— Ну как же, дожидайтесь, станет он бегать, — усмехнулся Володька. Правильно мама перед смертью говорила: он всю душу пропил. Она рассказывала, он раньше хороший был, давно, когда я еще в ясли ходил, да я уж этого не помню. При мне он всегда одним цветом.

— А сестренка?

— А что сестренка? Она в садике, на пятидневке, дорастет до школы, в интернат ее сдадут.

— А сам ты насчет интерната не думал?

— Что я там забыл? — Володька скривил губы. — Там по режиму все. Да и лупят, кажись, почище, чем в этом вашем детприемнике. И пацаны старшие лупят, и воспитатели. У нас в школе учатся интернатские, они рассказывали про всякое такое. Нет уж, я лучше два года протяну, а потом в путягу. У меня там друзья, сейчас на первом курсе, значит, когда поступлю, будут на третьем, помогут, если чего.

— Ну что ж, ясно…

Все было предельно ясно. За год здешней работы Сергей насмотрелся. Сперва возмущался, кулаки сжимал, а потом дошло до него, что никуда не денешься. И до тех морд, что набить хочется, ему не дотянуться. Да и не поможешь этим. Вроде бы и никто не виноват, и всегда так было, и всегда будет, несмотря на неуклонное наступление светлого будущего и прочие радости. Так что выхода никакого нет. Ну что он, Сергей Полосухин, может? Ладно, хоть поговорил с парнишкой путем, выдоил официальную информацию, теперь Володька в детприемнике надолго не осядет. Хотя это еще вилами по воде писано. Папаша, судя по всему, едва ли ринется в наш славный град сынка вызволять, а когда его, сынка, на казенный счет доставят — кто знает? Тайна сия велика есть. Так что все они лапшу на уши пацану вешали. Вермишель и макароны. Покайся, мол, и сразу домой поедешь. Господи, как же стыдно!

Кондрашеву, впрочем, не стыдно. Для него это привычная, нудная, но неизбежная работа, и делает он ее, кстати, получше многих. Даже без рукоприкладства обходится, что само по себе достойно похвалы. А остальные? Марьянка с Маринкой? Тем вообще все до фонаря, и не к чему им такие неприятные осложнения. Миха с Иваном? Ребята, конечно, ничего, но тоже не привыкли скрести себе на головы неприятностей. Так что бесполезно их убеждать. Впрочем, так, наверное, даже и лучше. В конце концов, затянулось его здешнее пребывание. Как там поется у Визбора? «И показалось мне, что в новом месте горит поярче предвечерний свет…» Но все-таки жаль. Не того, конечно, что пилюлю вкатят (хотя и без нее лучше бы). Но просто не хочется рвать со здешним народом, привязался он к ним все-таки.

Не будет посиделок с тортиками, Сашкиных песен под аккомпанемент «мадам», да и пресловутого «чувства локтя». Конечно, все это еще не раз возникнет где-то в другом месте, с другими людьми, но здешнюю-то ниточку все равно обрывать больно. А что поделать? Донкихотство глупо по определению. Но сейчас придется избрать именно глупость. Ничего другого все равно не придумать.

— Ну, значит так, Володька, — глухо заговорил он, чувствуя, как звенит внутри какой-то до предела натянутый нерв. — Слушай внимательно. Времени у нас мало. Через сорок минут явятся ребята с дежурства. Мы должны все сделать прямо сейчас. Вот, держи, ключ. Это от моей квартиры. Сейчас напишу адрес и как проехать. Квартира пустая — родители еще две недели будут в доме отдыха, а женой, видишь ли, пока не обзавелся. Впрочем, неважно. Будешь там сидеть и ждать меня. Денька два поживешь, пока я тут с некоторыми делами раскручусь, потом отвезу тебя в Заозерск. И что-нибудь придумаем. Безвыходных положений не бывает.

Володька сидел неподвижно.

— Ну! — повысил голос Сергей. — Время не терпит! Они могут и раньше вернуться!

— Вам же из-за меня такое будет… — растеряно протянул Володька.

— Да ничего мне не будет, — процедил Сергей сквозь зубы. — Объяснял же тебе, объяснял. Я ведь здесь практически посторонний. Никаких осложнений не предвидится. Так что давай, шагом марш, и поживее! — ему пришлось буквально подталкивать мальчишку в спину.

— Ну, ступай. Я приеду где-то через час после тебя. Чует мое сердце, что разговор с Кондрашевым долго не затянется. Так что держи хвост морковкой, все будет путем. Смотри только, в метро не попадись. Выглядишь ты, откровенно скажу, не первый сорт. Да, чуть не забыл, вот, мелочь возьми на проезд.

