой жизнью в течение необходимого времени. Это вы, Харкер. Но я предупреждаю вас, что это нелегкое дело.

Харкер ответил медленно, но твердо:

– Если вы сможете сделать первую вещь, то я способен на вторую.

Курт гневно запротестовал:

– Никто еще не делал ничего подобного! Саймон, я отказываюсь вмешиваться в это дело!

На лице Курта появилось грозное выражение, которое Саймон хорошо знал. Он улыбнулся бы, если бы мог. Но он заговорил так же, как часто говаривал в прежние времена, когда Курт был всего лишь рыжим мальчуганом, игравшим в пустых коридорах лаборатории, скрытой внутри «Тайчо», и не имевшим других товарищей, кроме робота, андроида и самого Саймона.

– Ты будешь делать то, что я тебе сказал, Куртис! Грэг, отведи мастера Харкера в главную кабину и присмотри, чтобы он спал, потому что ему понадобятся все его силы. Отто, Куртис хочет, чтобы ты помогал ему.

Отто вошел и закрыл за собой дверь. Его взгляд переходил с Курта на Саймона и обратно. Его глаза как-то странно блестели. Курт стоял неподвижно, сжав зубы.

Саймон проскользнул к встроенным шкафам. С помощью силовых лучей, действовавших так же ловко, как человеческие руки, он достал необходимые инструменты, пилу для трепанации черепа, зажимы, разнообразные хирургические ножи и прочее, стимулирующие и анестезирующие вещества, смеси, вызывающие быстрое и полное восстановление клеток, так что рана заживала за несколько часов, не оставляя рубца.

Над ними загорелась ультрафиолетовая лампа, стерилизуя все, что находилось в лаборатории. Саймон, зрение которого было лучше, а прикосновение надежнее, чем у любого хирурга, сделал несколько надрезов на черепе Кеога.

Курт по-прежнему не шевелился. Лицо его было таким же твердым и упрямым, но теперь по нему разлилась бледность, как бы от безнадежности.

– Куртис! – сухо сказал Саймон.

Только тогда Курт, наконец, двинулся, подошел к столу и положил руки рядом с головой мертвого. Саймон увидел, что они дрожат.

– Я не могу, – выдохнул Курт. – Я не могу, Саймон. Я боюсь.

– Ты не должен бояться. Ты не дашь мне умереть.

Саймон протянул сверкающий инструмент. Курт взял его медленно, как сомнабула. Взгляд Отто смягчился. Он кивнул Саймону над плечом Курта и улыбнулся. В этой улыбке было восхищение обоими.

Саймон занялся другими делами.

– Особенно обращай внимание, Куртис, на лицевые нервы…

– Знаю я, – проворчал Курт со странным раздражением.

Флаконы со шприцами были заботливо выстроены в ряд.

– Вот анестезирующее, которое надо ввести в мой поток физиологического раствора. А вот это ввести в твердую мозговую оболочку немедленно после операции.

Курт кивнул. Его руки перестали дрожать и работали теперь быстро и ловко. А губы сжались в тонкую линию.

Саймон подумал: «Справится. Он всегда справлялся.»

Наступил момент ожидания. Саймон смотрел на Джона Кеога, и его вдруг охватил страх, глубокий страх перед тем, что он готовился сделать.

Когда-то много лет назад он сделал выбор между исчезновением и своим теперешним состоянием. Гений отца Куртиса спас его тогда, дал ему новую жизнь, и Саймон примирился с этой жизнью, какой бы необычной она не была, и пользовался ею. Он даже находил преимущества в своей новой форме: возросшая ловкость, способность ясно мыслить, потому что мозг не был засорен болезненными неконтролируемыми импульсами тела. И он был признателен своему бытию.

И вот теперь, после многих лет…

«Не могу решиться, – подумал он. – Я тоже боюсь, но не смерти, а жизни.»

И, однако, под этим страхом бродило желание, голод, который Саймон считал давно умершим: желание снова стать человеком, человеческим существом во плоти и крови.

Чистый, холодный разум Саймона, его точный логический мозг были охвачены смятением от столкновения с этим страхом и этим голодом. Они выскочили в полной форме из своей гробницы в его подсознании, и он был ошеломлен тем, что может еще стать жертвой эмоции, а голос разума кричал: «Я не могу этого сделать! Нет, не могу!»

– Все готово, Саймон, – спокойно сказал Курт.

Саймон медленно, очень медленно двинулся и поместился рядом с Джоном Кеогом. Он видел, что Отто наблюдает за ним, полный боли и сострадания, а также и… да, зависти. Поскольку Отто сам не был человеком, он знал то, о чем другие могли только подозревать.

Лицо Курта казалось вырезанным из камня. Насос с раствором прервал свой правильный ритм, но затем заработал снова.

Саймон Райт спокойно погрузился во тьму.

3

Первым появился слух. Смутные звуки, далекие, очень приглушенные. Первой мыслью Саймона было, что его слуховой механизм работает плохо. Потом холодное крыло воспоминаний коснулось его, принося с собой внезапный страх и чувство боли.

Было темно. Разве может быть так темно в «Комете»?

Откуда-то издалека его окликнули:

– Саймон, открой глаза!

Глаза?

И снова этот глухой страх. Его разум оглох, отказывается функционировать, а пульсация насоса с раствором исчезла.

«Насос, – подумал Саймон. – Он остановился, я умираю!»

Надо позвать на помощь. Один раз так случилось, и Курт спас его. Он крикнул:

– Куртис! Насос остановился!

Голос был не его и звучал как-то странно.

– Я здесь, Саймон. Открой глаза.

При этой вторичной команде так долго бездействующие реле включились в мозгу Саймона. Без участия сознательной воли он поднял веки. Веки чьи-то, конечно же, не его! У него уже столько лет не было никаких век.

Он видел.

Как и слух, зрение было туманное, неясное. Знакомая лаборатория как бы плавала в движущемся тумане. Фигура Курта, Отто, над ними громадная масса Грэга, и кто-то незнакомый… нет, не незнакомый: Саймон вспомнил его имя – Харкер.

Это имя включило цепную реакцию, и он вспомнил все. Память вернулась к нему резко, ударила его, разодрала, он почувствовал страх, физическую тревогу, потом беспорядочные удары сердца, болезненное сокращение основных нервных узлов тела.

– Подними руку, Саймон. Подними правую руку.

Голос Курта звучал напряженно, и Саймон понял: Курт боится, что операция прошла неудачно.

Неуверенно, как ребенок, еще не научившийся координировать движения, Саймон поднял правую руку, а потом левую. Он долго смотрел на них и медленно уронил. Капли соленой влаги защипали ему глаза, и он узнал слезы.

– Все хорошо, – сказал Курт, еще не вполне успокоившись. Он помог Саймону поднять голову и поднес к его губам стакан. – Можешь пить? Это рассеет туман и придаст тебе силы.

Саймон пил, и его восхищал сам процесс питья. Снадобье боролось с эффектами анестезии. Зрение и слух прояснились, он мог контролировать свой разум. Некоторое время он не двигался, привыкая к почти забытым ощущениям тела.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: