3. И без жертвы, сука, никак.

4. А где жертва, там и казнь.

5. Каждый сам, на хуй, волен выбирать себе казнь.

6. В казни обязательно должны участвовать врачи и интеллигенты.

7. Ибо в жертву всегда приносили самых здоровых и самых умных.

8. Каждый казнимый знает, ради чего его казнь.

9. Расчленяют же не ради расчлененки, а во имя целостности.

10. Преодолейте раскол! Блядь, о преодолейте раскол!

11. Русские – преступники? Да русским же пиздец!

12. Эй, евреи, есть ли среди вас еще честные люди? Помогите русским!

13. Пусть все евреи снова станут русскими.

14. И да здравствует Евразия!

15. Пусть цари, наконец, дотянутся до звезд и озолотят подножие своего трона.

16. Во имя Отечества, исчезающего, прошу.

17. Во имя Отечества, вымирающего, приказываю!

18. Сам, умирая, завещаю вам свой хуй!

19. Хуй, хуй вам!

20. Русские, не кончайте с собой. На то есть пизда.

21. Быть хуем!

22. Быть русским хуем, потому что русский хуй это всемирный хуй и всеотзывчивый хуй.

23. Верить. От веры стоит!

24. Нет веры без сомнений.

25. Сомнение есть лишь отдых между актами веры.

26. Маленькое сомнение – маленький хуй, большое сомнение – большой хуй!

27. Не кончать, не кончать! Продлевать удовольствие!

28. О звезда моя, о пизда моя, разверзайся. Я есмь твой звездный хуй!

29. Я, Дионис, есмь звездный русский хуй!

30. Имя мое Звездохуй!

Истирая стратосферу о наждак звезд, истирая наносферу о пиджак звезд, как потомок отца своего и как сын своего сына Звездохуй поднимался в черные хаосы. Как человек с короной на голове, венец бесчестья и славы, посмертное половодье семени, зрячая течка огня и несокрушимые отныне железные сопла.

«Ибо отец твой Земля, а мать Небо».

Звездохуй поднимался вниз. Он совершал путешествие в центр Земли.

Клея квадраты в альбом – складная лестница рукописи в небо – знать, что отец твой Земля.

Алексей Петрович возвращался из урологической клиники на трамвае. Старая, Шаболовская еще башня для дураков, бочка с квасом, совокупляющаяся с бутиком, разрешающаяся в продавца видеофильмов и рассеивающаяся в мягкие, окружающие Алексея Петровича тела.

«Кто проанализирован, кто освобожден от роковой ошибки и кто оплакан?»

Но эти мудаки пассажиры совсем не обращали на него внимания. Как будто бы рядом с ними не было никакого Звездохуя! А ведь это именно Звездохуй сидел сейчас у окна. Натуральный, бугристый слегка, оранжевый ствол, блестящая розовая головка и небрежно развалившиеся в кресле шары, скрытые под рубищем мошонки. Нет, его соотечественникам явно недоставало реальности.

Алексей Петрович встал и расправил складки рубища. Было пора выходить.

– На следующей не выходите? – спросил он грубое лицо с можжевеловым подбородком и гниловатым огоньком ожидания нетрезвого алкогольного скандала в глазах.

– Не выхожу.

Звездохуй отодвинул тело обладателя можжевелового лица в сторону и стал протискиваться сквозь массу других мягких и равнодушно галлюцинирующих в себя тел. Он раздвигал их легко и свободно. Пробадывал внутренности трамвая, набитые требухой их снов наяву.

И, наконец, вышел наружу.

Вагон – теперь не более, чем железная коробочка на колесах, слепо движущаяся по рельсам и подобострастно слизывающая власть электричества – покатился дальше в сторону крематория.

«О, раздвигающиеся черные шторки ворот! Так въезжай же, дорогой, о, въезжай в адское сопло, туда тебе и дорога».

Огненное возмездие зашипело, стала плавиться сталь, стали испаряться в ничто галлюцинирующие тела.

«Блядь, не узнать самого Звездохуя!»

Из трубы крематория полетели черные хлопья, венки, золотые коронки. Алексей Петрович реально переходил дорогу.

«Вырвать водителя из автомобиля? Да хуй с ним, пусть устремляется сам».

Водитель почтительно пропускал, Алексей Петрович навигировал маршрут в центр Земли. Небо, оплаканное Тимофеевым, очищалось. Трезвые струи дождя уходили на Запад.

«Освободить отца, закованного в самом центре Земли».

Домой Алексей Петрович попал где-то к трем.

Ольга Степановна встретила его вся в перламутровом, она уже раскрывалась, как раковина.

– Где ты был, Адам? – спросила Ева.

– Я просто слегка задержался.

– У нас есть повод, но нет коньяка, – она загадочно улыбнулась. – Я быстренько. В универсам.

Когда она вышла, он не снимая ботинок, прошел в спальню и просто залез в ее вазу. И вытащил оттуда все ее драгоценности.

«Каждую ночь ты пожирала наших детей, ненасытная самка огня. О, отец! Или это судьба космонавта, сгорающего в свете дня, подобно ночным светилам?»

Алексей Петрович поставил вазу обратно, взял герметический клей и аккуратно подклеил дно вазы к поверхности серванта.

«Стать самому своим сыном».

Надо было спешить. Уже приближались на ходулях призрачные дома терпимости. Из предутренних туманов выплывали изжаренные телки выморочных удовольствий, клизмы машинок БДСМ, экзотические наручники, хлысты, кляпы, золотой дождь, фистинг… Торговали органами, разложенными на прилавках. Еще живые влажные, они вымученно предлагали себя, как последние крабы, поднятые со дна. Они хотели соблазнить Звездохуя как морепродукты. Одна из пизд, самая старая и самая жесткая, даже стала нахваливать складную лестницу рукописи, особенно четырнадцатый ее фрагмент. Прошмандовка хотела соблазнить Петровича небесной машинкой, но Звездохуй знал, что его отец – Земля.

Витрины вдруг лопнули, брызнули и исчезли. Прошмандовка оказалась не более, чем галлюцинацией гигантского порнографического пузыря.

– Куда ты? – удивленно спросила Ольга Степановна, возвратившись с бутылкой Napoleon и сталкиваясь с Алексеем Петровичем в дверях.

– Я скоро вернусь, – кротко улыбнулся он. – Я же твой бог.

Отлет в центр Земли был неизбежен, и прощание не стоило затягивать. Собственно, отлет давно уже черпал свою силу в прощании. Так каждое вопрошание черпает свою силу в ответе. Алексей Петрович знал Хайдеггера в лицо, несмотря на уважение к Тимофееву, Делезу и Гваттари.

В центре Земли было скрыто огненное ядро Отца. Звездохую предстояла трудная работа. Где надо было начинать бурить? Москва уже давно была застроена публичными домами нефтяников. Афины? Дионис усмехнулся, вспоминая деловитых гречанок, торгующих телами рядом с Акрополем. Фивы? На сей раз уже пронзительно засвистел Осирис – о, эти долларовые дайвинговые египтянки. Но где тогда?

Где?

ГДЕ?

Алексей Петрович позвонил Муклачеву. Муклачев был еврей. Он должен был знать. «Что там с Израилем?» – тихо спросил Алексей Петрович. Муклачев горько заплакал, он был старый друг, еще со школьной скамьи.

Итак, ответа не было. Но был трамвай. И этот сука-трамвай уже выезжал обратно из крематория! Алексей Петрович остановил водителя такси, который находился в такси, и потому остановился вместе с такси. И поехал вместе с ним и с такси в аэропорт.