Итак, согласно древнегреческому культу Дионис был сыном самого Зевса, он был рожден из его бедра. Минуя века, мы явим его вновь в две тысячи седьмом своем воплощении, когда Дионис является в мир уже в виде философствующего бездельника, который почти уже ни во что не верит, однако, в глубине души своей все же по-прежнему хочет спасти этот мир. Какие средства изберет он на этот раз, и каким будет его Слово? Если все, что проповедывали века, не подействовало, может надо попробовать как-то по-другому? Дионис решает появиться в России, поскольку именно ее народ когда-то (совсем недавно) называли богоносным.

В ту пору в России жили русские русские, еврейские евреи, а также просто русские и просто евреи, а других национальностей почти не осталось, они все истребили друг друга по краям некогда великой империи. А Дионис был один (он был по-прежнему самодостаточен). Конечно, он мог бы явиться и в виде монаха какой-либо иной конфессии, но это вряд ли бы уже подействовало на развращенное население, хотя он и очень хотел объединить все религии, и снова возвратить их к своему первоначалу. Как и когда-то, Дионис прежде всего хотел вдохновить своими песнями силы природы, конечно же, он хотел учить прежде всего добру – как заново сеять злаки, печь хлеб и сажать виноградники, как строить города, добывать и обрабатывать руду, производить самим самые мощные и умные машины, а не только качать нефть, обогащая карманы ценителей искусства Церетели.

И вот Дионис является в Москве. Его новый завет должен прозвучать в одном из московских театров. Но прежде, чем выйти на сцену, Дионис решает проверить, насколько готовы жители мегаполиса двадцать первого века к его совершенным словам.

И вот, облачившись в афинский костюм (тунику, гемидиплодий и пеплос), Дионис решает для начала зайти к директору этого театра, Тимофею Тимофеевичу. А Тимофей Тимофеевич был ну совсем не богатырь. Росту маленького, бороденка жиденькая (вбок торчит), сам жгучий брюнет, но зато лоб здоровенный, ну прямо как картошка. И вот Тимофей Тимофеевич и говорит актеру (а он не знал, что это сам Дионис):

– Вот эти жиды поганые Христа продали, в синагогах своих иудаизм распевают, хоругви наши белые христианские ногами топчут. Сами из себя такие вежливые, приветливые, добренькие, а хватка стальная, все соки из нашего брата Тимофея выжмут, в одной рубахе по миру отправят. Европейцев да американцев все русским фашизмом запугивают, а сами своим еврейским фашизмом втихомолочку гены разбавляют и давят изнутри.

Задумался тогда Дионис, и говорит ему:

– Погоди, я скоро приду.

– Да ты сиди! – Тимофей Тимофеевич вскакивает. – Я тебе сам принесу.

А Дионис ему:

– Не надо.

Встал и вышел.

И вот приходит Дионис к Альберту Рафаиловичу, главному режиссеру этого театра, который должен был вести его творческий вечер. А Альберт Рафаилович ну совсем не Моисей и даже не Давид. И лобик узенький и лыс до безобразия, слюни синие какие-то текут, а ног совсем нету (дрезиной Красного Креста переехало). И как увидел Альберт Рафаилович актера (а он тоже не знал, что это Дионис), так и закричал, брызгаясь слюнями своими чернильными:

– Вот это хамло, дурачье свиное, эти русские козлы навоняли! Чуете, как навоняли? На весь мир навоняли своим русским фашизмом. И ведь нарочно навоняли, чтоб топор вешать можно было. И повесят, я вас уверяю, что повесят! Казни будут! Нет ничего страшнее, чем русский фашизм, бессмысленный и беспощадный.

И Дионис говорит и ему:

– Погоди, я скоро приду.

– Пожалуйста, пожалуйста, – Альберт Рафаилович на тележке к двери подкатывает и толчком открывает. – Возвращайтесь, когда вам угодно, я всегда в клубе.

И вот вышел Дионис от Альберта Рафаиловича и видит во дворе калмыцкого мальчика. И калмыцкий мальчик мучает со всей силы кота.

– За что ты бьешь его? – спрашивает мальчика Дионис.

– Если не я его, так он меня! – отвечает калмыцкий мальчик.

