— Мы должны уходить.

Он ничего не говорит, только стоит над водителем, свернувшимся на земле на боку в позе эмбриона. Мэддокс замахивается ногой и силой толкает мужчину, переворачивая его на спину. Тяжёлый металл кувалды опускается на горло мужчины, и, хотя тот трясущими руками пытается убрать её, Мэддокс надавливает ещё сильнее. Я уверена, что мои глаза сейчас распахнуты так же широко, как и у человека, лежащего на земле. Он задыхается, воздух медленно вырывается из его открытого рта; лицо кривится в агонии, в то время как паника и страх плескаются в его похожих на бусинки карих глазах. Он бьётся, как рыба, которую вынули из воды, дёргая конечностями в попытке убежать.

Когда я смотрю налево, то картина, которую я вижу, должна напугать умную, здравомыслящую девушку. Это только доказывает, что я не обладаю ни одним из выше названых признаков. Если бы я была такой, то не стояла бы рядом с парнем, который выглядит настолько взбешённым, что готов совершить убийство. Но сильнее тревожит то, что здесь он полностью в своей стихии. Чувствует себя комфортно и невозмутимо, не спеша лишая человека жизни.

Его холодная ярость ощутима. Она охватывает меня со всей мощностью тайфуна. Возбуждение омрачает его лицо, заставляя выглядеть запредельно зловеще. Тело Мэддокса плотно обвивает напряжение, и он напоминает гремучую змею, готовящуюся к нападению. Он сохраняет вес кувалды устойчиво и твёрдо, ещё сильнее толкая её вниз. Этому нет конца. Он не остановится.

Он убьёт его.

Помоги мне! Вот что взывают ко мне глаза мужчины, когда на мгновение встречаются с моим взглядом. Не раздумывая, я опускаю руку на предплечье Мэддокса. От неожиданного слабого прикосновения, его мышцы рефлекторно дёргаются. Но этот молниеносный электрический жар под кончиками моих пальцев, когда я прикасаюсь к его обнажённому, татуированному предплечью, пугает меня до глубины души.

— Пойдём, — всё ещё дрожа, умудряюсь выдавить из себя. Когда он не двигается, я усиливаю хватку и тяну. — Не будь дураком, — это привлекает его внимание, и он стреляет в меня взглядом. Я не отвожу глаз. Не в этот раз. Почему я выбираю именно этот момент, что противостоять его пристальному взгляду, я объяснить не могу, но, если честно меня это радует. Я радуюсь этой сиюминутной смелости. — Я думаю, ты уже показал ему свою дорожную ярость. Также думаю, что будет очень глупо, если ты окажешься в тюрьме из-за него. Всё это будет весьма бессмысленно, — я не уверена в эффективности своих слов, пока спустя маленькую вечность он не уходит. Я устремляюсь за ним и проскальзываю обратно на пассажирское сиденье, закрывая дверь как раз перед тем, как он отъезжает. Я не перестаю смотреть в боковое зеркало со своей стороны до тех пор, пока мы не покидаем это место.

*****

— Ты можешь свернуть налево и высадить меня за углом Бёрч Драйв? Мой дом находится прямо за углом. Я дойду оттуда, — говорю я тихо, когда он сворачивает на улицу параллельную моей. Мы не говорили о том, что произошло ранее, пока ехали. Последние пятнадцать минут были проведены в подавляющем молчании, которое сопровождалось настолько сильной напряжённостью, что её можно было резать ножом. На этот раз никакая музыка не заполняла тишину. Я металась между тем, следует ли мне спросить его о том, что именно там произошло, или же не стоит. Эта его ярость должна была на чём-то основываться. И я хочу узнать. Я хочу спросить. Но не стану, потому что у меня не хватает мужества, чтобы сделать это по двум причинам, а именно: во-первых, я знаю, что я не имею никакого права расспрашивать его, потому что не очень охотно говорила о своём прошлом ранее, а во-вторых, страх перед его насмешками, когда он, скорее всего, очаровательно скажет мне «отвали», заставляет меня молчать.

— Ты живешь на Бёрч?

Я качаю головой

— Дентон. Через улицу.

— Какой номер?

— Дентон Авеню 76.

Он больше ничего не говорит после того, как поворачивает на Дентон. Вскоре мы на холостом ходу подъезжаем к бело-синему домику на одну семью с гаражом на две машины и красивой, ухоженной цементной дорожкой, ведущей к крыльцу с четырьмя освещёнными ступеньками. Моё сердце подскакивает к горлу при виде «Дуранго» на подъездной дорожке.

— Ты сильней сжимаешь своё лезвие, а я всегда хочу расквасить чьё-то лицо.