…Сергей еще пару минут сидел, тупо уставясь в столешницу. Тяжело бухало сердце. С чего бы это? Не такой уж капитальный повод для волнений. Случались неприятности и покруче. Ладно, пока есть время, заняться, что ли, Анти-Дюрингом?

И он вновь принялся мучить основоположника. Да так лихо, что только пух полетел.

Кондрашев с командой вернулись спустя полчаса. К этому времени Сергею оставалось лишь пару страниц до полной победы над классиком.

Команда в ускоренном темпе развесила мокрые плащи и ввалилась в комнату.

— Эх, сейчас чайку соорудим… — мечтательно протянул Кондрашев, и добавил: — С вышеобозначенным тортиком.

Он повернулся к Сергею.

— Ну ты как, не заскучал? Что конспект? Движется?

— Куда он денется, — проворчал Сергей, не поднимая головы.

— Чего это ты такой кислый? — подозрительно осведомился Сашка. Небось, эманация теоретической мудрости попала-таки в мозг? Не бойся, детка, мировое счастье и стирание всяческих граней еще не скоро. Пожить успеешь. Кстати, как наш цыпленок? Сидит? — кивнул он на дверь КПЗ.

— Да понимаешь, Михалыч, тут такое дело, — закашлялся Сергей, вылезая из-за стола. — Я, конечно, очень виноват, ты сейчас кричать, наверное, будешь. Одним словом, я этого пацана упустил.

— Как упустил? — ничего еще не сообразив, протянул Сашка.

— Да так, — виновато выдавил Сергей. — Я с ним говорил-говорил, он молчит. Пень пнем. Я убеждаю, угрожаю, снова убеждаю — глухо как в танке. Поверишь, чуть было не врезал ему по соплям.

— Только этого еще не хватало для полного счастья, — коротко кивнул Сашка. Точнее, уже старший лейтенант Кондрашев, деловитый и сухой как прошлогодний пряник. — Ну, и что дальше?

— Дальше? Молчит, значит, он как пень. Наверное, слабоумный. Может, дал деру из больницы, или из школы какой-нибудь для дефективных. В общем, решил я дальше с ним не мучиться, загнал в КПЗ. А вот дверь, наверное, прикрыл плохо. Мне показалось, она вроде как защелкнулась. Я через две минуты возвращаюсь — тихо. Я думал, он сидит.

— Это откуда же ты возвращаешься, позволь полюбопытствовать? — с нехорошим прищуром уставился на него Сашка.

— Ну… — Сергей очень натурально замялся, оглянулся на девушек и продолжал уже вполголоса, — мне ужасно захотелось в сортир. Я и вышел. А потом вернулся, все тихо, я Энгельса лабаю, потом надоело, решил, дай еще попробую пацана расшевелить. Ну, открываю дверь — а там пусто. Я вниз бросился, обегал все вокруг — бесполезно. Кто бы мог подумать? Он мне таким тихим показался…

— Тихим, — желчно подтвердил Кондрашев. — Этот тихий, между прочим, через полстраны драпанул. А от тебя, размазни, и подавно ушел. Ну, детский сад прямо, сплошные ясли! Скажу тебе честно, Сергей, я всегда подозревал, что для нашего дела ты не тянешь. Но чтобы до такой степени… Воображаю, какой из тебя получится специалист! Ладно. Орать я, конечно, не буду, что я, барышня, покусанная мышью? Но ЧП ты нам устроил внушительное. Эх, если бы на патрулировании его заловили… Протокол не оформлен, нет бумажки нет мальчишки, все тип-топ. Да ведь оказалось, Пенкин, придурок, своему начальству уже доложился, похвастался боевым подвигом. Так что концы в воду при всем желании не скроешь. И отвечать придется одному лишь мне. К Новому Году капитана обещали… Куда уж теперь…

А что касается твоей виноватой личности… Уходи. По-тихому, ножками, левой-правой. Ты, конечно, понимаешь, никаких бумаг и звонов в институт не будет, мы тоже люди-человеки. Но тебе у нас больше делать нечего. Все. Нах хаузен. Конспект, смотри, не забудь.

Кондрашев повернулся к самовару и больше уже в сторону Сергея не смотрел. Сказал — и отрезал. Значит, финиш.

Сергей повесил на плечо сумку, хмуро пробурчал: «Ну, всем привет» и закрыл за собой дверь. Медленно, прощаясь, прошелся по коридору мимо стендов «Наши сотрудники — спортсмены», «Отдыхаем вместе», «На боевом посту». Миновал потертую табличку — «Инспекция по делам несовершеннолетних». Взглянул зачем-то на часы, хотя и так знал время. Спустился по лестнице. Та откликнулась печальным, басовитым трезвоном, еще немного погудела вслед — и смолкла.