Эйли лежит на животе, одну гладкую, стройную ногу вытянув из-под тёмно-синего одеяла, а другую, согнув под ним. Медленно стягиваю покрывало с её спины, открывая попку, в таком положении я могу разглядеть каждый её красивый дюйм. В мгновение ока оказываюсь за ней и скольжу пальцами по тёмно-красной коже половых губок её киски, как вдруг…

— Нет! — по комнате разносится внушающий беспокойство крик, и она подрывается с кровати, уползая от меня прочь, будто я только что угрожал её убить. Я быстро перебарываю свой шок, когда замечаю, как она дрожит всем телом, прижимаясь к изголовью кровати. Она крепко сжимает руками поднятые к груди ноги, упираясь подбородком о поднятые колени. Я разрываюсь между желанием броситься к ней и прижать к себе, или просто ждать, пока она не стрехнёт дымку очередного кошмара, который, очевидно, у неё только что был. Но как только я слышу всхлипывания Эйли, я тут же оказываюсь рядом, откинув прочь нерешительность. Когда я тянусь к ней, она качает головой и отползает от меня ещё дальше, словно хочет стать частью чёрного изголовья.

— Прости, — бормочет она, обхватывая ноги ещё крепче, словно это остановит дрожь в её теле. — Я думала… Я думала, ты был… — она запинается и поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Большие, выразительные глаза блестят от слёз. В них прячутся тени, которые слёзы не могут скрыть. Она выглядит загнанной. — Прости меня, Мэддокс…

Понимая свою первую ошибку, больше не пытаюсь прикоснуться к ней, но я сдвигаюсь и сажусь рядом, оставляя между нами достаточно места, чтобы она не чувствовала, будто ей что-то угрожает. Сидя на кровати рядом с ней, я ничего не говорю, но мой мозг сходит с ума. Её реакция вызывает воспоминания о моём проклятом прошлом. Я помню, как просыпался от кошмаров так же, как только что сделала она, напуганный до смерти, думая, что ублюдок всё ещё жив. Помню то чувство, когда на тебя охотятся. Когда тебя заставляют чувствовать себя слабым и беспомощным каждую минуту твоей жизни. Помню, как до чёртиков боялся позволить кому-то прикоснуться к себе, потому что единственные прикосновения, которые я когда-либо ощущал, были жестокими и омерзительными. Смотрю на Эйли, вижу, как она не может вынести даже моего прикосновения, и быстро складываю дважды два.

— Я думал, что уже говорил тебе, чтобы ты прекратила извиняться за дерьмо, в котором нет твоей вины.

Она пытается пожать плечами.

— Это плохая привычка.

— За кого ты меня только что приняла?

Она снова качает головой, и на её лице появляется хмурое выражение, когда она прикусывает нижнюю губу в попытке, вероятно, удержать себя от дальнейшего разговора.

— Эйли?

— Мэддокс, пожалуйста, не заставляй меня. Если я расскажу тебе, ты увидишь насколько я грязная. И тогда я потеряю тебя. Ты увидишь мои шрамы и, в конце концов, скажешь, чтобы я оставила тебя в покое.

— Ты должна понять одну вещь обо мне: меня нелегко испугать. Если ты, конечно, не планируешь сказать мне, что тебе не нравятся парни с татуировками, то ты не сможешь сказать или сделать что-то, что оттолкнёт меня.

— Мне нравится только один парень с татуировками.

Не могу ничего поделать собой, когда тянусь и вытираю с её щеки падающую слезу.

— Значит, не сдерживайся.

Она отворачивается с маленькой, грустной улыбкой.

