…Теперь ему кажется, что самые страшные вещи случаются именно летом.

Может, из-за этой выматывающей жары; может, потому что зимой он реже бывает дома и не видит, как мама запирается в комнате на втором этаже и часами терзает фортепиано; или потому что Саманта с Диланом на долгих два месяца уезжают к морю, к Лэнгам, и дом делается странно пустым. Даже сейчас, когда Моргану так нужна помощь, позвать некого. Сначала он робко скребётся в дверь к матери, но в ответ лишь сердито, нервно колотятся изнутри звуки четвёртой симфонии Шнитке. Потом стучится к Гвен, но взгляд у неё такой злой и усталый, что слова прилипают к языку.

Донне на кухне тоже недосуг: вечером званый ужин, и меню для него длиннее, чем рождественский список покупок. Однако она - добрая душа - находит время выслушать рассказ о страшной беде, сочувственно поцокать языком и рассказать про похороны.

Не то чтоб Морган не знал, как хоронят умерших, но теперь всё отчего-то встаёт на свои места.

Он забирается в гардеробную и отыскивает на верхней полке бальные “лодочки” Гвен. Сами туфли ему без надобности, но вот коробка подходит как нельзя лучше: она небольшая, из плотного алого картона, снаружи блестящая, а изнутри обитая карминным шёлком.

Мёртвая канарейка в ней напоминает лоскуток солнца.

Никем не замеченный, Морган ускользает из дома и долго слоняется по городу с коробкой под мышкой. Жара такая, что кожа его, кажется, начинает плавиться. На площади он пьёт прямо из фонтана; женщина в джинсовых шортах хочет сделать ему замечание, но натыкается на обезоруживающую улыбку - и сама рассеянно улыбается в ответ.

Коробка становится тяжелее и тяжелее.

Морган заглядывает по пути во все сады и парки, но везде слишком людно и слишком много собак. Собаки носятся, бестолково лают, разрывают землю лапами и с подозрением косятся на коробку.

Часа через три он забредает в непролазные заросли. Ежевика - огромная, как деревья - цепляется за одежду и за обувь, прицельно бьёт по глазам, замирая лишь в последний момент. Но чем сильнее сопротивление, тем упрямее он лезет вперёд; по руке течёт кровь, алая, как обивка внутри коробки. И, когда силы уже на исходе, ежевика внезапно расступается в стороны, раскрывая широкий коридор.

Последняя ветка виновато касается щеки гроздью прохладных ягод.

Опрокинувшись навзничь в густую сизоватую траву, Морган бездумно вылизывает окровавленное запястье. Вкус кажется ему слишком пресным и слегка напоминает соусы Донны. А небо над головой не желтовато-голубое, как в городе, а ярко-синее, точно цветное стекло. Оно расчёркнуто надвое надломленным силуэтом башни. Жёсткая подушка вьюнов под плечами слегка пружинит.

Веки смыкаются сами собой.

- И как ты попал сюда, глупый человеческий ребёнок?

Плеча щекотно касается что-то лёгкое и сухое. Морган распахивает глаза.

Рядом с ним сидит на корточках создание из света и золота - и щекочет ему плечо длинной травинкой с метёлкой на конце. От него пахнет морем и листьями, тёплыми от солнца. Если сощуриться и посмотреть по-взрослому, то создание из света принимает облик долговязого человека в тёмно-синем свитере с высоким горлом и в джинсах.

- Случайно зашёл, - бесхитростно отвечает Морган, приподнимаясь на локте. - А ты кто? Тебе не жарко в свитере? А не холодно без ботинок? А почему ты светишься? Вот папа никогда не светится, он чёрный какой-то, а мама светится только когда играет, но не так ярко…

- Наглый любопытный ребёнок, - припечатывает создание и легонько хлопает его травинкой по носу. Морган в отместку прихватывает пушистую метёлку губами, и улыбается.

Создание тянет травинку на себя.

Морган не отдаёт.

Битва тянется целую минуту, пока они оба не валятся на траву; создание звонко хохочет, и Морган хохочет тоже, утыкаясь ему лицом в живот. Так морем и тёплыми листьями пахнет ещё сильнее, и кружится голова, и хочется плакать и улыбаться одновременно.

- Я… я место для канарейки искал. Чтобы не было собак и людей. Можно, я его здесь похороню?