– Отпусти его, – говорит Дионис.

Но лишь мальчик отпустил кота, как тот бросился мальчику на шею и загрыз его насмерть.

И тогда Дионис подумал: «Есть русский фашизм, есть еврейский, есть также и фашизм калмыцких мальчиков и фашизм котов».

И Дионис пошел прочь от этого театра. А навстречу ему уже подходила с интеллигентская толпа с затуманенными пиаром мозгами. Она спешила на его выступление.

И тут Дионис видит, как один из этих самых интеллигентов что-то говорит другому, а тот его понуро слушает, и лишь только пытается что-нибудь вставить, как первый сразу же вскрикивает, гасит его как бы, и на крике дальше продолжает, так что у слушателя его даже выражение лица портится, как будто бы что-то там внутри у него гадится, но возразить он не может, потому как рот его как бы сам собой затыкается на вскрике его собеседника.

И тогда Дионис подумал: «И интеллигентский фашизм тоже существует».

Дионис перешел на другую сторону улицы, где был другой, более традиционный театр для тех, кому за шестьдесят. «Может быть, мне надо было бы выступить здесь?» – подумал он и вдруг увидел, как один старик, лохматый седой, запрыгнул на другого старика, лысого, и стал целовать его взасос и кричать: «Я люблю тебя!» А у самого ненависть в глазах. А у того тоже ненависть в глазах. И как, незаметно пиная присосавшегося локтем, лысый отвечает лохматому: «Так будем же вместе творить добро!»

И Дионис подумал: «А еще есть фашизм любви и фашизм добра».

Из переулка он вышел, размышляя о том, что, наверное, в эту эпоху есть еще и много других фашизмов.

Недалеко высился супермаркет. Из невидимых колонок, установленных где-то под крышей, неслась песня Алены Лапиной. А на входе в супермаркет давились озабоченные покупками массы.

«И прежде всего фашизм попсы…»

И тут Дионис случайно взглянул на витрину и увидел в ней свой отраженный образ, сливающийся с выставленными за стеклом на продажу ботинками, холодильниками, шипованной автомобильной резиной, женским бельем и презервативами…

Он вдруг подумал, что выглядит это так, как будто и он сам выставлен в этой витрине на продажу. Слезы потекли тогда из его глаз. И он задал себе еще один, последний вопрос:

«А какого, какого такого фашизма не существует?»

Вечерело. Он позвонил по мобильному Альберту Рафаиловичу и отменил свое выступление.

Дионис решил просто прогуляться по вечерней Москве. Он дошел до Большого Москворецкого моста, грустно усмехнулся, глянув мельком на Кремль, подмигнул несущему в себе черты индуизма храму Василия Блаженного и стал смотреть, как гаснет и осыпается отражение солнца, разорванное и раздробленное стеклянными панелями небоскребов на другой стороне реки.

Потом он спустился на набережную и побрел в гостиницу «Россия». Поужинав в ресторане, Дионис поднялся в свой номер и закрыл за собой дверь.

И вдруг он увидел ползущую по стеклу осу. Оса злилась, что не может вылететь через стекло, она отлетала, разворачивалась и ударялась о стекло окна снова и снова. В конце концов, она устала бессмысленно биться, ей оставалось только ползти. Каждый раз она начинала свое путешествие снизу и поднималась по стеклу вверх, пока не упиралась в раму. Упершись в раму, оса срывалась и падала. Но каждый раз все же начинала свое восхождение заново. За окном, во дворе гостиницы, расцветала сирень и ее пьянящий загадочный запах давно уже зазывал через раскрытую форточку.

Дионис решил все же помочь насекомому и выпустить его на волю. Но лишь только он осторожно взял осу за бока, как она вывернула свою жопку и больно-пребольно его ужалила. И тогда Дионис не выдержал и закричал:

– Да какого же хуя ты, сука, блядь, извиваешься?! Я же, ебаный в рот, помочь тебе хочу!

После чего набросал на листке несколько заповедей и разлетелся на кусочки вместе с отражением гаснущего в окнах московских театров солнца.

Заповеди Диониса.

Исполняет хор

1. Мир не спасти! Ни хуя не спасти.

2. Но спасать, блядь, можно и нужно.