Потому что среди мутантов есть дети.

От двойной неразбавленной дозы стало ему еще страшнее; он выскочил из бара, свистнул такси; снег таял, вода текла с крыш, -- потоп будет, решил он почему-то. Он велел водителю двигать к ипподрому, но сразу за трамвайной колеей, как и намеревался, передумал и назначил целью ресторан на окружной. Отсюда к ресторану вела одна-единственная, нужная дорога. Если девчонка не выдержит, испугается или передумает ждать его, то ей придется возвращаться этим путем: прижимаясь к деревьям на обочине, от теней шарахаясь. Машина неслась по осевой, на весь мир разбрызгивая осевую; неоновое мелькание осталось далеко позади. Он понимал, что шансов мало, -- девочка одна, на пустыре, ночью; никакое убежище, никакая щель не убережет от пустырников ночных; да пропади он пропадом, трофей проклятый, надо было сразу ей вернуть! Но тогда, при расставании, ему казалось, что девочке опасно оставаться с Шаром. Любой ночной прохожий, завидя драгоценность, прирежет ребенка и отдаст сияющее чудо за грош барыге. Сволочь народ!

Она очень торопилась. Она выбежала на проезжую часть навстречу машине, каким-то образом узнав или угадав в пассажире Богуна. Возможно, девочка ощутила близость Шара, услышала его магнитный голос и, забыв обо всем, бросилась к своему сокровищу. Тормозить уже бесполезно, и все-таки водитель ударил ногой по педали. Мерзко завизжали тормоза; приближались, ослепляя, фары встречного грузовика; Богун закричал и, оттолкнув водителя, схватился за руль, резко вывернул влево; машину занесло, совсем рядом промелькнуло растерянное лицо девочки. Страшный боковой удар бросил лимузин на обочину. Машина перевернулась; вспышка, гром; мир раскололся; тьма.

В окне почему-то висел странный, невозможный пейзаж. Ночь в холодном свечении. Зеленые тени домов. Он смотрел сквозь стекло, удивляясь тому, как изменилась планировка квартала, -- такие дома стояли здесь двадцать лет назад, во времена его детства. Как я попал сюда? Я опять здесь живу? Ну конечно, я выкупил, вселился… как я мог забыть… -- стекло загадочно усмехалось. Он отмахнулся от этого пугающего факта, внушив себе, что прозрачное нечто, конечно же, не способно ни улыбаться, ни рыдать, ни как-нибудь еще проявлять личину свою, значит -- мерещится мне… а вот те безобразия, которые творились там, за окном, вряд ли могли померещиться.

Шуршал песок, с неба ссыпаясь; песок, рыхлый, словно снег, укрыл двор и переулок; прокаленное небо, горелые звезды; звезды искрят и толкутся, пляшут, угасая; маятником качается луна, вся в жилах и в тонком желтом пуху. Бьющие с небес лучи вспухают далеким заревом, от которого багровеют тучи; крик, придушенный звуками песчаной метели, перестает быть страшным, в нем больше нет безнадежности, в нем ликование; спящие ликуют, исходят долгим судорожным криком, приветствуя темное облако над головами; облако глотает одну за другой сумасшедшие звезды, отплясывающие непристойные танцы над безумным миром; облако необъятно, оно надвигается неумолимо и удивительно быстро, и четко очерченный край, фронт этого наступления, огненным зигзагом рассекает мир.

Кто-то поднимался по лестнице, ведущей на чердак. Он обернулся. Тихие, вкрадчивые шаги. Прижался спиной к стене. Отвратительно, -- думал он, -- они везде найдут. Против этих парализатор бесполезен.

Он едва не выстрелил. Только мгновенный рефлекс профессионала спас малышку. Всегда знай точно, кто у тебя на линии прицела.

– - Папа, ты меня звал?

– - Ты зачем на чердак залезла? Среди ночи?

– - Я услышала зов…

– - Я тебе разрешал? -- еще один рефлекс: предостеречь, впечатать в сознание… отцовский ремень -- кладезь мудрости… ремень -- непедагогично, я и голосом могу -- так, чтобы на всю жизнь.

И, меняя тон, предупреждая неизбежные слезы:

– - Нет, я не звал. Тебе показалось. Это за окном пьяные дядьки кричат. Они дома своего никак не найдут. Испугалась? Слишком много пьют дядьки, плохо им, животики у них болят, в глазах туманится, вот и кричат.

– - А почему мамы нету?

– - Ну что ты, мама спит, там темно, ты просто не разглядела.

– - Папа, я боюсь.

