Вот это по-настоящему страшно.

Он смотрит на отца взрослым взглядом и успокаивается понемногу - так жуткую черноту не видно.

…Часы бьют пять вечера. Башня отбрасывает непропорционально длинную, густую тень.

Морган очнулся от смачной пощёчины - и с отчётливым привкусом густого вина Шасс-Маре на губах.

- Идиот, - прошипела Кэндл и залепила ему вторую пощёчину - или даже третью, судя по горящему лицу. - Что с тобой? Издеваешься?

- А что со мной? - хрипловато переспросил он и потянулся. Кости ломило от летней жары, хотя на улице было от силы минус пять. - А… извини. Я плохо спал сегодня. Надолго отключился?

- Минуты на три, - зло ответила Кэндл. Как выплюнула. - Пялился открытыми глазами в пустоту и на вопросы не отвечал… И часто с тобой такое?

- Случается временами, - уклончиво ответил он. В голове слегка звенело, и вряд ли от пощёчин. - Так вот, насчёт пустыря… Он точно есть. Огромное поле, заросшее ежевикой. Я там похоронил канарейку, когда мне лет десять было. Знаешь, нам нельзя было заводить никакое зверьё - ни кошек, ни собак, ни даже хомячков… Но когда мне исполнилось восемь, я сильно заболел. Очень сильно. И мама, пока утешала меня, успела наобещать все сокровища мира. Я выбрал канарейку.

- И через два года она сдохла, - мрачно продолжила за него Кэндл, прикусив ноготь. Вид у неё был болезненный. - Лучше бы деньгами брал.

- Сейчас мне тоже так кажется, - улыбнулся Морган. - Ну что, рискнём взглянуть на пустырь?

- Спрашиваешь!

В её голосе звучал вызов.

На улице было даже холоднее, чем грозились накануне синоптики. Ветер вгрызался в любую полоску неосторожно обнажённой кожи - между перчатками и краем рукава, между шапкой и воротником, наотмашь хлестал по лицу. Кэндл, проклиная всё на свете, до самого верха застегнула молнию и надела капюшон, но уже через пару минут покрылась неестественным румянцем. Иногда порывы стихали, но спустя несколько секунд ветер снова бил тугим воздушным кулаком, словно пытаясь вытолкнуть чужаков с площади.

Часовая башня была огорожена яркими оранжевыми конусами, а между ними трепетали туго натянутые полосатые ленты.

- А это ещё что такое? - выкрикнул Морган, стараясь заглушить завывания ветра.

- Так она уже сто лет как аварийная! - проорала Кэндл в ответ. Глаза у неё слезились, на щеках стыли чёрные разводы от поплывшей туши. - В том году куском штукатурки женщину ранило!

- Угу, - кивнул Морган, чтобы показать, что он расслышал, и пригляделся к башне. С одного бока к ней примыкала мастерская по ремонту обуви, а с другого - жался к брусчатке длинный и плоский магазин канцелярских товаров, который никто и никогда не видел открытым. В промежутке торчали из густых шиповниковых зарослей чахлые сливы, а позади виднелась глухая стена какого-то серого от времени здания.

Кэндл бросила взгляд искоса, сунула руки в карманы - и ломанулась прямо сквозь заросли, отворачивая голову от колючих веток и ругаясь сквозь зубы. А потом - замерла разом, нелепо зажав ладони подмышками. Не выдержав, Морган бегом кинулся к ней, оставляя на шипах нитки из джинсов.

За башней ничего не было.

…то есть не совсем “ничего”, мысленно поправился Морган. Та же брусчатка, наледь и снег, а поодаль - высокий кованый забор и стеклянная крыша разгромленного розария, запущенные сады, одинаковые дома, гаражи и пожарный гидрант.

- Не слишком похоже на пустырь, - заметила Кэндл разочарованно. Ветер снисходительно фыркнул; Морган тут же обернулся, так резко, что шея заболела, но успел заметить лишь человекоподобный силуэт, растворяющийся в тени, и отблеск золотого сияния.

