И Алустон был уничтожен раскопками. Экологическое, общественное и культурное движение в защиту крепости было подавлено, и уже ничто не препятствовало ее окончательному падению. Алуштинский Кремль, душа города, был уничтожен, и на его месте вырос очередной, уродливый и безвкусный санаторий, а также несколько совершенно нелепых строений, в том числе и чуждая христианской крепости мечеть. Один лишь небольшой раскоп с древним византийским храмом, словно в насмешку, был пощажен археологами, но и в нем, довершая уничтожение крепости, местная и приезжая чернь устроила туалет. Унижение крепости было закончено, защитники ее были частично убиты, частично доведены до самоубийства, частично изгнаны из города, или просто сделались равнодушными, не верящими в справедливость, красоту и разум людьми. Торжествовали лишь преступные отцы города, циничные археологи, немногие интеллигенты – коллаборационисты, да алчные атомщики.

Но не проходят бесследно великие преступления! Страшно отомстил Алустон за свою гибель. Некое незримое проклятие крепости, проклятие Алустона, пало на всех, кто его разрушал, и на сам город Алушту. Стали скоропостижно, один за другим, умирать отцы города во главе с его мэром (тогда эта должность называлась иначе), а также множество чиновников рангом поменьше. Стали умирать их близкие родственники, жены, мужья, дети, стали их убивать, стали происходить с ними несчастные случаи. Вслед за умершим мэром Алушты убили сына начальника алуштинской милиции, которая жестоко репрессировала защитников крепости. Потом убили жену начальника городского КГБ, преследовавшего местных экологов, сам же он после этого, став мэром, лишился почки, а потом вообще умер от цирроза печени. Жена главного идеолога преступления – начальника археологической экспедиции, имя которого недостойно того, чтобы его упоминать здесь, – не выдержав всего этого ужаса, выбросилась из окна. Сам же он, став на короткое время директором археологического института в Симферополе, вскоре лишился этой должности, и любой желающий, набравшись терпения, может увидеть его, страшного и полубезумного, на Симферопольском почтамте, куда он иногда заходит, заполняя трясущимися от страха руками какие-то бланки. Посылая в никуда, возможно, что даже в ад, совершенно пустые телеграммы.

Проклятие Алустона было не менее сильным, чем знаменитое проклятие фараона. Так, или иначе, но пострадали все, кто имел отношение к падению крепости, и если кто-то из них еще жив, то это, очевидно, ненадолго.

Лишилась Алушта своей души, своего Кремля, и стала, как тело без души – одна видимость жизни. Массовые фобии стали поражать жителей города, стал их преследовать непонятный страх, стали они в массовом порядке бежать отсюда, продавая за бесценок свои дома и квартиры. За двадцать пять лет, прошедших от разрушения Алустона, от трети до половины населения Алушты покинули ее. Хлынули сюда орды пришлых людей, не знающих, не понимающих, и не ценящих местной истории. Были разрушены последние оставшиеся старинные здания, в том числе и культовые, например, древняя еврейская синагога, уничтожены берега Черного моря, вырублены заповедные рощи, изгнаны, или доведены до самоубийства культурные люди города. Стал город неким Бедламом, неким Содомом на берегу моря, вопрос окончательной гибели которого – это всего лишь вопрос времени. Появились в городе полубезумные прорицатели, которые пророчат его скорую гибель от серы и огня, упавших с небес. Прорицатели, которые вскоре куда-то загадочно исчезают, а потом трупы их находят в оврагах за городской чертой. И лишь преступные отцы города, продавшие здесь все, что можно, беспечно жируют в преддверии близящегося апокалипсиса, накапливая себе баснословные состояния. А равнодушные алуштинцы, которых не интересует ничего, кроме безумия летнего отдыха, да наркотического и алкогольного дурмана, покорно, как овцы, ждут часа своего заклания.

И это все проклятие Алустона, которое пало на город и его жителей вслед за разрушением крепости.

