Девушка молча прошла в соседнюю комнату и выглянула в окно, затем вернулась и, положив руку на плечо Филиппа, ласково сказала:

— Простите мне мои сомнения! Теперь я ничего не боюсь, как только того, что отец вернется слишком рано, и они схватят его.

Филипп снова вышел из комнаты, желая произвести рекогносцировку. Разбойники все еще продолжали совещаться; дверь была настолько крепка, что даже общими усилиями они ничего не могли поделать с ней, и потому они решились прибегнуть к военной хитрости. Они стали стучаться, и так как никто не отзывался, то продолжали стучать все громче и громче, а когда и это ни к чему не привело, то снова стали совещаться, после чего приставили дуло карабина к замочной скважине и дали выстрел. Выстрелом сорвало замок, но железные болты, которыми запиралась дверь изнутри, и крепкие железные засовы вверху и внизу не давали отпереть дверь.

Хотя Филипп был бы вправе стрелять по ним, как только увидел их из окна, но известная щепетильность мешала ему лишить жизни человека без крайней необходимости. Поэтому он не стрелял в них до тех пор, пока они первые не открыли враждебных действий. Теперь же он поднял свой карабин на высоту головы одного из разбойников, приложившего глаз к дверному замку и осматривавшего действие, произведенное выстрелом. В этот момент Филипп спустил курок, и негодяй упал мертвым, точно пораженный громом; его товарищи откинулись назад, удивленные этим неожиданным оборотом дела. Но в следующий же момент кто-то выстрелил из пистолета в Филиппа, который, высунувшись из окна, откуда он стрелял, смотрел на результаты своего выстрела. К счастью, разбойник промахнулся, и прежде, чем молодой человек успел понять, в чем дело, он почувствовал, что кто-то оттащил его от окна в сторону, где он был защищен от пуль. Это была Амина, незаметно очутившаяся подле него.

— Вы не должны подвергать себя опасности, высовываясь вперед, Филипп! — сказала она чуть слышно.

«Она назвала меня „Филипп“, — подумал он с радостным чувством в душе, но не сказал ничего.

— Теперь они будут подстерегать вас у окна, — продолжала Амина, — возьмите другой карабин и спуститесь вниз, в коридор или в сени. Если они сорвали замок в дверях, то сумеют просунуть в дыру руку, и, пожалуй, им удастся сшибить засовы. Надеюсь, что это им не удастся, но нельзя быть уверенным; во всяком случае вам теперь следует быть там, в сенях; ведь они не рассчитывают увидеть вас там.

— Вы правы! — согласился Филипп, идя вниз.

— Но заметьте, вы не должны стрелять оттуда более одного раза! Если вы убьете еще одного, то их останется всего только двое, — и тогда они не смогут одновременно караулить окно и ворваться в дверь. Идите, а я заряжу ваш карабин!

Филипп осторожно спустился вниз без огня, подошел к двери и увидел, что один из негодяев, просунув руку в брешь, образовавшуюся в том месте, где был замок, старался отодвинуть верхний болт, до которого он с трудом мог дотянуться.

Филипп прицелился и готов был спустить курок и всадить весь свой заряд в негодяя, как вдруг за дверью грянул выстрел.

«Амина высунулась, верно, из окна и, быть может, ранена! — тотчас промелькнуло у него в голове, и, движимый чувством мщения, он выстрелил прямо под поднятую руку негодяя, затем побежал наверх посмотреть, что с Аминой.

Ее не было у окна; тогда он кинулся во внутреннюю комнату и застал ее преспокойно заряжающей карабин.

— Боже мой! Как вы напугали меня, Амина! Я думал, судя по их выстрелу, что вы показались в окне, и что они стреляли по вас.

— Нет, я этого не сделала! Но я подумала, что когда вы станете стрелять через дверь, то они ответят на ваш выстрел в том же направлении и могут вас ранить; поэтому я пошла к окну и высунула из него на палке старое платье отца, а они, подстерегавшие вас в окне, конечно, тотчас же выстрелили.

— Право, Амина, кто бы мог ожидать столько мужества и столько хладнокровной рассудительности от такой молодой и прекрасной девушки, как вы! — воскликнул Филипп в восхищении.

— А разве только старые и безобразные люди могут быть мужественны и рассудительны? — спросила она, улыбаясь.