— Ты спросил меня однажды, почему я хожу на терапию. И думаю, ты уже понял, что это из-за того, что я себя режу. Я, эм… Я режу себя, потому что чувствую себя грязной большую часть времени. Настолько грязной, что если бы я могла отбелить себя изнутри, я бы это сделала. Иногда этой грязи становится слишком много, и это настолько омерзительно, что мне нужно хотя бы ненадолго почувствовать себя чище. Рейчел и Тим удочерили меня, когда мне было девять. Они были очень хорошей парой, поэтому я думала, что нашла хорошую семью, которая может любить и заботиться обо мне. И сначала всё выглядело именно так. Они и вправду обожали меня. Особенно Тим. — Эйли так и не поворачивает голову, но я слышу её всхлипывания, пока она старается не заплакать. — Он много работал, поэтому, когда был дома, сидел со мной сам. Я ничего и не заподозрила, когда он попросил меня оставлять дверь открытой, пока я в душе. Или после того, как я ложилась спать, он приходил в мою комнату, запирал дверь и просто сидел у моей кровати. Первый раз, когда он прикоснулся ко мне, я уже почти заснула, но почувствовала его руку у себя между ног... — она давится всхлипом. Я делаю ещё одну попытку прикоснуться к ней, но она отмахивается от меня. — Не надо… — Эйли вздрагивает и смотрит на меня глазами, полными слёз и отчаянья. — Пожалуйста, не делай этого. Если ты прикоснёшься ко мне сейчас, я не закончу. Ты должен узнать обо мне, Мэддокс. Ты должен узнать насколько я херовая. Ты заслуживаешь этого, — прежде, чем продолжить, она проводит дрожащей рукой по своим волосам, вероятно, теперь ещё беспокоясь о ругани. Она может говорить «херовая» по двадцать раз в день, и мне будет всё равно.

— Он заставил меня думать, что это нормально. Я не боролась с ним и не кричала. Просто позволяла делать это со мной. Он сказал, что это наш маленький секрет. Только между мной и им. Он говорил мне, что если я когда-нибудь расскажу о нём, то они снова отправят меня в приют. Вернут меня, словно я какой-то щенок, который больше не нужен. Каждый раз, когда он шептал эту угрозу мне, я говорила себе, что обеспечиваю себе место в этом доме. Я думала, что если буду позволять делать это со мной, то, возможно, он в конце концов увидит во мне свою дочь. Это случилось намного позже. Когда Рейчел не было дома. Мы никогда не занимались сексом. Он просто ко мне прикасался. А затем однажды ночью, когда мне было шестнадцать, он решил, что хочет большего. Он был пьян, помню, как кричала, и тогда прибежала Рейчел. Он сказал ей, что это просто случайность, и что он просто по ошибке зашёл не в ту комнату. Она поверила ему. Поверила каждому его лживому слову. Мы никогда не говорили о той ночи после. Даже когда я вскрыла вены, и они отвезли меня в больницу. Никто ничего не сказал. Никто ни черта не сказал.

*****

Эйли

Какого чёрта я делаю? Это на самом деле происходит? Я захватываю небольшой кусочек кожи между большим и указательным пальцем и сильно щипаю. Укол боли говорит мне насколько всё это реально. Но я до сих пор сбита с толку тем, как мы перешли с момента самой чистейшей формы экстаза, который только могут испытывать два человека, к тому, что я не могу остановить поток слов из своего рта. Это моя личная форма саботажа? Раскрыть ему самые мерзкие подробности о себе, позволив понять, насколько на самом деле я отвратительна внутри, чтобы он сбежал, пока мои демоны не оттолкнут его? Я оказываюсь на ногах так быстро, как только могу. Смущаясь своей наготы, начинаю искать одежду и нахожу её в нескольких футах от кровати. Хватаю трусики и рубашку и поспешно надеваю их, совершено забывая о лифчике.

Всё во мне кричит отступить. Я рассказала слишком много. Рассказала слишком чертовски много тому единственному человеку, которому никогда не намеривалась показывать, насколько уродлива моя душа. Мне нужно уходить. Нужно убираться отсюда. Чем быстрее я убегу, тем быстрее доберусь до лезвия и…

— Эйли, — Мэддокс не даёт мне выйти, и когда я пытаюсь обойти его, он двигается вместе со мной. Когда он протягивает руку, чтобы прикоснуться ко мне, я отталкиваю её.

— Мне нужно идти, — Боже, мой голос звучит так странно. Я не контролирую свои эмоции прямо сейчас и чем больше стараюсь сохранять спокойствие, быть уравновешенной, тем острее ощущаю, как рушится моё самообладание. Если он не позволит мне уйти, я взорвусь, и не уверена, что когда-нибудь остановлюсь.

Предполагаю, что им движет решимость, его собственное чувство контроля гораздо сильнее, чем моё, и он приближается ко мне, заставляя меня сделать шаг назад, только чтобы избежать его прикосновения.