Он уже встречался с такими рыбаками, которых вписывают в судовые документы лишь для того, чтобы поближе подвести такого субъекта к границам Советского Союза.

Медведев не первый год на границе. В его беспокойной жизни все бывало.

Однажды с японской шхуны, приближавшейся к нашему берегу, поступила радиограмма: нужно немедленно высадить двух больных рыбаков на берег и оказать им помощь. Шхуна просит разрешения пристать к берегу.

Сторожевой корабль вышел навстречу. «Высадка со шхуны здесь запрещена,- заявили пограничники.- Если положение с больными действительно серьезное, мы захватим их с собой и доставим в госпиталь. А чтобы установить серьезность заболевания, мы взяли на борт врача».

Японцы долго сопротивлялись тому, чтобы врач осмотрел больных. А когда это все-таки произошло, выяснилось, что японец, жаловавшийся на боли в животе, абсолютно здоров. У другого больного тщательно забинтованная рука также оказалась здоровой. «Вот тебе и больные», - думал Медведев.

Вспомнил он и другой случай.

Возле советского берега, на совершенно безопасном месте, потерпела аварию японская рыболовная шхуна. Как умудрились рыбаки посадить ее на камни, просто диву даешься, нарочно не придумаешь. А вот посадили. И набегающие волны начали разбивать шхуну. Японцы спустили шлюпки и поплыли к берегу, как раз в ту сторону, где на берегу находились важные объекты. Только тогда поняли советские пограничники, что вся эта авария с рыболовной шхуной не что иное, как искусная провокация - разведке нужно во что бы то ни стало сделать свое дело. Только бдительность пограничников не позволила провести эту операцию с преднамеренной аварией корабля.

Все эти мысли стремительно пробегали в голове лейтенанта

Медведева. Впереди поднимались мачты портовых сооружений, стихали штормовые волны, берег был совсем близко.

- А что же будет с нами? - спрашивали его японские рыбаки.

- Я думаю, с вами разберутся и отправят на родину. Ведь вы выполняли команду капитана, который песет ответственность за передвижение шхуны, нарушившей государственную границу.

- А со мной? - неожиданно спросил рыбак-белоручка.

- С вами мы разберемся отдельно…

Следуя за пограничным кораблем, шхуна медленно подходила к берегу.

Вода прибывала… Силантьев заметил это не сразу. Но когда автомобильная дорога, идущая вдоль скал по самой кромке воды, начала сужаться, Силантьев понял: дела плохи.

Он скользнул взглядом по крутым скалам с редкими клочками зелени, прилипшими к их каменной груди, и почувствовал - надо немедленно принимать какое-то решение.

Пройдет еще десять - двадцать минут, и волны прилива вплотную подступят к исхлестанной ветрами каменной стене. Он окажется в воде.

О, этот безжалостный прилив! Как мог он потерять представление о времени? Ведь его же предупреждали, что к середине дня здесь, на северных берегах Сахалина, начнется резкий подъем воды. Эти проклятые километры пути возле скал надо было

во что бы то ни стало пройти до наступления прилива. А он?..

Мысль работала лихорадочно. Скорее, скорее найти зацепку или расщелину, чтобы подняться вверх. Но немного, метров на пять, на десять…

Но скалы были круты п безжизненны. Зеленые вспышки изуродованных ветром сосен и оранжеватых кустарников начинались там, наверху, над его головой.

«Хорошо бы добраться вон до той каменной веранды»,- думал Силантьев, всматриваясь в озелененный уступ. Но скала нависала над ним карнизом, и заветная площадка была недосягаема.

Силантьев побежал. Мешок бился у него за спиной. Карабин казался тяжелым и неудобным. Гимнастерка намокла от пота. А сапоги уже шлепали по грязноватой пенистой жиже - это был первый натиск прибоя.

«И черт дернул меня задержаться! - лихорадочно думал Силантьев.- Надо же - машины ездят по этой дороге. Ездят посуху, но этой высохшей на солнце гальке с зелеными стеблями морской капусты, выброшенной прибоем. Но ведь они же, шоферы, не полезут, подобно мне, в неурочный час навстречу приливу».