Рассказывают, что в незапамятные времена жила в селении у подножия горы Демерджи одна девушка, которая любила гулять по ночам. Ее привлекал лунный свет, от которого она становилась, словно пьяная. Все тело ее насыщалось серебристой лунной влагой, лоно открывалось, груди разбухали, и из них стекали на живот издающие запах мускуса и желания тягучие сладкие струи. Желание переполняло девушку, потому что лунный свет в ней начинал бродить, словно молодое вино, и сводил ее с ума, не давая покоя до самого утра. В состоянии такого лунного опьянения она бродила, словно сомнамбула, по холмам у подножия Демерджи, и искала любви, но не могла найти ее. А все дело в том, что молодые пастухи, которые тоже томятся непрерывным желанием, и ищут по ночам любви, очень часто находя ее, считали эту девушку сумасшедшей, и боялись с ней связываться. Они лишь глядели издали, как она бредет голая, переполненная желанием и лунным светом, ища себе мужа, но боялись к ней подходить. Они справедливо опасались какого-нибудь колдовства, или заклятия, наложенного на нее, потому что еще никогда прежде не видели такого исступленного желания любви. А девушка тем временем, не находя себе мужа, совсем истомилась от переполнявшего ее желания. Она была готова отдаться кому угодно, хоть лесным зверям, хоть деревьям, хоть холмам, стоящим у подножия Демерджи, хоть самой рогатой горе, так сильно бродил в ней неистовый и хмельной лунный свет. Наконец, не в силах больше терпеть, обратилась она с мольбой к Демерджи:

– О мать гора, пожалей меня, пошли мне мужа, иначе я совсем погибну от переполняющего меня желания и от любви не только к людям, но даже к холмам, скалам, деревьям, и к тебе, вечная гора!

Пожалела ее Демерджи, которая, между прочим, имела двойную природу, не только женскую, но и мужскую, и ответила:

– Хорошо, раз ты так распалена желанием, и готова отдаться кому угодно, хоть холмам, хоть скалам, хоть мне, рогатой горе, выполню я твою просьбу! Дам я тебе не одного, мужа, а много, очень много мужей, столько, чтобы заглушили они горящий в твоем естестве и в твоем чреве огонь желания. Приходи каждую ночь на южный мой склон, и встречай там прекрасного юношу, любить которого ты должна до рассвета. На рассвете же возвращайся домой, а вечером приходи снова, и укрощай свою страсть уже с другим мужем, потому что ярость твоей любви можно выдержать всего лишь одну ночь. Слишком много в тебе неистового лунного света, переполняющего тебя любовью, и никакому мужчине не под силу по-настоящему удовлетворить тебя. Поэтому ты обречена любить бесконечно – до тех пор, пока сама не захочешь прекратить эти встречи на моем южном склоне!

И девушка стала каждую ночь приходить на южный склон рогатой горы, и отдаваться очередному мужу, которого присылала ей Демерджи. На следующую ночь это был уже кто-то другой, на третью ночь – третий, и так далее, до тех пор, пока девушка не остановится, удовлетворенная любовью сотен, и даже тысяч мужчин. Но она все никак не могла остановиться, и, распаленная желанием, каждое утро требовала от Демерджи прислать ей вечером нового мужа. И Демерджи, держа обещание, покорно выполняла ее просьбу, посылая ей вечером нового мужчину. Так продолжалось несколько лет. Ни девушка не могла остановиться, полностью удовлетворив сжигавшее ее желание, ни Демерджи не хотела перестать посылать ей все новых и новых мужей. А все дело было в том, что это сама Демерджи, второй, мужской своей половиной, совокуплялась с девушкой, также горя желанием насытить свою беспредельную страсть, страсть огромной рогатой горы, и никак не могла этого сделать. Страсть к девушке переполняла ее, и она каждый вечер представала перед ней в облике нового мужа, который желал ее так же сильно, как и вчерашний любовник. И после каждой такой ночи любви оставался на склоне Демерджи огромный, смотрящий в небо каменный фаллос, как напоминание о необъятной каменной страсти, переполнявшей рогатую гору.