В тот вечер все уже кончили ужинать, и в столовой оставались только пикадор с ястребиным лицом, который слишком много пил, бродячий ярмарочный торговец с родимым пятном на всю щеку, который тоже слишком много пил, и два священника из Галисии, которые сидели за угловым столом и пили, если не слишком много, то, во всяком случае, достаточно. В то время в Луарке за вино особой платы не брали, это входило в стоимость пансиона, и официанты только что подали по новой бутылке вальдепеньяс сначала торговцу, потом пикадору и, наконец, священникам.

Все три официанта стояли у дверей. В Луарке было заведено, что официант мог уйти, только когда освобождались все его столы, но в этот вечер тот, за чьим столиком сидели священники, торопился на собрание анархо-синдикалистов, и Пако пообещал его заменить.

Наверху матадор, который был болен, лежал ничком на постели, один в своей комнате. Матадор, который вышел из моды, сидел у окна и смотрел на улицу, собираясь отправиться в кафе. Матадор, который стал трусом, зазвал к себе в комнату старшую сестру Пако и чего-то от нее добивался, а она, смеясь, отмахивалась от него. Он говорил:

Да ну же, не будь такой дикаркой.

Не хочу, - говорила сестра. - С какой стати?

Просто из любезности.

Вы хорошо поужинали, а теперь сладкого захотели?

Один разочек. Тебя от этого не убудет.

Не приставайте. Говорят вам, не приставайте.

Ведь это же такие пустяки.

Говорят вам, не приставайте.

Внизу, в столовой, самый высокий официант, тот, что опаздывал на собрание, сказал:

Вы только посмотрите, как они лакают вино, эти черные свиньи.

Что за выражения, - сказал второй официант.- Они вполне приличные гости. Они пьют не так уж много.

Самые правильные выражения, - сказал высокий. - Два бича Испании: быки и священники.

Но не каждый же бык и не каждый священник, - сказал второй официант.

Именно каждый, - сказал высокий официант. - Только борясь против каждого в отдельности, можно побороть весь класс. Нужно уничтожить всех быков и всех священников. Всех до одного перебить. Тогда мы от них избавимся.

Прибереги это для собрания - сказал второй официант.

Мадридская дикость, - сказал высокий официант. - Уже половина двенадцатого, а они еще торчат за столом.

Они только в десять сели, - сказал второй официант. - Ты же знаешь, блюд много. Вино это дешевое, и они заплатили за него. Это не крепкое вино,

С такими дураками, как ты, где тут думать о рабочей солидарности, сказал высокий официант.

Слушай, - сказал второй официант, которому было лет под пятьдесят. - Я работал всю свою жизнь. Весь остаток жизни я тоже должен работать. Я на работу не жалуюсь. Работать - это в порядке вещей.

Да, но не иметь работы - это смерть.

Я всегда работал, - сказал пожилой официант. - Ступай на собрание. Можешь не дожидаться.

Ты хороший товарищ, - сказал высокий официант. - Но у тебя нет никакой идеологии.

Mejor si me falta eso que el otro, - сказал пожилой официант (в том смысле, что лучше не иметь идеологии, чем не иметь работы). - Ступай на свое собрание.

Пако ничего не говорил. Он еще не разбирался в политике, но у него всегда захватывало дух, когда высокий официант говорил про то, что нужно перебить всех священников и всех жандармов. Высокий официант олицетворял для него революцию, а революция тоже была романтична. Сам он хотел бы быть добрым католиком, революционером, иметь хорошее постоянное место, такое, как сейчас, и в то же время быть тореро.

Иди на собрание, Игнасио, - сказал он. - Я возьму твой стол.

Мы вдвоем возьмем его, - сказал пожилой официант.

Да тут и одному делать нечего, - сказал Пако. - Иди на собрание.

Pues me voy, - сказал высокий официант. - Спасибо вам.

Между тем, наверху сестра Пако ловко вывернулась из объятий матадора, как борец из обхвата противника, и сердито говорила:

Уж эти мне голодные. Горе-матадор. От страха едва на ногах стоит. Поберегли бы свою прыть для арены.

Ты говоришь, как самая настоящая шлюха.

Что ж, - и шлюха - человек, да только я не шлюха.

Ну, так будешь шлюхой.

Только не по вашей милости.

Оставь меня в покое, - сказал матадор; оскорбленный и отвергнутый, он чувствовал, как позорная трусость снова овладевает им.

В покое? А я, кажется, вас и не беспокоила, - сказала сестра. - Вот только приготовлю вам постель. Мне за это деньги платят.

Оставь меня в покое! - сказал матадор, и его широкое красивое лицо исказилось гримасой, как будто он собирался заплакать. - Шлюха. Дрянная шлюшонка.

Мой матадор, - сказала она, закрывая за собой дверь. - Мой славный матадор.

Матадор сидел на постели. На его лице все еще была гримаса, которую во время боя он превращал в застывшую улыбку, пугая ею зрителей передних рядов, понимавших, что происходит перед ними.

Еще и это, - повторял он вслух. - Еще и это! И это!

Он помнил то время, когда был еще в форме, и это было всего три года назад. Он помнил тяжесть расшитой куртки в тот знойный майский день, когда его голос еще звучал одинаково на арене и в кафе, и как он направил острие клинка в покрытое пылью место между лопатками, щетинистый черный бугор мышц за широко разведенными, могучими, расщепленными на концах рогами, которые опустились, когда он приготовился убить, и как шпага вошла, легко, словно в ком застывшего масла, а он стоял, нажимая ладонью головку эфеса, левая рука наперекрест, левое плечо вперед, тяжесть тела на левой ноге, - и вдруг нога перестала чувствовать тяжесть тела. Вся тяжесть была теперь внизу живота, и когда бык поднял голову, одного рога не было видно, рог был весь в нем, и он два раза качнулся в воздухе, прежде чем его сняли. И теперь, когда он готовится убить, а это бывает редко, он не может смотреть на рога, и где какой-то шлюхе понять, что он испытывает, выходя на бой? А много ли пришлось испытать тем, что смеются над ним? Все они шлюхи, и черт с ними.

Внизу, в столовой, пикадор сидел и смотрел на священников. Если в комнате бывали женщины, он разглядывал женщин. Если женщин не было, он с любопытством разглядывал какого-нибудь иностранца, un ingl s, но, так как сейчас не было ни женщин, ни англичан, он разглядывал весело и дерзко двух священников за угловым столом. Между тем торговец с родимым пятном на щеке встал, сложил свою салфетку и вышел, оставив на столе наполовину недопитую бутылку. Если б его счет в Луарке был оплачен, он выпил бы все вино.