– - А мы вместе спустимся. А хочешь, здесь спи. Со мной. Смотри как смешно: прямо на полу, на тюфяках, будто в лесу мы. Помнишь, как мы с тобой в лесу ночевали?

– - Да. Только тетя Зая говорила, что в лес ходить нельзя. В лесу волки живут и тени.

– - Ну, с папой-то можно. Я не хуже тети Заи знаю, что можно и чего нельзя, правда? Все, закрывай глазки.

Она уснула вмиг, обмякла расслабленно и уснула.

Кто-то холодными пальцами трогает позвонки. Касания, нежные, как поцелуй пиявки. Между лопаток. Лунный луч. Лунные пиявки. Зуд в спине, в самом центре спины. Холодно. Укутать еще и покрывалом теплым. Согреть. Подоткнуть, чтобы во сне не раскрылась. Белоснежка моя.

Теперь -- амулет. Он здесь, за древним сундуком, у самой стены.

Он вытащил из неприметной щели между половицами маскировочные планки, ударом кулака вышиб крепежный клин -- тот вылетел вместе с гвоздем -- и повернул доску. Шар, конечно, никуда не делся. Он сделался горячим, точнее -- жгучим: ладони зудели как от крапивы.

Шар был установлен возле спящей. Лучшего охранника не найти.

Только после этого он спустился вниз, в кромешную тьму отчего дома.

Спустился -- и остановился в замешательстве. Незнакомое место… тьма мне не помеха, достаточно зеленого отсвета из стекла над дверью… вещи привычные, обстановка не изменилась, но -- чужое все… имитация, морок… вот те на! ручка дверная слева, а не справа!

В спальне никого не было. Он вошел, но попал не в спальню, а в маленькую комнату, прозванную "оранжереей" за то, что в летний ясный день в ней жило солнышко; самые первые воспоминания связывали его с этой комнатой -- он, кажется, тогда и ходить не умел еще… а братишка не то что ходить, сидеть не умел. Весенний цвет на подоконнике… вишня? Нет, яблоня, маленькие красные яблочки, именуемые "райскими", белые цветы, лепестки как снег… райские яблоки… ведь было! -- возразил он яростно. -- Никому не уничтожить, это уже состоялось… я был рожден… след во времени… навсегда!

Окно почему-то расположилось справа. Оно теперь обращено в сумрак. Если, конечно, солнце не переметнулось на ту, другую сторону. Чушь. Так не бывает. Небесные ориентиры не лгут.

В коридоре он понял, наконец: все в доме зеркально перевернулось. Странно, чердак-то прежним остался… Он разыскал вход в спальню. Жена посапывала во сне. Вот и ты, потеря наша, никуда не делась. Он подошел, чтобы дотронуться, погладить, ощутить как-нибудь -- и отдернул руку. Вдруг закричит. Проснется в испуге, закричит. Проснется, испугается, закричит, на меня глядя… что за дикая мысль… малышка… малышка не стала бы разговаривать с тенью, она бы онемела или завизжала… но чутко, тревожно спала жена, и он не рискнул: подошел к узенькой, пустой кровати малышки, сел, примостился кое-как. В теплую постель. Скоро рассвет. Продержаться. Время лечит, -- шептал он, закрыв глаза и стараясь не заснуть. И все-таки сразу уснул -- точно поскользнулся.

Снилось нехорошее. Что-то темное валится на них. Круг. Круг в небе. Бездонный колодец -- мы падаем в него всем миром. Не надо. Проснуться!.. Я знаю, что я сплю. Хватит дурью маяться, открывай глаза! Ну попробуй! Ну тогда хоть шевельнись… Движение будит.

Попытался сесть. Словно за волосы себя поднимал. Больно, глупо и зря. Даже дыхание мне не подвластно. Смотри-ка, я совсем не дышу. Изжил эту привычку. Бездыхан, недвижим. Мёртв!

Он открыл глаза -- он чувствовал, что ему удалось открыть глаза. Вот только видеть он тоже разучился. Несколько теней в зеленом свечении. Силуэты. Он лежит на твердом, вокруг -- стены… где я? Куда занесло меня на этот раз? На твердом. Но в отдалении -- кровать, и он вспоминает, что на ней спит женщина, которую нужно опознать. Опознать. Двигаться он не может, но может прикоснуться, теперь он может притрагиваться ко всему, к теням и силуэтам, тени и силуэты становятся доступны. Доступны, если увидеть их. На этот раз меня занесло в знакомые места, -- думает призрак, -- но в какие места? Кому они знакомы? Кто из нас дышал этим воздухом? Кто из Меня сумел не забыть эти времена? Зачем Мне эти времена?..