Когда я смотрю на него, причина моего страха временно испаряется, и он становится моей единственной заботой, единственным, о ком я хочу думать. Он лениво смотрит на меня, слегка прищурив глаза, но всё же сила, не имеющая себе равных, остаётся в его взгляде. В этом грузовике, в этом пространстве, в такой близости, его яркие черты выделяются более чётко; тень и свет ласкают его лицо так мягко и сладко, как это хочу сделать я.

— Думаю, мы должны как-то удовлетворять своих демонов, — язвительно замечает он. Самокритичность его слов заставляет одну сторону его рта искривиться в невесёлой улыбке. — Похоже, твой старик тебя заждался.

Я следую за его взглядом через плечо и обнаруживаю Тима, опирающегося на перила крыльца, со скрещенными большими руками на груди. Яркий свет на крыльце сияет позади него, и от этого черты его лица скрывает тень. Но мне не нужно видеть его лицо, чтобы знать его охотничье выражение. Оно бесспорно источает гнев. Тим смотрит в нашу сторону, и я молюсь, чтобы он не видел нас.

Внезапное желание остаться в грузовике и попросить Мэддокса уехать настолько сильное, что я прикусываю нижнюю губу, чтобы не произнести эти слова.

— Спасибо, — отвечаю я, снова дёргая нитку на рукаве своей рубашки, и когда мне удаётся её вытянуть, начинаю бездумно накручивать её на указательный палец. — Спасибо, что подвёз, — к тому времени, как нитка заканчивается, мне удаётся обернуть её вокруг кончика пальца несколько раз, перекрывая приток крови, циркулирующий в этой области.

— Поэтому, не переборщи с лезвиями.

Я моргаю, перед тем как прячу руку от лишних глаз.

— Так ты будешь мне позировать? — спрашиваю, не обращая внимания на замечание.

Он пожимает плечами.

— Пока не решил. Как я уже сказал, у меня нет времени, чтобы тратить его на это. Тебе стоит как-то привлечь моё внимание, — Мэддокс устремляет на меня свой взгляд.

Я нервно прохожусь языком по губам.

— Как?

Я не совсем в здравом уме, но я не дура. Я знаю, что он подразумевает. Понимаю, куда он ведёт этот разговор. Даже сейчас, его невысказанные слова заряжают воздух в грузовике. Здесь тяжело и душно. Каждый вдох, который я делаю, насыщен его нераскаивающейся сексуальной привлекательностью. Жар опаляет мои щёки, когда он протягивает руку к моему подбородку и томно проводит большим пальцем по моей влажной нижней губе. Его нежные ласки заставляют меня признать ту часть моего тела, на которую раньше я отказывалась обращать внимание. Осознавать это слишком странно, слишком чуждо, и всё же удивительно интимно. Он делает это интимным. Я девушка, а он парень, и, полагаю, его прикосновения заставляют меня вспомнить об этом. Это возбуждает. Я хочу большего. В груди чувствуется такая наполненность, что каждый раз, когда я дышу, мои набухшие, твёрдые соски трутся о бюстгальтер, посылая по моему телу сладостную пытку. Мой пульс грохочет в такт моему трепещущему, бьющемуся сердцу.

— Ты же умная девочка, Эйли. Я уверен, что ты придумаешь что-нибудь, — его голос низкий и ровный, и влажная, горячая долина разливается между моих ног. То, как увлажняются мои трусики, одновременно и неловко, и странно обольстительно.

Его чувственные губы образуют усмешку, словно он об этом знает. Словно он понимает, каким сладким опустошением являются его прикосновения.

— Ты должна идти, — я практически скулю, когда он убирает руку. — Не хотелось бы, чтобы у тебя были проблемы.

— Я… — «Не покидай меня». — Спасибо ещё раз, — я вспоминаю, что нужно забрать сумку и рюкзак, прежде чем выскакиваю из его грузовика, и закрываю за собой дверь. Я примерно на полпути к дому, когда отдаюсь искушению и смотрю через плечо. Мэддокс смотрит в ответ, его пристальный взгляд сфокусирован на мне. Я спотыкаюсь, делая следующий шаг, когда моё тело стремится повернуть в противоположном направлении. К белому пикапу. К Мэддоксу. К чему-то неизвестному, но всё же настолько соблазнительному. Но я этого не делаю. Я ничего не делаю. Шанс сделать или сказать что-нибудь остаётся в прошлом. Моя трусость контролирует меня сейчас, и она не станет рассматривать какое-либо неповиновение. Смирённая, слабая и покладистая, я иду к дому, к Тиму, в сторону страданий, от которых я знаю, мне никогда не уйти. Моё подсознание заползает в тёмный уголок в моей голове, в то время как нерушимые стены, которые я построила так давно, готовятся к худшему.