А вода все прибывала… Чайки приветствовали ее резким гортанным криком, так похожим на плач ребенка.

«И еще плачут! - разозлившись, подумал Силантьев.- Вода уйдет, и столько корму останется для чаек… Здесь и креветки, и рачки, и задержавшаяся в низинках рыба… Однако о чем я думаю?» - вновь лихорадочно спохватился Силантьев.

Из-под сапог его летели брызги, по он уже не замечал их. Горячий пот застилал глаза. Боец задыхался от бега. Наконец он остановился.

Узкая расщелина, поросшая жесткой травой, начиналась от самого подножия скал. Волны прилива смывали крохотные островочки земли в нижней части каменной щели. Но там, выше, на высоте двух метров, цепкая зелень впивалась корнями в любую щелочку меж камней. А где-то наверху - Силантьев поднял голову - зеленела заветная площадка.

Только бы добраться до нес.

Пограничник остановился. Он хрипло дышал. Подмокшие в приливной воде сапоги казались пудовыми.

Взгляд его цепко скользил по узкой каменной щели, тянувшейся туда, наверх, к спасительной площадке. Метров десять длиною, она охватывала полукругом гранитную грудь скалы. Корявая сахалинская сосна, видимо еще в детстве надломленная ветром, свисала с площадки вниз. По дотянуться до нее было невозможно, хотя она маняще спускалась в сторону каменной щели. Сдвинув за плечами мешок в сторону и сбросив карабин с плеча на локоть, Силантьев с трудом втиснулся в каменный срез колодца. Упираясь спиною, коленями и руками в почти гладкие стенки, он начал медленно подниматься вверх, подгоняемый подступавшей водой.

Вначале все шло хорошо. Тупые носки мокрых сапог выискивали крохотные щербинки, которые могли служить точкой опоры. Но затем стенки колодца становились все шире и шире. А это требовало большего усилия от напряженного тела.

Порой Силантьеву казалось, что он сорвется вниз. Карабин оттягивал руку. Но разве можно бросить оружие? И если вода даже и не унесет с собою карабин, то он все равно будет поврежден - ведь прилив длится несколько часов, а вода соленая. Жертвовать мешком также не хотелось - в нем были книги и суточный запас продовольствия.

Нет, надо было ползти вверх по кулуару, упираясь в обе стенки его. Силантьев сменил положение. Сдвинув мешок на спину, он уперся руками и ногами. Стало немного легче. Найдя удобный выступ, пограничник застыл. Несколько минут можно было отдохнуть.

Он взглянул вниз. Вода все прибывала. Маленькие, по злые волны разбивались о скалу и отступали назад, шипя и пенясь.

До корявого ствола сосны оставалось совсем немного. Силантьев вновь стал искать зацепки на камне, чтобы продолжить трудный подъем.

Он уже не помнил, сколько времени ушло на преодоление этих на всю жизнь запомнившихся метров каменной щели. Сбросив карабин и мешок, обессиленный, вытянулся он на жесткой траве карниза. Приятная сонливость охватила пограничника. Гудели перенапряженные руки - так гудят телеграфные столбы под ветром. Силантьев закрыл глаза.

Может быть, даже он заснул на мгновение - ведь могло же случиться так после чудовищного напряжения подъема. Но он вздрогнул, словно от удара электрического тока. Даже по поняв, почему. Что заставило его, разомлевшего и усталого, вновь напрячься, превратившись в слух?

Кто-то явственно глубоко вздохнул рядом с ним. Нет, он пе мог ошибиться. Это не всплеск воды подступающего прилива на камнях. Где-то рядом вздыхал человек. Раздвинув жесткий кустарник, Силантьев медленно пополз вдоль карниза.

В трех метрах от него, совсем по-человечески, положив передние лапы на согнутые колени, сидел медведь. Он сидел, всматриваясь в воду и не обращая никакого внимания на человека.

Так сидели они рядом - человек и зверь. Сидели не двигаясь, словно не замечая друг друга.

Силантьев пристально рассматривал своего товарища по несчастью. Крупное тело животного, покрытого темно-бурой с подпалинами шерстью, было сильное и упитанное.