- Его? - рассеянно откликается создание, поглаживая Моргана по голове.

- Канарейку. Он мальчик. То есть был мальчик, а теперь просто труп.

- Даже так, - усмехается создание. - И как его звали?

- Уилки, - тихо откликается Морган и вздыхает прерывисто. - Слушай… А ты мне поможешь его похоронить?

Рука на его затылке на секунду замирает.

- Почему нет? Здесь хорошее место. И совсем нет собак… А от чего он умер, этот твой Уилки?

- Не знаю, - Морган передёргивает плечами. - Просто перестал есть и пить. И петь. Донна говорит, что это от одиночества.

- От одиночества… - повторяет создание. - Да. Пожалуй, так.

Солнечный жар накатывает волнами.

Они вдвоём разгребают мягкую землю - прямо руками. Под взглядом сияющего создания вьюнки разбегаются. Морган только и успевает, что успокоительно погладить их по упругим стеблям. Здесь так тихо, что это даже немного пугает. Можно услышать звук собственного дыхания и биение сердца; но у создания нет пульса, точно оно и впрямь состоит из чистого золотого света.

Только тиканье доносится из кармана джинсов.

- У тебя там часы? - деловито интересуется Морган, аккуратно укладывая коробку на дно ямы. Он в последний раз расправляет крылья Уилки, чтобы получилось красиво, и закрывает его крышкой. Земля ударяется в неё с тем же звуком, с каким стучит по настоящему гробу. - Покажешь?

- В другой раз, - уклончиво отвечает создание. И, поддев кончиками пальцев подбородок, заставляет Моргана вскинуть голову. - Ты правда меня совсем не боишься?

Он смотрит во все глаза. Сначала обычным взглядом, потом снова тем, взрослым, и опять - обычным, пока не начинают течь слёзы.

Он видит только золотой свет и неуловимую улыбку - так улыбаются сердцем.

- Не-а. - Морган уворачивается от прикосновения и принимается тщательно прибивать холмик земли на могиле. - А ты меня?

Создание склоняет голову набок - и опять смеётся, тихо и щекотно. Моргану точно ветер под футболку забирается.

- Какой славный мальчик… Пойдём. Пора возвратить тебя любящим родителям. Не в том я уже возрасте, чтобы забирать красивых детей под холмы.

Создание легко поднимается на ноги и протягивает Моргану руку, помогая встать. Вдвоём они идут через пустынный сад, и колючая ежевика почтительно расступается, а дивные золотистые цветы тянутся навстречу, чтоб хоть вскользь прикоснуться. Башня не отбрасывает тени; они проходят мимо - и словно оказываются в другом мире. Здесь устало фырчат машины на дороге, женщина в кафе ругается из-за плохо вытертого стола, а дылды-пятиклассники трясут чьим-то рюкзаком над мусорным баком.

На мосту они останавливаются. Морган тут же взбирается на перила и осёдлывает их - так он оказывается ненамного ниже сияющего создания. Оно не спешит прощаться, впрочем - стоит рядом, глядит на реку и не дышит.

Морган смотрит на него взрослым взглядом.

- У тебя очень красивые руки. Даже красивее, чем у мамы, - с лёгкой завистью вздыхает он. - Только грязные - жуть. Дай мне!

И, не слушая возражений, перехватывает одну ладонь.

Создание с лёгким удивлением приподнимает бровь.

Морган вытягивает из кармана безупречно чистый платок, слюнявит край и принимается оттирать сияющую руку. На губах появляется привкус моря. И по мере того как исчезают с безупречной кожи застарелые грязные разводы, привкус становится крепче, а к глазам подкатывают слёзы.

Его не хочется отпускать, понимает Морган. Совсем не хочется. Хочется держать вечно, заботиться о нём, холить, лелеять и баловать. Быть рядом…

Создание словно чувствует это - и мягко высвобождает руку.

- Не надо. Ты хороший мальчик… Даже слишком хороший. - Создание наклоняется к его лицу и запечатлевает на лбу тяжёлый поцелуй. У Моргана тут же начинает кружиться голова. - Забудь. Скоро за тобой придут родители.

Как Морган оказывается не на перилах, а на тротуаре, он не помнит. Зато хорошо помнит бледное, заплаканное лицо матери и черноту, проступающую сквозь облик разгневанного отца.