— Я не это хотел сказать, Амина, но я теряю время, а должен бежать опять туда к двери. Дайте мне этот карабин и возьмите мой!

Филипп спустился вниз, чтобы произвести рекогносцировку и убедиться, в каком положении дело, но прежде чем он успел дойти до дверей, как услышал доносившийся издали голос мингера Путса.

Амина, тоже услыхавшая голос отца, в одну минуту очутилась подле молодого человека с заряженным пистолетом в каждой руке.

— Не бойтесь ничего, Амина; их теперь всего только двое! Ваш отец будет цел! — проговорил Филипп, поспешно отодвигая засовы.

Дверь распахнулась, и Филипп с карабином в руках стремительно выбежал на улицу: он застал мингера Путса лежащим на земле и над ним обоих негодяев, из которых один уже занес над ним нож, но в этот самый момент меткая пуля Филиппа пробила ему голову. Тогда последний негодяй схватился с Филиппом врукопашную, и между ними завязалась ожесточенная борьба. Но ей скоро был положен конец Аминой, которая, подойдя совсем близко к боровшимся, выстрелила в негодяя почти в упор.

Здесь мы должны предупредить читателя, что Путс, возвращаясь домой, еще издали услышал выстрелы; мысль о дочери и о деньгах придала ему крылья; он даже не подумал о том, что он — слабый, беззащитный и безоружный старик. И вот он, наконец, добежал и, обезумевший, растерявшийся, с криком кинулся вперед прямо на двух освирепевших разбойников, которые тотчас же повалили его и, конечно, отправили бы на тот свет, если бы Филипп вовремя не увидал его схватки с разбойниками и не подоспел на место происшествия как раз вовремя, чтобы спасти его от верной смерти.

Как только и последний разбойник упал, Филипп поспешил к мингеру Путсу, которого он поднял с земли и отнес на руках в дом, как малого ребенка. Старик все еще находился в полусознательном состоянии от перенесенного им испуга и возбуждения, но вскоре очнулся.

— Дочь моя! Где моя дочь? Где она? — воскликнул он.

— Я здесь, отец, и ничего со мной не случилось! — отозвалась Амина.

— Ах, дитя мое! Ты жива и невредима… да, да… теперь я вижу… а мои деньги? Где мои деньги?! — продолжал он и вскочил даже на ноги.

— И деньги целы, отец!

— Целы? Ты говоришь, что деньги все целы? Ты это знаешь наверное? Дай мне посмотреть…

— Смотри, видишь, сундук не тронут, никто не прикоснулся к ним, и все благодаря человеку, по отношению к которому ты поступил даже нехорошо!

— Кто? Кто это? О ком ты говоришь? Ах, да, теперь я вижу. Это Филипп Вандердеккен; он мне еще должен три гильдера с половиной да еще должен вернуть мне склянку… Так это он спас тебя и мои деньги? Да?

— Да, он это сделал, рискуя своей собственной жизнью!

— Ну, хорошо! Я готов простить ему весь его долг, да весь… но склянка ему не нужна, ее он должен мне вернуть. Дай мне воды, дитя!

Старик еще не сразу окончательно пришел в себя и успокоился.

Филипп предоставил его заботам дочери, а сам, захватив с собой пару заряженных пистолетов, вышел, чтобы убедиться, какая участь постигла четырех негодяев. теперь луна выбралась из-за туч, заслонявших ее, и, стоя высоко на небе, светила так ярко, что можно было ясно различать все предметы. Оба разбойника, лежавших поперек двери, на самом пороге, были мертвы. Те же двое, которые напали на мингера Путса, были еще живы, но один из них уже кончался, а другой исходил кровью. Филипп обратился к последнему с несколькими вопросами, но не получил на них никакого ответа. Отобрав все их оружие, он вернулся в дом, где застал старика, за которым ухаживала его дочь, уже совершенно оправившимся.

— Благодарю вас, Филипп Вандердеккен, благодарю вас очень! Вы спасли мне мое дорогое дитя и мои деньги! Правда, их очень немного, даже совсем мало, — ведь я очень беден, — но я благодарю вас от всего сердца и желаю вам прожить долгие годы в счастии!

При этих словах Филипп вдруг вспомнил впервые с момента своей встречи с разбойниками о письме и о своей клятве, и по лицу его пробежала тень.