- Погоди минутку…

Он с трудом вырвался из цепких объятий шиповника и, на ходу выкусывая из перчаток глубоко засевшие шипы, пробежался обратно к башне. Около фундамента брусчатка была разворочена так, словно в неё экскаватором вгрызались. Густая, смолисто-чёрная тень падала почти отвесно и смыкалась с полумраком в щели между старинной кладкой и кирпичной стеной, торцом обувной мастерской. Морган сравнил мысленно свои мерки с шириной щели - и боком втиснулся в неё, молясь о том, чтоб куртка не зацепилась за какой-нибудь выступ.

На другом конце мучительно узкого проулка сиял свет - куда более тёплый и яркий, чем бывает обыкновенно в конце декабря, глубоко за полдень.

Стиснув зубы, Морган начал рывками продираться между стен. Некоторые камни неровной кладки были выдвинуты настолько, что ощутимо проходились по рёбрам. Ноги путались в сухих ежевичных плетях. Но зато свет впереди становился всё ярче, и сочился теплом, и проступали в нём постепенно очертания громадной поляны под бездонным синим небом, и сизая трава колыхалась от размеренного дыхания лета, и горели золотые цветы у изножья колючих зарослей…

Горячая, жёсткая ладонь появилась словно ниоткуда и накрыла Моргану рот. На разомкнутых губах появился тут же привкус морской соли и травяной горечи.

- Морган Майер, - шёпот Уилки стекал по шее расплавленным свечным парафином. - Возврата не будет, Морган Майер.

Это было физически больно. Как если сгрести в кулак белого лабораторного мышонка, чтобы снаружи торчал один хвост, и слегка сдавить. Морган покрывался испариной, еле держался на ногах и чувствовал себя той самой мышью в чужой ладони.

- …возврата не будет, мой друг.

Когда мягкое, но чудовищное давление исчезло, Морган прерывисто вздохнул, насколько позволял узкий проулок - и начал пятиться в зиму, путаясь в ежевике. Лето медленно таяло на щеках запахом травы и моря.

Кэндл ждала на площади, пританцовывая от холода.

- Ну, как?

- Ничего, - буркнул он, стараясь на неё не смотреть. - Давай лучше другие места посмотрим. Что там ещё есть на карте?

Вскоре выяснилось, что затерянный остров на Мидтайне можно разглядеть со смотровой площадки, если использовать крайний слева телескоп. Там тоже царила зима. А танцевальная школа близ центра города замерла в вечной осени, и в окнах плавно покачивались цветные огни и человекоподобные силуэты. От музыки, хриплой, как на старых граммофонных пластинках, под ложечкой начинало тянуть, а голову заполнял сладкий и бессмысленный туман. Подходить ближе Морган не рискнул и Кэндл не позволил. Последнее “потустороннее” место располагалось по другую сторону того холма, где жили Костнеры, и аккурат напротив старого дома миссис Льюис. Это был просто фрагмент улицы между двумя глухими стенами, затянутый поверху густо переплетёнными ветвями рябин. Проходя под ними, Морган встал на цыпочки, сорвал целую горсть обмороженных ягод и спрятал в карман. Ягоды не таяли, и это оказалось единственное чудо на той улице.

- Как насчёт кофе? - поинтересовалась Кэндл беспечно. Взгляд у неё был пьяным, счастливым и испуганным одновременно. - У меня уже голова кругом. Черти-сковородки, чтоб я сдохла… Это ж прямо рядышком, я каждый день мимо ходила, и никогда, никогда…

- Я не против кофе, - мягко перебил её Морган. - Не передумала насчёт этого? - и он кивнул на дом Льюисов.

- Прикалываешься, что ли? - огрызнулась она. - Я завелась только. И есть у меня одна мыслишка… Идём. Папаша в участке, а моя старушка ещё нескоро вернётся. Прислуги у нас нет, так что стучать будет некому. Если что.

Это “если что” не слишком воодушевляло, но делать было нечего.

Морган действительно хотел кофе.

Огромный дом Льюисов насквозь пропах кошками.

Но это была не мерзкая кошачья вонь нечищеных туалетов и сухого корма, а нежный, молочный запах чистой шерсти и розовых подушечек на лапах двухмесячного котёнка, запах нагретой постели и войлочных шаров, набитых котовником. На всех углах здесь висели когтеточки: из мешковины, картонные, деревянные и верёвочные. В нишах по стенам вместо помпезных китайских ваз эпохи Цинь грудились разномастные подушки и меховые одеяла. Почти на всех подоконниках стояли горшки с травой.